Арсен Ревазов - Одиночество-12 Страница 38

– Нечем мне ответить на такую вещь. Если она настоящая. Потому что баксы, которые мне давал Фонарь, мне не нравятся.

Я поднял несколько бумажек и протянул их желающим посмотреть. Фонарь напрягся.

– Ты скажи, чем ответишь. С баксами Фонаря мы потом разберемся.

В голосе Смотрящего скользило раздражение от моей попытки отмазаться.

– Вот все, что есть. Больше нечем.

Настал звездный час Фонаря. Он поднялся, выгнул грудь и начал говорить. Причем не мне, а всей камере.

– Этого мало. Ты пуговичку-то застегнул.[49] Убоярился.[50] А как у тебя кровь пойдет носом[51] против звездочки? Американку[52] хочу. Жизнь хочу Пророческую. А то я его спросил, вкачу я ему или нет. А он ошибся. Сказал, что не вкачу. Плохой Пророк. Беспонтовый.

Мне, уже не в первый раз в СИЗО, вспомнилось «Место встречи изменить нельзя»: «Ты не бойся. Мы тебя не больно убьем. Чик – и ты уже на небесах».

Камера загудела. Часть мужиков осуждала Фонаря. Блатные пожимали плечами, показывая, что пока все в пределах правил. Фонарь имеет право на отыгрыш, ставка его хороша. Если мне нечем ответить – это мои проблемы. Фонарю нужно наращивать авторитет. Это – нормально. Жесткость и бескомпромиссность, а главное – понятия, в рамках которых ситуация пока остается, – главные ценности в тюрьме. А не благородство и fair play.

Я ни говоря ни слова посмотрел в сторону Смотрящего. Он сочувственно склонил голову.

– Фонарь имеет право откусаться.[53] Обе ставки приняты.

Я почувствовал себя преданным. Меня же здесь так тепло приняли. Обогрели. Поддержали. А сейчас сдают какому-то приблатненному выродку, шулеру. А ведь он, сука, специально ждал этого момента. Естественно, что делать карьеру на опустившихся бичах – не круто. А вот на Пророке, человеке, который за неделю добился уважения братвы – гораздо перспективнее. И пойдут малявы по зонам – какой у нас завелся крутой Фонарь, как он быка раздоил, а потом и завалил, и как быть ему за это в скором времени пиковой мастью. Но, черт возьми, все же все понимают?!

– Коба, – обернулся я. – Это не беспредел?!

Коба цокнул языком и сочувственно поднял обе руки над собой.

– Выбирай игру. И играй. Бог тэбе паможэт. Если захочэт.

– Хорошо, – сказал я очень мрачно. – Я могу выбрать любую игру, если в нее играет пять пацанов. Так?

– Так, – сказал Фонарь насмешливо.

– Я выбираю шахматы.

Камера зашелестела.

– Не катит, – быстро сказал Фонарь.

– Почему не катит? – медленно и раздумчиво произнес Смотрящий. – Все по понятиям.

Очевидно, ему не улыбалась мысль быть уличенным в беспределе. Шахматы катили. В них играли почти все в камере. И играли хорошо. Избыток свободного времени делал уголовников замечательными шахматистами. Играл в них и сам Фонарь. Я же последний раз играл в шахматы с компьютером года два назад. А потом в гневе я их снес. Потому что это была единственная компьютерная игра, в которую мне не удавалось выиграть у компьютера. Шахматы задачу выжить не решали, но давали шанс.

– Да мне по барабану, – подумав сказал Фонарь. – Я тебя и в шахматы сделаю.

– Возможно, – сказал я. – Но не руками, а головой.

Коба, возбужденный происходящим, принес доску. Очевидно, тюремное время, описанное Солженицыным и Шаламовым, когда шахматы делались из хлеба, прошло. Шахматы были обычные, деревянные на обычной деревянной доске. Сцена получилась потрясающая: мы с Фонарем сидели за дубком друг напротив друга. Вокруг нас в три яруса нависли со шконок как минимум пятьдесят человек. Для тех, кому не хватило места, в другом углу камеры была расставлена доска, на которой должны были дублироваться наши ходы. Смотрящий и Поддержка сидели в стороне на табуретках рядом с нами. Кто-то притащил вентилятор, потому что было фантастически душно. Последний раз я играл при зрителях во Дворце Пионеров лет двадцать назад.

– Кто откроет пасть и чего-нибудь вякнет – будет считаться проигравшим, – внушительно сказал Поддержка. – Люди на свою жизнь играют.

Все уважительно промолчали.

– Почему Фонарь-то играет на жизнь? – шепотом спросил я Кобу, расставлявшего фигуры.

– Если он праиграет, то ему нэ жит. Расплатиться за рэмарки[54] в общаке он нэ сможет. А если выиграэт – все равно алмаз атдаст. Танк его так нэ атпустит. Он жэ видыт, что Фонар шустрит. За твой счет на кривой казе в рай лэзет.

Почему-то это меня приободрило. Какой-то не христианской радостью.

– Из скольких партий играть будете? – спросил Танк.

– Из одной, – сказал я, зная, что начинаю дела гораздо лучше, чем заканчиваю.

– Ну, с Богом!

Мне достались черные. Фонарь сыграл e2-e4. Я сыграл e7-e5.

Мы быстро разыграли дебют. К шестому ходу я понял, что атаковать Фонарь боится. Видно, почуял, сволочь, ставку. Я навязал размен коней и стал строить атаку на правый фланг. К моему удивлению, Фонарь рокировался направо. Я, просчитав и не увидев никакого подвоха рокировался на противоположный фланг, пожертвовал центральной пешкой и за счет этого усилил атаку справа. Фонарь зачем-то решил меня контратаковать, вместо того, чтобы побеспокоиться о защите. Еще через ход мой слон устроил совершено тупую вилку его королю и ладье, съев при этом пешку. В камере зашуршали.

– Цыц! – прикрикнул Поддержка.

Партия получилась не красивой. Вероятно, из-за напряжения. У меня было качество и атака. У Фонаря бледный вид и фиолетовые ноги. Он продолжил свою контратаку на мой левый фланг, подтянув туда последнюю ладью и ферзя. Я решил не рисковать, отвел своего ферзя в защиту и постарался навязать обмен. Ко моему удивлению, Фонарь на обмен согласился.

Я чувствовал себя одноглазым, выигрывающим у Остапа Бендера.

Фонарь продолжал принимать мои обмены и через несколько ходов на доске почти не осталось фигур. У меня была ладья против его коня и две лишних пешки.

Я решил, что пора кончать эту партию и двинул левофланговые пешки вперед. Фонарь попытался защищаться конем. Пешки, двигаясь попарно, коня отгоняли. Тогда Фонарь бросил на помощь коню короля. Королю было далековато идти. Я двинул правофланговые пешки, угрожая теперь уже с двух сторон. Ресурсов защиты у Фонаря не было.

Ситуация стала критической. Я боялся, что у Фонаря сдадут нервы и он начнет обвинять меня в том, что у меня крапленые фигуры или устроит какую-нибудь историю. Но Фонарь, очевидно пав духом, механически двигал своего короля и вскоре у меня появился ферзь. Фонарь сделал вид, что он этого не заметил. Я тоже сделал вид, что новый ферзь меня не интересует, и провел еще одного.

Потом я поднял голову и внимательно посмотрел на Фонаря. Фонарь не отреагировал. Тогда я решил, что издеваться и проводить третьего ферзя я не буду и через четыре хода поставил Фонарю мат.

Фонарь молча поднялся и пошел к свое шконке. Я чувствовал, что чем скромнее я буду вести себя сейчас, тем лучше.

– Постой-ка Фонарь, – сказал Танк.

Присутствовать при этой сцене мне, определенно, не хотелось. Эпицентр внимания сместился к Фонарю и Танку. Я воспользовался этим, взял бриллиант и пошел к рукомойнику. Где именно хранил Фонарь то, за что я чуть не отдал жизнь, я не знал, поэтому решил хорошо промыть камень.

Мне показалось, что мыла недостаточно для полной дезинфекции камня, и я бросил его с кружку с кипящей водой. Если это настоящий бриллиант, то кипяток ему не помешает. Кипяток и не помешал. Я понял, что теперь могу смело хранить камень даже во рту, что идеально на случай шмона. Даже если, менты полезут ко мне в рот, я его просто проглочу.

В это время я заметил, что толпа вокруг Фонаря и Танка рассосалась. Я подошел к Кобе и спросил, чем кончилась разборка.

– Танк его пригаварил.

– И что теперь с ним будет?

– Ночью Фонар удавится.

– Сам?

– Сам!

– А если не удавится?

– То утром его апустят.

– А если ментов позовет?

– Если начнет виламываться,[55] то или сразу заточку палучит, или патом ему тарпэду[56] пришлют. Люди рэшают все. Нэт больше такого человэка. Нэту! Нэрвы его падвели. Нэлзя так играт. Бэздарно…

Лязгнула дверь.

– Мезенин!

– Я!

– На выход!

(Второй раз за день. Мизера парами ходят.)

– С вещами?

– С хуями (ха-ха-ха-ха!). Слегка.

– Коба, если что, черкнешь письмо по тому адресу?

– Нэ бэспокойся!

Я незаметно засунул бриллиант в рот под язык. Он почти не мешал. Не проглотить бы по ошибке. Я протиснулся сквозь ряды шконок, вышел из камеры и, не дожидаясь команды, заложил руки за спину и встал лицом к стене. И тут почувствовал, до какой степени я устал от партии в шахматы. Ноги просто подкашивались.

Глава 15

Я входил в кабинет следователя с бриллиантом во рту и какой-то непонятной легкостью в сердце. Уже через пять минут я, глядя на него, заполняющего какие-то бланки, раздумывал над существованием двух разных видов предчувствий.