Джузеппе Д'Агата - Возвращение тамплиеров Страница 38

И тут Джакомо заметил, что он не один в комнате. Кто-то сидел в кресле в самом углу библиотеки. Некая тень, слившаяся с полумраком.

Это была пожилая дама в длинном черном платье старинного покроя, облегавшем хрупкую фигуру. Седые волосы обрамляли лицо — все еще необыкновенно прекрасное.

Оба долго смотрели друг на друга. Джакомо все ожидал, что дама исчезнет, но она заговорила.

— Я — баронесса Паула фон Зайте, — произнесла она мягким и уверенным голосом. Потом спросила: — Вы прочли рукопись?

Джакомо кивнул.

— Читайте дальше. Переверните страницу.

Джакомо перелистнул страницу и увидел, что она исписана. Но почерк тут был не Гельмута, точно так же как совсем другим был инструмент, использованный для письма. Остаток манускрипта был написан чернилами.

— Кому принадлежит эта часть? Вам, баронесса?

— Да. Считалось, что рукопись утеряна. Я нашла ее в старых бумагах своего мужа, когда задумала создать фонд его имени.

Джакомо протер глаза и продолжил чтение.

Глава пятнадцатая

«В 1864 году Гельмут Вайзе был принят на должность личного секретаря и администратора моего мужа, барона Рудольфа фон Зайте. Ему было лет сорок, он отличался изяществом манер и костюма. Как по этой причине, так и благодаря живому уму он быстро завоевал наше уважение и доверие.

Отец Отто, энергичный пятидесятилетний монах, духовный и нравственный наставник моего мужа, проникся к нему расположением, можно сказать, с первого взгляда. Отто Кенигсбергского с бароном связывали и другие отношения. Мой муж, издатель изысканных и утонченных книг, печатал его труды в аббатстве Хиршау, где отец Отто был настоятелем.

Старинное аббатство немало изменилось за века. Та часть, где некогда располагались мастерские ремесленников, превратилась в типографию — собственность барона, — хорошо оснащенную и широко известную в округе. Крипта, что находилась в подземелье под церковью, служила книжным складом. Сами же монахи — человек тридцать, — которые некогда звались младшими госпитальерами, были печатниками.

Мой муж, человек мягкий и незлобивый, отдавал все свое время и всего себя лишь одному великому делу. Он мечтал видеть в культуре, и прежде всего немецкой, средство для утверждения благородных идеалов в противовес тупоумию и варварству, свирепствовавшим среди тех наций, что считались самыми цивилизованными и в ту пору только еще сплачивались. Этот жизненно важный для него вопрос он подолгу обсуждал с отцом Отто. Тот в основном соглашался, но завершал разговоры непременным утверждением, что культура мало на что способна без духовности, иными словами без веры. Рудольф, конечно, был агностиком, но в то же время легко подпадал под духовное влияние, поэтому идеи отца Отто — немногочисленные, но твердые — сумели все же пробить некоторую брешь в его обороне. Говорю „к сожалению“ в свете всего, что вскоре последовало.

Гельмут оказался очень толковым администратором. В короткий срок он привел в порядок счета, подвел баланс доходов и расходов (занятие совершенно не посильное для нас с мужем). Когда же пришло время ознакомиться с подлинным финансовым положением, Рудольф под каким-то предлогом просто удалился в свои личные покои на втором этаже виллы, так что Гельмут смог представить выкладки только мне и отцу Отто.

Цифры выглядели тревожно. Типография приносила одни убытки. К этим крупным расходам следовало прибавить также сумасшедшие траты, какие барон делал ради удовлетворения своей страсти к библиофильству, приобретая редкие и необычайно дорогие издания и рукописи. Я уже не говорю о расходах по содержанию виллы и целой армии слуг.

Наше состояние опаснейшим образом таяло, становясь призрачным. Гельмут изложил свои расчеты словами и подвел итог: совершенно необходимо собрать все наличные средства и вложить их в какое-нибудь новое и прибыльное дело. Но в какое?

Я была напугана и растеряна, а отец Отто как будто даже обрадовался, словно ему вдруг представился случай, какого он давно ждал и теперь не хотел упустить. В волнении прохаживаясь по моей гостиной, он сказал, что земельная рента близка к закату и что капитал, ее дитя, мог бы найти себе прекрасную невесту в виде промышленности. Великолепный союз, благословенный Господом. Завершив свои рассуждения, он добавил с решительностью главы дома, что сам постарается убедить барона. Но Гельмут сумел встретиться с мужем раньше, чем монах.

Рудольф слушал Гельмута рассеянно, и его интерес пробудился только при словах о капитале как детище земельной ренты. Тогда он сделал широкий жест, указывая на книги, заполнявшие библиотеку, и признался Гельмуту, что рожден этими книгами и являет собой воплощение немецкой мысли.

Был ли это бред или признак психической болезни?

Отец Отто, не колеблясь, решительно взял в свои крепкие руки бразды правления всем хозяйством.

Оборудование типографии было продано, и на окраине Штутгарта выросла фабрика по производству оружия. Инвестиции в „Оружейную фабрику фон Зайте“ могли принести огромную прибыль.

Вскоре Гельмут узнал, что новшества привели к появлению кое-каких свободных средств. Отец Отто велел никому не говорить об этом и приобрести на все деньги золото. Управляющий выполнил распоряжение и спрятал золото, уложенное в два мешочка, в своей комнате. К тому времени пыль, поднятая неутомимым отцом Отто, начала оседать и стал проглядываться контур одной очень тонкой интриги.

Из истории аббатства Хиршау известно, что там было некогда пристанище последних рыцарей-меченосцев, последних потомков fratres militiae Christi, которые не согласились стать ливонскими рыцарями и зависеть от Тевтонского ордена. Еще со времен послушничества отец Отто мечтал воссоздать, пусть даже в оккультной форме, славный орден меченосцев. Этому ордену принадлежало его сердце, хотя рясу он носил такую же простую, как и младшие монахи-госпитальеры.

Потом он стал приором и посчитал, что сделал важнейший шаг на пути к осуществлению своей мечты. Но решающим событием должно было стать назначение верховного главы — Великого магистра ордена (что не удалось сделать в свое время даже легендарному настоятелю Таддео Курляндскому). Выбор отца Отто был прост: избранником должен быть барон фон Зайте.

Проявления сильной воли мой муж обычно встречал с покорностью, и он дал уговорить себя принять этот сан. А почему бы и нет? В конце концов, идеалы меченосцев питались все той же исконной сутью немецкого духа.

Отец Отто сообщил мне и Гельмуту о решении барона не без торжественности и с нескрываемым удовольствием. Я восприняла это как своего рода почесть, а Гельмут никак не отозвался, но так побледнел, что вынужден был опуститься в кресло, иначе рухнул бы на ковер в моей гостиной.

Когда мы остались вдвоем, Гельмут немного пришел в себя, и его плохое самочувствие сменилось бурным волнением. Он заклинал меня выслушать его и сказал, что мой муж был ничего не ведающей жертвой бесчестного сговора и что моя жизнь в опасности.

Мне удалось успокоить его, и я потребовала объяснений.

Гельмут заявил, что человек, выбранный главой ордена, обязательно должен отвечать определенным условиям, причем в каждом содружестве рыцарей они разные. У меченосцев таких условий было два: избранник должен был пожертвовать своим состоянием и любимой женщиной.

Когда я подумала о своем муже, мне стало смешно. Рудольф абсолютно не способен был убить меня. Гельмут согласился, но заметил, что это может сделать кто-то другой, и мне следует остерегаться настоятеля аббатства Хиршау.

Я выразила сомнение, ведь я считала отца Отто человеком весьма благочестивым. Гельмут же настаивал: не следует доверять ему. Он ласково посмотрел на меня и даже решился взять мои руки в свои. Потом сообщил, что церемония возведения в сан неизбежна и что до этого момента я рискую жизнью.

Мне сделалось страшно. Где искать спасения? Приходилось рассчитывать на Гельмута. Он мог что-то придумать.

Разговор наш происходил в середине октября 1866 года, и с тех пор события стали разворачиваться стремительно.

Через несколько дней разразилась немыслимая гроза, и на Штутгарт обрушился ливень, который по невероятной мощи походил, я думаю, на библейский потоп. Казалось, небо послало молнии именно против нашей виллы. Гельмут пребывал в сильнейшей тревоге. Он отправился в аббатство, но быстро вернулся. Выйдя из коляски, он пришел ко мне и убедил последовать за ним. Под проливным дождем, при блеске молний и неумолчном громе мы отправились в парк. Остановившись возле кипариса, я сделала то, о чем мы договорились, — опустилась на землю и легла в густую траву. Гельмут поспешил к вилле и возвратился с несколькими слугами. Я походила на мертвую. Меня отнесли в дом и уложили на кровать.

Рудольф пришел ко мне, сопровождаемый Гельмутом. Он не вымолвил ни слова и не заплакал, скоро удалившись обратно к своим книгам.