Леонид Влодавец - Простреленный паспорт. Триптих С.Н.П., или история одного самоубийства Страница 38

— Материально — все есть. Машина, дачка — зимняя, хорошая. Три комнаты на двоих. Были в Венгрии, через годик, может быть, в Париж прорвемся. Контакт с Европой уже есть. На днях нас один штатовец собирается навестить, похоже, крепенький. Но это еще неизвестно чем кончится. Не буду предвосхищать. Движемся, так сказать.

— Понятно… Значит, чужие работы торгуешь?

— А что делать? Ребята маются, сам знаешь. Арбатов и Измайлова на всех не хватает, да и охотников до этого дела немного. Особенно в таких местах, как у вас. Тут мы три месяца назад такого самородка-примитивиста нашли — обалдеть! Почти Пиросмани, только из-под Кимр. А это на западе — цена. В определенных кругах, конечно. Мы его выставляем среди неформалов, потом еще где-нибудь. Делаем ему статью, две, три — сейчас журналы это любят. Пару отзывов от авторитетов можем организовать. Вот так… Когда товарный вид есть, торгуем. Кстати, ты ведь тоже пописывал? Или уже полностью на винни-пухах живешь?

«А ведь на «бульдозерной» его не было… — припомнил Серега. — Меня Ленка не пустила, а он тогда вроде ее осуждал. И вообще, вроде на «Плакат» работал и графикой мало увлекался».

— Да нет, балуюсь, — сказал он вслух. — Для души…

— Показать не хочешь?

— Гляди… В сарае у меня стоит, — зевнул Серега.

— Знаешь, мне за твоего «Невского» — помнишь, наверное? — пятьсот рублей давали. А за «Фрегат» — триста пятьдесят. Ленка запретила.

— Что так? Она все меня настропаляла, чтоб я их загнал.

— Говорит — неэтично. Дескать, ты их работал, а мы будем продавать.

— Ну и дура. Я ей их оставил, значит, она хозяйка. В суд не подам.

— Из-за восьмисот с полтиной и я бы не подал, — усмехнулся Владик, — но они больше стоят. Много больше! Если их подать, конечно.

— Что ж, на дурака рассчитывать?

— Дураков немного. Но есть умные, которые думают, что они умнее других — вот такие на это и клюют. Кроме того, ты о себе уж очень низкого мнения, а зря. Там и замысел, и исполнение, и форма. Особенно форма: оригинальная, композитная, даже синтетическая, но от этого, увы, не всем понятная. Значит, нужно, чтобы кто-то за тебя кое-что пояснил.

— Кто ж это сможет сделать? — усмехнулся Серега. — Ведь в мою башку не так просто залезть. Даже если трепанацию сделать, и то, поди, не разберешься.

— Для потенциального покупателя важно, чтобы он считал себя человеком, который правильно понимает авторскую трактовку, он должен чувствовать себя высокоинтеллектуальным. Это элемент самоутверждения. Все прочие — лопухи, а он — ценитель. Дальнейшее — дело техники.

Допили чай. Серега, поднимаясь из-за стола, ощущал какое-то противное чувство. Не то страх, не то скуку. Конечно, Владик, уже наломавши руки в таких делах, поймет, что получилось у Серели. Он кое-что понимает. Удастся ли устоять? А нет ли у Владика рожек на голове? Серой вроде не пахнет…

В сарайчике Владик поглядел на холст, законченный вчера вечером, и Серега почуял в его взгляде плохо прикрытый восторг. Это было страшно. Теперь он должен молиться, чтобы компьютер, стоявший в голове Владика, свел баланс с минусом. Надо было срочно придумать что-то, что его собьет с толку… Иначе — не устоять.

— Полтинник дашь на это? — сам удивившись своему актерскому дарованию, спросил Серега.

Это был тест, тест на выживание для Владика. Если бы он ответил: «А за тридцатку не уступишь?» — Серега бы его убил с чувством морального удовлетворения. Если бы Владик сказал: «Да ты что, в уме? Это же ерунда за такую вещь!» — Серега соврал бы какую-нибудь чушь. Например, что это копия с какого-нибудь полотна, и назвал бы первую попавшуюся иностранную фамилию. Владик — не эрудит, проглотит. Он торгаш, а не искусствовед.

Серега ошибся. Владик ответил не сразу, он сделал два шага назад, потом отошел влево, снова вернулся, посмотрел справа под углом…

— Как ты это нащупал? — пробормотал Владик и Сереге опять стало не по себе. — Или это случайно вышло?!

— Чего вышло-то? — прикинулся дурачком Серега. — Голые бабы, что ли?

— Я еще сам не разобрался… Колдовство какое-то. Ты чем писал?

— А вон на верстаке тюбики, — беспечно указал Серега, — родная отечественная палитра. У нас другой не купишь…

— И добавок точно никаких? — с подозрением рассматривая сплющенный тюбик из-под ультрамарина, допытывался Владик.

— He-а… Полтинник-то дашь, меценат?

— Не издевайся… Ты меня за бандита считаешь? Это в Третьяковке должно быть, не меньше. А то и в Лувре.

— Перегнул. — Тут Серега не кокетничал.

— Не знаю… Это не диптих, это одно целое. И просто, и сложно… Кто позировал? Ведь явно с натуры, а получилась… даже не идея, а целое мироздание, философия, религия!

— Не продам, — сказал Серега безжалостно. — Раз денег нет — торговли не будет. Наплел черт те что, а полтинника жалко.

— Как ты это назвал?

— Не придумал еще.

— Врешь! Я знаю, ты уже не первый раз на это замахиваешься. Я каждое утро, когда дома сплю, вижу твой «Фрегат». Но там ты подъезжал с другой стороны. Там ты упирал на то, что познать истину до конца нельзя, что истина не отличима от лжи, что переход от одной к другой незаметен… Ведь так? Здесь другое: здесь истина — за черной полосой, неведомая, неопознанная, божественная, наверное. От нее идет и алый, и голубой цвет. Черта их вроде бы рассекает, но где-то там, за чертой, они переходят один в другой, смыкаются. Понимаешь, я сейчас бегал вдоль картины, мне все время подсознательно хотелось заглянуть сбоку за эту черту…

— Это многим хочется, — усмехнулся Сере га.

Он имел в виду совсем не свою картину, а кое-что покрупнее, и Владик понял его правильно.

— Да, и мне стало жутко от этого бессилия. Ведь есть же, есть у тебя это сияние, слабенькое, но я его уловил, и другие уловят. Иной раз его совсем не видно, иной раз сильнее… Освещение надо подобрать. Очень интересный оптический эффект: у тебя изображена кривизна пространства, или что-то в этом роде, на плоскости! Эти женские фигуры — они у тебя, конечно, символы, отражают категорию явления. Одна из них грубо эротична, другая, в голубой половине, до приторности свята. Великолепно! И обе как бы парят в пустоте, а эта твоя кривизна не то уносит их за черту, не то, наоборот, выбрасывает их на наше обозрение… Черт его знает, как ты все это сплел… Один секрет я уже уловил — тени, свет на фигуры идет из-за черты. Но как ты сработал цветопереход — это надо с лупой разглядывать. Это по миллиграмму белил на миллиметр, что ли? Но ведь он же есть! А теперь я еще и лица женщин различаю… Стоп! Да ведь это одна и та же! Еще один прикол… Значит, это дуальный взгляд на мир? Я правильно тебя понял?

— Пойдем покурим, — сказал Серега, не ответив.

Уселись на чурбачках у банки из-под сайры. Дым «Мальборо» смешался с дымом «Беломора».

— А стары мы уже стали, — ни с того ни с сего заметил Панаев. — Сорок лет… И все прыгаем, прыгаем. Не зря наше поколение в инфантильности обвиняли когда-то. Все молодимся, в джинсы рядимся, а нам уже…

— Да что ты! Ничего мы не «уже», мы только «еще»!

— Твои бы слова да Богу в уши…

В калитку, не закрытую после прихода Владика, просунул голову Гоша. Просунул с осторожностью, видно, ему не понравился «Москвич» у ворот дома.

— Заходи! — пригласил Сергей.

Владик покосился, Гоша ему не нравился.

— Вроде не следователь, — пробормотал Гоша. — Ну, здрасьте».

— Здравствуйте, — с холодком произнес Владик. — А чего это вы следователя боитесь?

— Я-то? Да так, по привычке. Я двенадцать лет сидел, три судимости…

— О! — присвистнул Владик. — Особо опасный?

— Я сам для себя особо опасный… Серега, закурить дашь?

— На. А чего ты у меня следователя ищешь?

— Как чего? — Гоша выпучился. — Ну ты даешь! Из-за Гальки, конечно!

— А что Галька, проворовалась, что ли? — уже понимая, что стряслось что-то похуже, пробормотал Панаев.

— Ну, ч-чудик… — Гоша аж захлебнулся. — Весь город уже болтает, а он напротив живет и не знает! Ты что, не слыхал, что убийство вышло? И драки не слыхал?

— Гуляли они вчера… — припомнил Серега. — Шумно, конечно, но как-то ничего… А кого убили-то?

— Галька убила. Не то братана двоюродного, не то племянника… С чего завелись, неизвестно, а только пошла драка. Ну, этот мужик, покойный, начал Гальку бить кулаками, как мужика, а она вилку, схватила да в глаз ему, аж до мозгов. Летальный исход. Всех уже выпустили, а ее посадили.

— Могут и отпустить, — осторожно произнес Владик. — Необходимая оборона…

— Оборона… — хмыкнул Гоша. — Она ж его так исковыряла, что мама родная не узнала бы, а потом еще и на остальных с топором кидалась; если б не менты, еще пара трупов была бы. Засудят! Вышку не дадут, а лет на восемь — потянет. Я вон сам-то как залетал? Первый раз: пришел из армии, пошел на танцы. Там драка — двадцать на двадцать. Ментура подкатила — все врассыпную. Троих взяли, четверых лежачих подняли. Три года — мои. Второй раз в зоне: восемь дней до срока осталось! Восемь! Пошел в сортир, а там два «волка». Побег затеяли. Там перегородка такая между одним рядом очков и другим. Они говорят, а мне слышно, но им — не видно. Стал выходить, они меня ущучили. «Или перо, или с нами», — пошел. На третий день взяли. И слава Богу, что взяли, а то эти падлы бы с меня «мясо» сделали… Четыре строгого за побег. Почти рее до звонка пахал… не чифирил, стихи в газету писал. А тут между бараками вышло. И ломы, и заточки… Троих вообще… Шлангами разлили, похватали кой-кого и меня. Еще пятак строгого. Урки и те жалели.