Николь Жамэ - Тайна острова Химер Страница 38

— Потому что я… Просто меня заинтересовала необычная форма этого массива, размещенного посреди парка…

Фрэнка ответ не устроил.

— Жаль, что ты мне не доверяешь, Мари. — Он нежно дотронулся до ее щеки. — Как бы то ни было, я бесконечно счастлив, что ты жива.

Тронутая таким проявлением нежности, которой она в нем не подозревала, Мари взяла руки Фрэнка и сердечно пожала их.

Ревность завладела Жюльеттой в момент, когда Жилль положила глаз на Ронана. С тех пор это чувство коварно отравляло отношения молодой четы, и Ронану с большим трудом удавалось убедить свою молодую жену, что все это одна видимость и что к Жилль он не испытывает ничего, кроме сочувствия.

Но в уязвимом сердце Жюльетты сомнение и опасения оказались сильнее.

Умом она понимала, что ее подозрительность и упреки приводят лишь к тому, что Ронан постепенно отдаляется от нее, но ничего не могла с собой поделать.

Она решила действовать.

Незаметно проникнув в коридор противоположного жилого крыла, она довольно долго следила за дверью в комнату Фрэнка. Как только он вышел и звук его шагов затих на лестнице, она проскользнула туда. Достав из-под куртки микрофон своего бебифона, Жюльетта выбрала наиболее удачное место, спрятала его там и тщательно замаскировала.

Из ревности или из соображений стратегии — если только здесь не соединилось и то и другое — Лукас атаковал Фрэнка прямо в лоб:

— Я уверен, что вам многое известно о Франсуа Марешале! Смерть Алисы и Келли связана с его исчезновением и с его поисками сокровища Алой Королевы. Когда в последний раз вы видели этого журналиста?

Удивленный взгляд Мари, брошенный ею на Лукаса, не остался Фрэнком незамеченным — он почувствовал поддержку и посчитал нужным возмутиться:

— Я разочарован, Ферсен! Вы готовы повесить на меня все убийства, потому что вам непереносима мысль о содружестве, увы, очень невинном, которое я могу завязать с Мари…

Сказав так, он пересек гостиную и, прежде чем выйти, повернулся к Лукасу.

— Ваши действия не очень-то профессиональны. Надо полагать, что брак не пошел вам на пользу, — заключил он и, нежно улыбнувшись Мари, вышел.

— Дрянь… — выругался Лукас.

— А мне нравится, что ты ревнуешь, но твой блеф с журналистом… Не перегибаешь ли ты палку?

— Я не ревнивый, а здравомыслящий, — нанес ей удар Лукас. — Но судя по всему, придется быть и тем, и…

Она прыснула.

— Ну и артист! Надеюсь, ты не считаешь, что я приму тебя всерьез?

Мари в короткой шелковой комбинации сидела перед зеркалом и щеткой расчесывала свои длинные волосы, прежде чем закрутить их узлом на затылке. Муж, вышедший из ванной с полотенцем, повязанным вокруг бедер, внимательно ее слушал. Она по-прежнему колебалась — рассказать ли ему о сделанном открытии, касающемся бывшего пруда с рыбками, превращенном в розарий, и об объяснении Фрэнка?

— В то время ему был год, стало быть, превращение датируется 1968 годом. Жесты Элен не случайны, она уже была здесь раньше, это ясно.

Лукас, заканчивая одеваться, некоторое время раздумывал.

— Будь это так, Эдвард узнал бы ее, да и Луиза тоже — по голосу.

— Либо, — продолжала Мари, — они узнали ее, но у них есть веские причины ничего не говорить…

— Какие веские причины?

Гримасой она показала, что не знает, но предположила, что, может быть, это имеет отношение к пресловутой тайне Салливанов, упомянутой в записке, сунутой под дверь в ночь убийства Алисы…

Завибрировал мобильник Лукаса. Пока он принимал вызов, Мари открыла флакончик духов и стеклянной пробочкой провела по горлу до основания груди. Лукас что-то буркнул и отключился.

— Звонил Броди. Кто-то пытается побольше узнать о моей матери. Это началось со дня нашей свадьбы.

Мари замерла. «Райан!» — подумала она, и сердце ее ёкнуло. Чтобы скрыть охватившую ее тревогу, она прошла в ванную.

— Как он думает, кто бы это мог быть? — спросила она оттуда.

Беззаботность, которую она вложила в свой голос, контрастировала с напряженным выражением ее лица, отразившемся в зеркале. Она немного расслабилась, когда Лукас ответил, что Броди уже завел дело по идентификации личности интересующегося.

— Но мне и так все ясно, — сухо сказал Лукас. — Им может быть только близнец.

Мари вскинула брови, удивленная как словами, так и жесткостью тона. Она вернулась в комнату и не обнаружила в ней Лукаса.

Дверь была открыта. Мари взяла пеньюар и только успела надеть его, как услышала громкий отрывистый голос. И крик.

Элен!

Она выбежала из комнаты.

Когда она ворвалась в комнату Ферсенов, Лукас как обезумевший безжалостно тряс за плечи свою мать.

— Я хочу знать! Говори, да говори же, ради Бога! Кто ты? Кто я? Ты лгала мне всю жизнь, с меня хватит!

Элен испуганно съежилась, видно было, что она ничего не соображает, не понимает, что происходит. Мари бросилась к Лукасу, вцепилась в него, приказывая отпустить мать.

— Ты ополоумел или как? Думаешь силой вернуть ей память?

Он повернул к ней перекошенное гневом лицо и грубо оттолкнул:

— Не лезь! Это тебя не касается, не твое это дело!

От такой грубости Мари побледнела, а разгневанный Лукас быстрым шагом вышел из комнаты, на ходу толкнув спешащего к жене Марка.

— Что происходит? Мари, ответьте! — умоляюще вскричал тот, заметив бледность невестки и отупелое состояние жены.

Бесцветным голосом Мари посоветовала Марку увезти Элен подальше отсюда, вернуться домой, чтобы дать время Лукасу успокоиться.

И вдруг они услышали ясный и властный голос Элен:

— Я не поеду. Мой сын обещал мне, что никто не разлучит меня с ним.

Мари вопросительно посмотрела на Марка.

— Лукас обещал ей, это правда.

Вернувшись в свою комнату, Мари почувствовала, что от возмущения, вызванного поведением Лукаса, ей стало как-то нехорошо, появилось разочарование, которое трещиной пролегло между ними. Ей и в голову не приходило, что он до такой степени может потерять хладнокровие. И такая неспособность владеть собой, впервые обнаружившаяся в нем, породила в ней чувство неуверенности, но она предпочла не растравлять себя.

Лукас находился в ванной. Слышался шум воды, сильной струей бьющей из до конца отвернутого крана. Заглянув туда, она увидела, как Лукас, наклонившись и подставив голову под струю, ожесточенно тер руками лицо. Он выпрямился, вода стекала с его волос, а на лице читалось страдание — таким она его еще не видела. Она подумала, что лучшего способа спрятать слезы он не мог придумать, и это ее растрогало. Ложь Элен и Марка, несомненно, глубоко ранила Лукаса и подорвала его веру. Она подошла к нему, отметив, что он избегает смотреться в зеркало, чтобы не видеть свои глаза.

— Я в отчаянии… В отчаянии… — закрыв лицо руками, пробормотал он.

Такое признание в слабости высвободило в сердце Мари волну нежности, которая смела все ее мрачные мысли. Как могла она сомневаться в нем, когда он так в ней нуждался?

Она обвила руками шею мужа, поискала его губы, потом начала расстегивать пуговицы на его рубашке. Ей необходимо было пригреть его, вновь ощутить его кожу. Она почувствовала, как задрожало тело Лукаса, но он не принял ее ласк, лицо его оставалось печальным.

— Я никак не могу простить себе то, что случилось на озере. Я чуть было не потерял тебя. В этом моя вина. Я уже подумал, что ты мертва… Эдвард прав… Мне никогда не надо оставлять тебя одну… никогда…

Мари мягко перебила его, повторив, что виновата во всем она одна — ведь это она нарушила главное правило аквалангистов.

— Но как видишь, мой час еще не пришел, — с легкой улыбкой пошутила Мари. — Да и в гроте тоже не настал наш час, помнишь?

— О чем ты говоришь? — раздраженно бросил Лукас.

Она подумала, что он шутит.

— О гроте морских разбойников! Когда прилив замуровал нас там… Я никогда не забуду, что ты сказал мне в самый роковой момент…

Тогда они уже прощались с жизнью. И все же это было одним из самых прекрасных воспоминаний, потому что под видом признания в любви он в тот момент вполголоса произнес фразу, ставшую их талисманом: «Почему все кажется возможным, когда все становится невозможным…»

Но глаза Лукаса остались безучастными. Он даже раздраженно дернул головой, чем привел жену в растерянность. И вновь он стал упрекать себя: ведь он поклялся всегда заботиться о ней, защищать ее, а сам нарушил клятву… Ему нет прощения.

Она старалась снять с него чувство вины, приободрить его — все напрасно. Лукас был таким же подавленным, он чувствовал себя настолько недостойным ее, что даже не воспринимал ее ласки. Он лишь тихо проговорил, что ему нужно время, чтобы самому простить себя. Затем он умолк и молчал все время, пока они переодевались к ужину.