Майкл Грубер - Долина костей Страница 39

В парке у воды тусовалась молодежь, балдевшая под звуки «Деф Леппард». Там отиралась и пара копов на велосипедах, но они даже не посмотрели в мою сторону. Что-что, а сливаться с окружением я умею. Я направилась к самой оборванной компании подростков, высматривая пресловутые спальники и рюкзаки, перекинулась парой слов с тем и с другим, одолжила кому-то горсть мелочи и в конце концов разговорилась с долговязым парнишкой с уймой татуировок и «ирокезом» на башке. Его звали Томми, и у него имелись черно-белая дворняжка по кличке Во и подружка Кармен — коричневая кожа, редкие зубы, дреды, браслеты-татуировки на запястье и избыточный пирсинг на лице и в пупке. Я скормила им пару правдоподобных врак и скоро вошла в курс того, что значит быть бездомным тинейджером в Майами.

В настоящее время они облюбовали себе старое торговое здание на Дуглас-лейн, вблизи Гранд-авеню. Оно было предназначено под снос, но тут вышла какая-то юридическая заминка, и дом так и остался стоять. Его заселили всякого рода бродяжки. Мне сразу объяснили, что среди тамошних есть козлы, к которым девушке лучше не попадаться, ну так и надо постараться не попасться. Вообще же в этой развалюхе, «на рынке», как они говорили, подростки только ночевали, а днем отирались где придется.

Я сводила их обоих в ближайшую забегаловку, а поздно вечером мы пролезли под заграждение, пересекли заваленную мусором парковку и пробрались в двухэтажное бетонное здание, отличительной особенностью которого являлась высокая квадратная водонапорная башня с резервуаром наверху и вывеской уже не существовавшего магазина. Самовольные поселенцы обжили в первую очередь похожее на пещеру помещение бывшей аптеки, где к нашему прибытию уже собралось не меньше пары дюжин людей. Сидели они при свечах, отчего халупа походила на церковь, только без благодати. Томми и Кармен здесь, очевидно, хорошо знали. Люди гладили Во и тихонько разговаривали. Были там и дети поменьше, с родителями и без. Кармен одолжила мне одно из своих одеял и показала, как устроить постель из пластиковых мешков и газет. Не «Хилтон», конечно, но я в тот день вымоталась так, что была рада любой кровати, и прекрасно бы выспалась, если бы засунутый в трусики пакетик с золотыми побрякушками не колол меня при каждом повороте.

Утром я отправилась в центр, нашла ломбард, где не задавали лишних вопросов, и сдала сутенерское золотишко за четыреста с небольшим долларов.

К чему эти подробности? Я отвлекаюсь от сути. При этом меняется даже тон повествования: тот человек, которым я являюсь сейчас, просачивается из настоящего в прошлое, раскрашивая эту историю более поздними переживаниями. Опять же проблема голоса. О Иисус, если бы ты мог помочь мне хоть на пару минут свернуть с моего пути!..

Ладно, вернемся в парк, где я спелась с Томми и Кармен. Покурили мы с ними какую-то посредственную травку. Был предложен крэк, но отклонен. Пара парней, лет по двадцать, изъявили желание перепихнутъся со мной за деньги (наверное, по мне было видно, из каких я), но получили отказ. Это был мир сегодняшнего дня, без каких-либо планов, мы были как голуби, клевавшие крошки то здесь, то там. Для меня такая жизнь была своего рода отдыхом, уж во всяком случае по сравнению с работенкой уличной шлюхи. Так прошло недели две-три. Потом однажды утром Кармен сказала, что сегодня ее шестнадцатый день рождения, и расплакалась.

Выяснилось, что в ее семье никогда не устраивали вечеринок и она в жизни не отмечала по-настоящему день рождения. Вот тогда-то я и совершила первый в своей жизни бескорыстный поступок: сказала, что у меня есть кое-какие деньжата, и пообещала устроить «на рынке» праздник. Сказано — сделано: был и торт со свечами, и жареная курица, и пиво, купленное по моему поддельному паспорту. Что тогда на меня накатило, не знаю: возможно, то было первое прикосновение святой.

Наверное, ребята получили удовольствие, но мне, к сожалению, оказалось не до веселья. У меня начались болезненные спазмы, причем становилось все хуже, да и кровотечение открылось не такое, как бывало обычно при месячных, а какое-то безудержное. Ворочаясь на своей лежанке и размышляя, почему из меня хлещет, как из шланга, я припомнила, что нормальный цикл давно нарушен. Собственно говоря, я и раньше это знала, но списывала на род своих занятий. И вот ведь что любопытно: хотя мне приходилось каждую неделю иметь дело с сотнями мужчин, я даже не задумывалась о том, что такой образ жизни может как-то сказаться на моем организме. Обычная беспечность юности.

В общем, Кармен спросила меня, что не так, я поделилась с ней, и она сказала, что мне нужно в больницу, от чего я, по понятным причинам, категорически отказалась. Тогда Одри, женщина постарше, с двумя детишками, порекомендовала наведаться в сестринский фургон, то есть к одной монахине, которая развозила по бомжатникам бесплатные лекарства, осматривала хворых и не задавала лишних вопросов.

— Ты ведь в бегах? — спросила Одри, и я созналась, что да.

Томми и Кармен отнесли меня на парковочную площадку на шоссе Дикси, где под оранжевыми фонарями стоял старый белого цвета хлебный фургон, окруженный маленькой группой бездомных пациентов. Изнутри он был ярко освещен, там имелись металлический табурет, полки и какие-то шкафчики. Хозяйка, женщина лет сорока, чья гладкая коричневая кожа казалась еще темнее на фоне белоснежного платка, носила очки в стальной оправе, из-под которых смотрели серьезные, умные глаза. У нее был высокий лоб, но казалось, будто с ее лицом что-то не так — правая сторона перекашивалась, производя впечатление самодовольной, насмешливой улыбки. На самом деле насмешкой там и не пахло, наоборот, она относилась к своему делу с величайшей серьезностью. На ней было серое платье, белый передник, как у повара из ресторана, цепочка с тяжелым серебряным распятием на груди, значок и еще одна тоненькая цепочка с какой-то малюсенькой бронзовой или латунной висюлькой… Женщина выглядела так, будто весила все девяносто фунтов, но ее хватка, когда она, захлопнув дверь перед зеваками, помогла мне сесть на табурет, походила на хватку жокея. Так я повстречала Тринидад Сальседо, первую в своей жизни сестру Крови.

И вот с меня сняты джинсы и трусики, насквозь пропитанные кровью. Измерены температура, кровяное давление. Я плакала от боли. Она внимательно меня осмотрела, прощупала низ живота и принялась осматривать мою промежность: потом был запах и резкая боль. Я взвыла, и от боли, и от непонимания — что же со мной неладно?

— И давно ты беременна? — спросила она, поднимая голову над моим животом.

— Да вы что, спятили? Ничего я не беременна!

— Теперь уже нет, но была беременна, и у тебя случился выкидыш!

Она обрабатывала мою промежность, а на меня, едва утихла боль, накатила тошнота. Сестра дала мне какие-то таблетки, я проглотила, запила стаканом воды и потянулась за своими окровавленными джинсами.

— Как тебя зовут?

Я назвалась Эмили, она тоже представилась.

— Занимаешься проституцией?

Ну, ничего себе вопросик от монахини! Я совсем уж было собралась что-нибудь сбрехнуть, но неожиданный, незнакомый импульс оттолкнул ложь прочь. Да, сказала я, но теперь брошу. Хорошая девочка, похвалила она, и в тот самый момент я поняла, что это правда. Она вручила мне флакон, сообщив, что у меня лобковые вши и этот шампунь-инсектицид поможет от них избавиться, а еще я получила отксерокопированный список мест, где можно принять душ.

В дверь фургона постучали. Она открыла, и внутрь сунулся старый бродяга с глубокой раной на лбу. Монахиня впустила его, а меня отодвинула в угол. Я села на ящик и стала смотреть, как она работает. С бродягой Тринидад говорила дольше, чем со мной, обращаясь к нему по имени: видимо, он посещал ее не впервые. От него воняло, и я удивлялась, как она может прикасаться к такому грязнуле, и неожиданно ощутила смутную зависть, разозлившую меня.

Наконец заштопанный и перевязанный старик убрался, но поперли другие. Пара придурков, которым требовалась первая помощь, за ними мамаша с младенцем, тараторившая по-испански. Казалось, обо мне забыли. Возможно, я задремала и пришла в себя, когда она участливо обняла меня за плечи, спрашивая, есть ли мне куда пойти? Я сказала, что есть, и поинтересовалась, кто она такая: монахиня или еще кто? Тринидад сказала, что лучше называть ее сестрой, потому что настоящие монахини живут в монастырях, а она и остальные из ее ордена — в миру. Она и орден назвала, но мне это ничего не говорило: сомневаюсь, чтобы у нас в округе Калуга имелись хоть какие-нибудь сестры или монахини. Она ждала, когда я уйду, но мне почему-то не хотелось уходить от нее. Впрочем, что значит «почему-то»? Как раз это вполне понятно — Святой Дух впервые прикоснулся к пеплу, спрессованному вокруг моего сердца. Я указала на ее значок и спросила, что означает эта надпись. Значок представлял собой золотой крест на белой эмали с красным кровоточащим сердцем посередине, буквами UVIM на четырех концах креста и буквами SNSBS и FAM по золотому ободу.