Деннис Лихэйн - Остров проклятых Страница 4

Куда жесточе были ассоциации с женой, которые вроде бы алогичный перечень предметов или свойств мог вызвать в его голове в одно мгновение, подобно вспыхнувшей спичке. Поди угадай, что окажется провокацией в следующий раз: солонка на столе, походка незнакомки на оживленной улице, бутылка кока-колы, след губной помады на стакане, декоративная подушка?

Но из всех спусковых механизмов ни один не выглядел менее логичным, если говорить о смысловых ассоциациях, и не разил больнее, если иметь в виду эффект воздействия, чем вода, — текущая из крана, барабанящая с небес, в виде лужи на тротуаре или, как сейчас, раскинувшаяся на многие мили вокруг.

— В нашем жилом доме случился пожар, — начал Тедди. — Я был на работе. Четыре человека погибли. Включая ее. От дыма, Чак, не от огня. Так что боли перед смертью не было. Страх? Наверно. Но не боль. Это важно.

Чак еще отхлебнул из фляжки и снова предложил ее напарнику. Тедди помотал головой.

— Я завязал. После пожара. Ее это, знаешь, напрягало. Солдаты и копы слишком много пьют, говорила она. Так что… — Он чувствовал смущение Чака, как оно его тяготит, и добавил: — Со временем научаешься тянуть лямку. У тебя нет выбора. Это как со всем этим дерьмом на войне, правильно?

Чак кивнул с отрешенным лицом и легким прищуром — ушел в воспоминания.

— Так уж повелось, — выдохнул Тедди.

— Ну да, — не сразу отозвался Чак. Он был все еще красный от смущения.

Причал возник, словно в результате светового трюка, издали такая полоска жевательной резинки, крошечная, серенькая.

После тошниловки Тедди ощущал обезвоженность организма, а еще некоторую усталость от разговора. Он хоть и научился тянуть лямку, а все же нет-нет да и выбивался из сил. За левым глазом поселилась тупая боль, как будто к веку кто-то приложил ложку. Пока трудно было сказать, побочный ли это эффект от обезвоживания, первые признаки обычной головной боли или намек на кое-что похуже — одну из тех мигреней, которые терзали его с юношеских лет и порой достигали такой силы, что он переставал видеть левым глазом и свет превращался в градопад раскаленных гвоздей, а однажды (слава богу, лишь однажды) на полтора дня он оказался частично парализован. Эти мигрени, по крайней мере в его случае, никогда не приходили в разгар напряжения или работы, только потом, в минуты покоя, после падения снарядов, после окончания погони. Пика же достигали в базовом лагере или казармах, ну а в мирное время — в мотелях или в машине по дороге домой. Как Тедди уже давно успел усвоить, хитрость заключалась в том, чтобы не сбавлять обороты и сохранять концентрацию. Пока ты бежишь, они тебя не настигнут.

— Что-нибудь слышал про это место? — поинтересовался он у Чака.

— Психбольница, вот все, что я знаю.

— Для невменяемых преступников, — уточнил Тедди.

— Иначе нас бы сюда не направили, — сказал Чак.

Опять эта сухая ухмылочка.

— Как знать, Чак. Ты не производишь впечатление стопроцентно уравновешенного человека.

— Может, пока мы здесь, я забронирую себе кроватку на будущее. Пусть подержат.

— Неплохая мысль.

Мотор ненадолго заглох, пока паром разворачивался вправо вместе с течением, а затем снова затарахтел. Перед ними теперь было открытое море, а паром кормой подплывал к причалу.

— Насколько мне известно, они применяют радикальные подходы, — сказал Тедди.

— Красная зона?

— Нет. Просто радикальные. Есть разница.

— В последние годы она стирается.

— Бывает, — согласился Тедди.

— А эта сбежавшая пациентка?

— Про нее я мало что знаю, — сказал Тедди. — Прошлой ночью она слиняла. Ее имя записано у меня в блокноте. Остальное, надеюсь, нам расскажут.

Чак оглядел бескрайнее водное пространство.

— Куда ей деваться? Поплыла домой?

Тедди пожал плечами:

— Наверняка их пациенты находятся в плену разных иллюзий.

— Шизофреники?

— Почему нет. Сомневаюсь, что ты здесь увидишь обычных монголоидов. Или какого-нибудь типа, которого пугают трещины в асфальте, или беспробудную соню. Насколько я мог понять из дела, тут настоящие психи.

— И сколько из них, по-твоему, придуриваются? — спросил Чак. — Меня это давно занимает. Помнишь «восьмерок»[1] на войне? Сколько из них, как ты думаешь, были действительно психами?

— Был у нас, в Арденнах, один тип…

— Ты был в Арденнах?

Тедди кивнул.

— Однажды он проснулся и заговорил задом наперед.

— Слова?

— Предложения. Например: «Крови следы тут, глядите, сержант». А вечером, сидя в окопе, он охаживал себя по голове камнем. Методично так стучал. Мы офонарели и даже не сразу поняли, что он выцарапал себе глаза.

— Иди ты.

Тедди покачал головой, словно сам себе не веря.

— Через несколько лет мне рассказал один парень, что в госпитале для ветеранов в Сан-Диего вместе с ним был слепой, который говорил задом наперед. Его разбил паралич, и врачи не могли установить причину. Парень сидел у окна в инвалидном кресле и весь день разглагольствовал про свой урожай зерновых. А вырос он, между прочим, в Бруклине.

— Да, когда парень из Бруклина считает себя фермером, это, пожалуй, тянет на восьмую статью.

— Я тоже так думаю.

2

На причале их встретил Макферсон, помощник смотрителя заведения, достаточно молодой для своей должности, с длинноватыми, не по уставу, блондинистыми волосами, а в его движениях сквозила томная грация, которая у Тедди ассоциировалась с техасцами либо с лошадниками.

Он стоял в окружении санитаров, в основном негров, у белых же лица были каменные, как будто в младенчестве их недокормили и они выросли чахлыми и недовольными.

Санитары в белых рубашках и белых брюках ходили стадом. На Тедди с Чаком они даже не посмотрели. Они ни на что не смотрели, просто подошли к парому и остановились в ожидании, пока его разгрузят.

По просьбе Макферсона Тедди и Чак предъявили свои бляхи, и он их долго изучал с прищуром, сравнивая фотографии с лицами владельцев.

— Кажется, до сих пор я никогда не видел удостоверение судебного пристава, — признался он.

— А тут сразу два, — сказал Чак. — Знаменательный день.

Макферсон ответил ему ленивой ухмылкой и вернул бляху.

Над береговой линией море хорошо поработало за эти две-три ночи: она была вся завалена ракушками, сплавным лесоматериалом, остовами моллюсков и полуобглоданными дохлыми рыбешками, над которыми потрудились неизвестные падальщики. Тедди обратил внимание на мусор, прибитый течением из внутренней гавани, — пустые банки, размякшие бумажки, номерной знак с номером, вытравленным водой и солнцем. В основном на острове росли сосны и клены, худосочные, побитые ветрами, а сквозь просветы деревьев, на вершине склона, можно было разглядеть отдельные строения.

Долорес, любившая загорать, наверное, оценила бы это место по достоинству, ну а что касается Тедди, то он воспринимал нестихающий бриз как угрозу океана, что тот готов в любой момент вцепиться в него когтями и уволочь на дно.

Санитары снесли на причал мешки с почтой и коробки с медикаментами и погрузили их на ручные тележки, а Макферсон расписался в акте за полученный товар и передал его одному из паромщиков.

— Ну, мы тогда отчаливаем, — сказал тот.

Макферсон щурился на солнце.

— Шторм, — продолжал паромщик. — Никто не знает, чего от него ждать.

Макферсон покивал.

— Мы свяжемся со станцией, когда придет время нас забирать, — сказал Тедди.

Паромщик согласно кивнул.

— Шторм, — повторил он.

— Да, да, — подал голос Чак. — Мы учтем.

Макферсон вел их вверх по тропинке, полого поднимавшейся среди деревьев. Когда они кончились, тропинка уткнулась в мощеную дорогу, этакую ухмылочку на их пути, в уголках которой стояли два дома. Тот, что слева, попроще, представлял собой красно-коричневый викторианский особнячок с мансардой и маленькими оконцами в черной оправе — такие местные дозорные. Тот, что справа, смахивал на тюдоровский замок.

Они двинулись дальше вверх по крутому склону, поросшему буйной армерией, пока не вышли на зеленое травчатое плато, а вскоре и на вполне традиционную лужайку, растянувшуюся на несколько сотен ярдов, вплоть до стены из оранжевого камня, которая, как казалось, тянется вокруг всего острова. Эту трехметровую стену венчала проволока под током, и, глядя на нее, Тедди почувствовал внезапную жалость к тем, кто находился по ту сторону стены и, прекрасно понимая ее назначение, отдавал себе отчет в том, что мир всеми правдами и неправдами желает удержать их в заточении. Двигаясь вдоль стены, мужчины в синей униформе что-то разглядывали на земле.

— Тюремные охранники в клинике для душевнобольных, — заметил вслух Чак. — То еще зрелище, мистер Макферсон, уж извините.