Патриция Хайсмит - Случайные попутчики Страница 39

Он подумал о матери и понял, что никогда уже не даст ей себя обнять. Он вспомнил ее слова о том, что все люди одинаково добрые, потому что душа есть у каждого, а душа — это добро в чистом виде. Зло, говорила она, всегда привносится со стороны. И он продолжал в это верить, уже несколько месяцев как расставшись с Мириам и испытав желание убить ее любовника Стива. Он верил в это, склоняясь в поезде над томиком Платона В нем самом второй конь в колеснице неизменно бывал таким же послушным, как первый![20] Но теперь он считал, что любовь и ненависть, добро и зло одновременно живут в человеческом сердце, и не то чтобы в одном человеке было, скажем, больше любви, а в другом — ненависти, но каждый полной мерой наделен и добром, и злом. Чтобы их обнаружить, достаточно распознать их самые ничтожные проявления, поскрести по поверхности. Все на свете задевает плечом собственную противоположность, на каждое решение имеется контрдовод, на каждую тварь — другая, которая ее уничтожит, есть мужское и женское, положительное и отрицательное. Расщепление атома — вот единственно истинное разрушение, уничтожение всемирного закона единства. Ничто не существует вне тесной связи со своей противоположностью. В любом здании пространство существует лишь в пределах поставленных ему границ. А энергия — разве существует она без вещества, как и вещество без энергии? Вещество и энергия, состояние и действие, некогда считавшиеся несовместимостями, теперь пребывают в единстве.

И Бруно. Он и Бруно. Каждый из них — то, чем не захотел быть другой, отброшенная половинка, про которую он думал, что ее ненавидит, хотя на самом-то деле, может быть, любит.

На минуту ему показалось, что он рехнулся. А что, подумал он, безумие нередко совпадает с гениальностью. Но какую усредненную жизнь влачит большинство! Не глубоко, не мелко, как плавает почти вся рыба!

Нет, двуединство проникает всю природу вплоть до протона и электрона внутри мельчайшего атома. Сейчас ученые стремятся расщепить электрон, но, возможно, это им не удастся, потому что движет ими, что тоже возможно, одна лишь идея: одна и единственная истина, что все имеет свою противоположность. Кто знает, что такое электрон — вещество или энергия? Может быть, Бог и Дьявол танцуют, взявшись за руки, вокруг каждого электрона!

Он бросил сигарету в корзину для бумаг, но промазал.

Давя в корзине окурок, он увидел скомканный лист — очередное признание, что написал вчера вечером, обуреваемый комплексом вины. Это вернуло его в тошнотворное настоящее, обложившее его со всех сторон, — Бруно, Анна, эта комната, этот вечер, завтрашнее совещание в Управлении больниц.

Ближе к полуночи, почувствовав сонную одурь, он встал из-за стола и осторожно улегся, не смея раздеться, чтобы не спугнуть сон.

Ему приснилось, что он проснулся глубокой ночью от медленного настороженного дыхания, которое каждый вечер слышал у себя в комнате, когда старался заснуть. На сей раз дыхание слышалось за окном. Высокая фигура в широкой пелерине, напоминающей крылья летучей мыши, впрыгнула в комнату.

— Это я, — произнесла фигура будничным голосом.

Гай мигом оказался на ногах, приготовившись к схватке.

— Кто вы?

Он увидел, что это Бруно.

Бруно скорее отпихнул его, чем нападал. Собрав последние силы, Гай как раз умудрился уложить Бруно на обе лопатки, и в этом возвращающемся сне Гаю неизменно приходилось собирать последние силы. Пригвоздив Бруно к полу коленями, Гай его душил, но Бруно продолжал улыбаться, словно это ему нипочем.

— Ты, — наконец ответил Бруно.

Гай проснулся с головной болью и весь в поту. Он сел в постели, бдительно оберегая пустую комнату. Теперь в комнате слышалось мокрое хлюпанье, будто внизу в бетонном дворике ворочалась змея, шлепая о стены влажными кольцами. Внезапно до него дошло, что это шумит дождь, мягкий серебристый летний дождь, он снова упал на подушку и тихо заплакал. Он подумал о дожде, как тот стремился к земле косыми струями, словно вопрошая: где тут весенние ростки, которые нужно полить? Где новая жизнь, которой без меня не будет? Где зеленая виноградная лоза, Анна, символ любви в нашей юности? — написал он вчера вечером на измятом листке. Дождь отыщет новую жизнь, которая его ждет, от него зависит. А та его часть, что упадет во дворик, — всего лишь избыток. Где зеленая виноградная лоза, Анна…

Он пролежал с открытыми глазами, пока рассвет не схватился пальцами за подоконник, как во сне впрыгнувший в комнату незнакомец. Как Бруно. Тогда Гай поднялся, включил свет, задернул шторы и снова сел за работу.

29

Гай изо всех сил нажал на тормоза, но машина, взвизгнув, прыгнула на ребенка. Велосипед повалился на землю с жестяным скрежетом. Гай выскочил, обогнул автомобиль, больно приложился коленом о передний бампер, и, схватив ребенка за плечи, поставил на ноги.

— Со мной порядок, — сказал маленький мальчик.

— Он не пострадал? — подбежала Анна, такая же белая, как ребенок.

— По-моему, нет.

Зажав коленями переднее колесо велосипеда, Гай выправил руль, чувствуя, что ребенок с любопытством уставился на его руки, дрожащие крупной дрожью.

— Спасибо, — сказал мальчик.

Гай смотрел, как он взгромоздился на велосипед и поехал себе восвояси, так, как смотрел бы на чудо. Он взглянул на Анну и, судорожно вздохнув, спокойно сказал:

— Я не смогу вести машину.

— Хорошо, — ответила она так же спокойно, повернулась и обошла машину, чтобы сесть за руль, но Гай знал, что в глазах у нее мелькнуло подозрение.

Вернувшись в машину, Гай извинился перед Фолкнерами, и те пробормотали что-то успокаивающее, мол, такое с каждым может случиться. Но Гай всей спиной ощущал истинный смысл их молчания, исполненного возмущения и ужаса. Он видел, как мальчик подъехал по боковой дорожке и остановился, пропуская машину. Но Гай развернул автомобиль на ребенка, словно собирался того задавить. А разве нет? Он зажег сигарету дрожащей рукой. У него всего лишь разладилась координация, внушал он себе, за последние две недели тому были сотни примеров — он сталкивался с вращающимися дверями, разучился правильно прижимать перо к линейке и сколько раз, занимаясь каким-нибудь делом, вдруг ощущал, что находится не здесь. Он мрачно повторил про себя, что в данную минуту едет в Олтон с Фолкнерами и Анной в ее машине взглянуть на новый дом. Дом завершен. На прошлой неделе Анна с матерью навесили портьеры. Сейчас воскресенье, время почти полдень. Анна рассказала, что накануне получила очень милое письмо от его матери и что та послала ей три расшитых фартука и с дюжину банок домашних консервов — обновить кухонные полки. Как он сумел все это запомнить? Казалось, он помнит только про эскиз больницы в Бронксе,[21] который лежит у него в кармане и о котором он до сих пор не рассказал Анне. Ему хотелось куда-нибудь схорониться и ничего не делать, только работать, никого не видеть, даже Анну. Он украдкой взглянул на ее невозмутимое лицо с едва заметной горбинкой на переносице. Тонкие крепкие руки сноровисто управились с рулем на повороте. Он вдруг решил, что его она любит не так сильно, как свой автомобиль.

— Если кто проголодался, говорите сейчас, — сказала Анна. — Этот магазинчик — единственный на много миль.

Никто не признался.

— Я рассчитываю на приглашение к обеду хотя бы раз в год, Анна, — произнес мистер Фолкнер. — Скажем, на пару уток или куропаток. Я слышал, в здешних местах водится добрая дичь. Вы с ружьем управляетесь, Гай?

Анна свернула на дорогу к их дому.

— Неплохо, сэр, — наконец выдавил из себя Гай, два раза запнувшись. Сердце подталкивало его бежать, решительно один только бег мог его успокоить.

— Гай! — окликнула его Анна и улыбнулась. Остановив машину, она шепнула; — Когда войдем, пропусти втихомолку стаканчик. На кухне есть бутылка бренди.

Она тронула его за запястье, он непроизвольно отдернул руку.

Да, подумал он, нужно выпить бренди или чего еще. В то же время он знал, что ничего пить не будет.

Мистер Фолкнер пошел с ним рядом по новому газону.

— Гай, дом просто великолепен. Надеюсь ты им гордишься.

Гай кивнул. Дом построен, его больше не нужно воображать как тогда — на фоне коричневого комода в номере мексиканской гостиницы. Анна захотела, чтобы в кухне были мексиканские плитки. У нее было много мексиканских вещиц, которые она время от времени надевала. Пояс, сумочка, уарачи.[22] Длинная расшитая юбка, выглядывающая сейчас из-под твидового пальто, тоже была мексиканская. Он подумал, что затем, верно, и остановился тогда в гостинице «Монтекарло», чтобы унылая комнатенка с розовой и коричневой мебелью и лицо Бруно в рамке коричневого комода преследовали его до самой смерти.

До их свадьбы оставался всего месяц. Еще четыре пятницы — и Анна будет сидеть у камина в большом квадратном зеленом кресле, ее голос будет окликать его из мексиканской кухни, они будут работать вдвоем в студии на втором этаже. Да какое у него право запереть ее тут вместе с собой? Он стоял, разглядывая их будущую спальню, смутно ощущая, что мебели многовато, так как Анна заявила, что не желает «современную» спальню.