Джоди Пиколт - Похищение Страница 4

Я протягиваю ему пачку фотоальбомов: мы должны найти по десять снимков друг друга, из них потом склеят вступительный коллаж для видео. Он раскрывает первый — и мы видим себя и Фица, толстых, как сосиски, в зимних комбинезонах. Мы выглядываем из самодельного иглу, я стою между двумя мальчишками — я стою между ними почти на всех снимках.

— Ты только посмотри на мои волосы! — хохочет Эрик. — Я похож на Дороти Хэмилл.[1]

— Нет, это я похожа на Дороти Хэмилл. Ты похож на шампиньон.

В следующих двух альбомах я уже старше. Фотографий, на которых мы запечатлены втроем, становится меньше. Чаще на них лишь я и Эрик, изредка мелькает Фиц. Фото с выпускного: мы с Эриком отдельно, Фиц отдельно, с какой-то девицей, имени которой я уже не помню.

Однажды, когда нам было по пятнадцать лет, мы соврали родителям, что едем куда-то с классом, а сами пробрались на вершину библиотечной колокольни и любовались оттуда метеоритным дождем. Мы пили персиковый шнапс, украденный из бара родителей Эрика, и наблюдали, как звезды играют в салочки с луной. Фиц уснул прямо с бутылкой в руке, а мы с Эриком дождались появления комет, черкавших небо причудливым курсивом. «Видела?» — спросил Эрик. Когда я не смогла рассмотреть упавшую звезду, он взял меня за руку и ткнул моим пальцем в нужном направлении. И больше не отпускал.

К половине пятого утра мы спустились с колокольни, я пережила свой первый поцелуй, а наша троица навеки распалась.

…В этот момент в комнату входит папа.

— Я пойду наверх, посмотрю «Сегодня вечером», — говорит он. — Не забудь запереть дверь.

Я поднимаю глаза.

— А где мои детские фотографии?

— Где-то в альбомах.

— Нет. Здесь мне уже лет пять. — Я приподнимаюсь. — По-моему, было бы мило вставить в видео фотографию с вашей свадьбы.

Я видела всего один снимок мамы — он, обрамленный, стоит на самом видном месте в доме. Ее губы вот-вот готовы расплыться в улыбке, и сразу становится интересно, кто ее так обрадовал и как ему это удалось.

Отец опускает взгляд и едва заметно покачивает головой.

— Я знал, что рано или поздно это случится… Идем.

Мы с Эриком следуем за ним в спальню и присаживаемся на двуспальной кровати — на пустующей стороне. Отец достает из шкафа жестяную банку с логотипом пепси и вытряхивает содержимое на покрывало — десятки маминых фотографий. На ней юбки в крестьянском стиле и газовые блузы, ее черные волосы струятся по спине рекой. Портрет молодоженов: мама в белом платье с пояском, папа во фраке, да таком тугом, что, кажется, отец вот-вот выстрелит, как распрямленная пружина. Дальше — я, похожая в плотной обертке пеленок на круассан; мама неуверенно держит меня на руках. А вот мы все вместе: родители сидят на уродливом зеленом диване, а между ними лежу я — живой мостик с ямочками на щеках, мостик из плоти и общей крови.

Это как попасть на другую планету с единственной катушкой пленки в камере, как прийти на банкет после длительной голодовки — тут столько всего, что мне приходится сделать над собой усилие, чтобы не пролистать снимки сразу: если я буду торопиться, они могут исчезнуть. Лицо обдает горячей волной, словно мне отвесили пощечину.

— Почему ты все это прятал?

Он берет одну фотографию и так долго на нее смотрит, что я убеждаюсь: о нашем присутствии он забыл.

— Сначала я держал несколько снимков на виду, — поясняет отец. — Но ты постоянно спрашивала, когда она вернется домой. Я доставал их — и замирал, и терял десять минут, или полчаса, или полдня. Делия, я спрятал их не потому, что не хотел на них смотреть. Я спрятал их, потому что не мог делать ничего другого, кроме как смотреть на них. — Он кладет свадебный портрет обратно в коробку и прикрывает его остальными. — Можешь взять, — говорит папа. — Можешь забрать хоть все.

Он уходит, и мы остаемся одни в полумраке спальни. Эрик осторожно касается верхней фотографии, как будто это хрупкий стебель молочая.

— Вот этого, — тихо говорит он, — и я хочу для нас с тобою.

Я не могу избавиться от тех, кого не нашла. Мальчик-подросток, прыгнувший с железнодорожного моста в реку Коннектикут одним холодным мартовским днем. Мать из Норт-Конвэя, оставившая кастрюлю на огне и младенца в манеже — и пропавшая без следа. Ребенок, украденный из машины на стоянке перед почтамтом, пока нянька отправляла посылку. Иногда они стоят у меня за спиной, пока я чищу зубы; иногда их лица являются мне, прежде чем меня уносит в царство сна. Иногда — как, например, сейчас — они не дают мне покоя среди ночи.

Над землей висит густой туман, но мы с Гретой достаточно хорошо знаем этот участок, чтобы двигаться на ощупь. Я сажусь на замшелое бревно, пока Грета вынюхивает каждый уголок поляны. Над моей головой что-то свисает с ветки — что-то круглое и желтое.

Я еще совсем маленькая. Он только что посадил лимонное дерево на заднем дворе. Я танцую вокруг дерева. Я хочу попить лимонада, но плодов еще нет, дерево само еще ребенок. «А когда оно вырастет?» — спрашиваю я. Он говорит, что нескоро. Я сажусь под деревом. «Я подожду». Он подходит и берет меня за руку. «Идем, grilla, — говорит он. — Если мы собираемся сидеть здесь долго, надо бы перекусить».

Некоторые сны застревают между зубами, и когда, проснувшись, зеваешь, они вылетают прочь. Но этот слишком похож на правду. Это словно произошло на самом деле.

Я прожила в Нью-Гэмпшире всю жизнь и знаю, что ни одно лимонное дерево не выдержит здешнего климата. У нас белое не только Рождество, но порой и Хэллоуин. Я срываю желтый шар — и хрупкая сфера из жира и зернышек птичьего корма рассыпается у меня в руке.

Что такое grilla?

Утром, уже отвезя Софи в школу, я все еще думаю об этом. Добрых десять минут я брожу между мольбертами, кубиками и тазиками с мыльными пузырями, чтобы как-то загладить свое вчерашнее недостойное поведение. Сегодня утром я собиралась позаниматься с Гретой, но меня отвлекает отцовский кошелек на полу машины. Он брал его пару дней назад, чтобы расплатиться за бензин на заправке; я обязана заехать в дом престарелых и вернуть ему деньги.

Я паркуюсь на стоянке и открываю заднюю дверь.

— Место, — велю я Грете, и та дважды шлепает хвостом по полу кузова. Ей приходится ютиться там со снаряжением для первой помощи, большущим баком воды и набором дополнительной сбруи и поводков.

Я вдруг чувствую укол в запястье — кто-то по мне ползает. Мысли набирают небезопасную скорость, горло сжимается: больше всего на свете я боюсь пауков, клещей и прочих кровососов. Я срываю куртку и, обливаясь холодным потом, прикидываю, далеко ли удалось отбросить паразита.

Страх мой совершенно беспочвен. В поисках пропавших людей я взбиралась на горные хребты, я стояла лицом к лицу с вооруженными преступниками, но оставьте меня в комнате с самым крошечным паукообразным — и я, скорее всего, потеряю сознание от ужаса.

Всю дорогу до дома престарелых я учащенно дышу. Отца я встречаю на зрительской трибуне, откуда он наблюдает за уроком йоги.

— Привет, — шепчет он, чтобы не потревожить стариков, приветствующих солнце. — Как ты тут оказалась?

Я выуживаю из кармана его кошелек.

— Подумала, что тебе это пригодится.

— Вот он где, — говорит отец. — Очень полезно иметь дочку-поисковика.

— Я нашла его дедовским методом — случайно.

Он уводит меня за собой по коридору.

— Я знал, что рано или поздно он отыщется, — говорит отец. — Все всегда находится. У тебя есть время выпить со мной кофе?

— Вряд ли, — отвечаю я, но все равно иду в кухоньку, где он наливает мне полную чашку, а оттуда — в его кабинет.

Когда я была маленькой, он приводил меня сюда и, чтобы я не скучала, пока он говорит по телефону, показывал фокусы со скрепками и носовыми платками. Я беру в руку пресс-папье со стола. Это камень, раскрашенный под божью коровку: мой подарок, сделанный, когда мне было примерно столько же лет, сколько сейчас Софи.

— Если хочешь, можешь выбросить, я не обижусь.

— Но я люблю это пресс-папье!

Он забирает у меня камень и возвращает его на место.

— Пап, а мы когда-нибудь сажали лимонное дерево?

— Что?

Прежде чем я успеваю повторить вопрос, он внимательно присматривается ко мне, хмурит брови и подходит ближе.

— Погоди-ка. У тебя тут что-то торчит… Нет, ниже… Давай я сам.

Я подаюсь вперед, и он прикладывает руку к моей шее.

— Неподражаемая Корделия! — восклицает он, точь-в-точь как тогда, когда мы вместе показывали номер. И вытаскивает у меня из-за уха жемчужную нить.

— Это ее ожерелье, — говорит отец и ведет меня к зеркалу, висящему на двери кабинета. Я смутно вспоминаю свадебную фотографию, которую видела вчера. Он застегивает замочек — и мы оба смотрим в зеркало и видим того, кого там нет.