Иэн Бэнкс - Осиная фабрика Страница 4

— Эрик, не валяй дурака, — сказал я строго.

— А я и не валяю. Не скажу я тебе, где я. Ты скажешь Ангусу, он скажет полиции, и меня опять засунут в эту хуеву больницу.

— Не матерись. Ты же знаешь — я не люблю слов из трех букв. А отцу я ничего не скажу.

— «Хуеву» — это не три буквы. Это… это слово из пяти букв. Разве пятерка не твое счастливое число?

— Нет. Так ты скажешь, где ты? Мне надо это знать.

— Я скажу тебе, где я, если ты назовешь мне твое счастливое число.

— Мое счастливое число — «е».

— Это не число. Это буква.

— Нет, число. Трансцендентное число: две целых, запятая, семь один восемь…

— Не мухлюй. Я имел в виду целое число.

— Так бы сразу и сказал, — ответил я и вздохнул: в трубке послышался писк; наконец Эрик кинул еще несколько монет. — Давай лучше я тебе перезвоню?

— Нетушки. Нашел дурака! Сам-то ты как вообще?

— Нормально. А ты?

— Разумеется аномально, — с негодованием ответил он; я не мог не улыбнуться.

— Ладно, как я понимаю, ты направляешься сюда. Только ты уж тогда, пожалуйста, не жги больше собак, и вообще…

— О чем ты? Это же я, Эрик. Не жгу я никаких собак! — выкрикнул он. — Сдались мне эти чертовы собаки! За кого ты меня принимаешь, ублюдок недоделанный? И хватит обвинять меня в том, что я жгу каких-то собак! Ублюдок!

— Хорошо, Эрик, прости, прости, пожалуйста, — затараторил я. — Я только хочу, чтобы у тебя все было хорошо. Будь осторожен. Не делай ничего такого, что может восстановить против тебя людей, ладно? Люди такие обидчивые…

— Да уж, — услышал я, и трубку заполнило его дыхание. Потом тон Эрика изменился: — Я и правда возвращаюсь домой. Совсем ненадолго, просто вас проведать. Надеюсь, вы там со стариком одни?

— Одни, одни… Так хочется поскорее тебя увидеть.

— Это хорошо. — Повисла пауза. — Что же ты ни разу не приехал меня навестить?

— Я… Да тут вроде отец собирался к тебе на Рождество.

— Отец? Да что отец… Ты-то почему не приедешь?

В его голосе слышалась обида. Я переступил с ноги на ногу, обвел взглядом лестничную площадку и ступеньки, рассчитывая увидеть лицо отца над перилами или его тень на стене следующей площадки, где он прятался и подслушивал мои телефонные разговоры, думая, что я ничего не замечаю.

— Эрик, я не люблю надолго уезжать с острова. Прости, пожалуйста, но у меня сразу появляется в животе это кошмарное ощущение, словно кишки узлом завязываются. Не могу я далеко уезжать, по крайней мере так сразу или… Не могу, и все. Я хочу тебя увидеть, но ты так далеко.

— Уже ближе, — ответил он твердо.

— Это хорошо. Сколько тебе еще примерно?

— Не скажу.

— Я же назвал тебе мое счастливое число.

— А я соврал. Я все равно не скажу тебе, где я.

— Это не…

— Все, я вешаю трубку.

— С папой не хочешь поговорить?

— Сейчас — нет. Я потом с ним поговорю, когда буду совсем близко. Все, я пошел. До встречи. Береги себя.

— Ты тоже береги себя.

— Да ну, чего мне беспокоиться? Все будет в ажуре. Да и что со мной может случиться?

— Просто не делай ничего такого, что может рассердить людей, хорошо? Сам знаешь, о чем я. Они так легко выходят из себя. Особенно из-за домашних животных. То есть я не…

— Чего-чего?! Что ты там сказал насчет домашних животных? — завопил он.

— Ничего! Просто я…

— Вот гаденыш! — выкрикнул он. — Опять вздумал обвинять меня в том, что я собак жгу? Может, скажешь, я еще и рты малышне червями набиваю? Может, и ссу на них заодно? — вопил он.

— Ну, — теребя провод от трубки, мягко начал я, — раз уж ты сам об этом…

— Ублюдок! Ублюдок!!! Поганец маленький! Я тебя убью! Ты…

Голос его пропал, и мне снова пришлось отдернуть трубку от уха, когда Эрик замолотил своей трубкой по стенам будки. На грохот наложился мерный писк — время истекало. Я дал отбой.

Я посмотрел наверх, но отец так и не появился. На цыпочках поднявшись по лестнице, я просунул голову между балясинами перил, но верхняя площадка была пуста. Я со вздохом опустился на ступеньку. У меня было такое чувство, что разговор я провел не лучшим образом. С людьми у меня вообще проблемы, и хотя Эрик мой брат, я не видел его уже больше двух лет, с тех самых пор, как он спятил.

Я встал и спустился на кухню задвинуть засовы и забрать свое хозяйство, потом пошел в ванную. Решил посмотреть у себя в комнате телевизор или послушать радио и лечь спать пораньше, чтобы встать с рассветом и поймать осу для Фабрики.

Я лежал на кровати и слушал по радио Джона Пила,[1] а также вой ветра за домом и шум прибоя на берегу. Из-под кровати доносился дрожжевой запах моего самодельного пива.

Я снова подумал о Жертвенных Столбах — на этот раз более сосредоточенно, представляя, где каждый стоит и что несет, мысленно глядя сквозь пустые глазницы черепов на один пейзаж за другим, словно охранник у пульта с экраном, переключающийся с камеры на камеру. Все было на месте, все в порядке. Мои мертвые часовые, мои продолжения, подпавшие под мою власть в результате элементарной, но абсолютной капитуляции — смерти, — не ощущали ничего, что могло бы повредить мне или острову.

Я открыл глаза и снова включил ночник. Посмотрел на себя в зеркало туалетного столика у противоположной стены. Я лежал на покрывале в одних трусах.

Я слишком толстый. Не так чтобы смертельно толстый, да и вообще моей вины в этом нет, — но все равно я выгляжу не так, как хотелось бы. Мордастый я очень, вот в чем беда. Сильный и крепкий, но все равно слишком пухлый. А я хотел выглядеть суровым и грозным — каким бы я и выглядел, кабы не мой несчастный случай. А так ведь по мне и не скажешь, что я убил трех человек. Это нечестно.

Я снова выключил свет. Пока глаза не привыкли к сумраку, в комнате стояла кромешная тьма, даже звезды не мерцали. Надо бы попросить отца купить часы с жидкокристаллическим дисплеем, хотя мне очень нравится мой старый медный будильник. Однажды я привязал осу к медно-красным колокольчикам на корпусе будильника, где по ним бьет молоточек, когда будильник звонит.

Я всегда просыпаюсь до будильника, так что приходится смотреть.

2

Змеиный Парк

Обугленный трупик осы я положил в спичечный коробок, обернув его старой фотографией Эрика с отцом. На снимке отец держал большой фотопортрет своей первой жены, матери Эрика, и только она улыбалась. Отец угрюмо пялился в камеру. Маленький Эрик смотрел в сторону и со скучающим видом ковырял в носу.

Утро выдалось прохладное и свежее. Лесистые предгорья были подернуты дымкой, над Северным морем стоял туман. Я резво бежал вдоль берега, изображая рев реактивного двигателя и крепко прижимая к бокам бинокль и вещмешок. Влажный песок приятно пружинил под ногами. Поравнявшись с Бункером, я сделал вираж от берега и, добежав до полосы мягкого белого песка, сбросил скорость. На бреющем полете я исследовал Дары Моря, но не нашел ничего достойного, разве что старую медузу — лиловый студень с четырьмя расплывчатыми беловатыми кольцами. Я слегка изменил курс, чтобы пролететь над ней, и со звуком «Тр-р-р-фью! Тр-р-р-фью!» поддал ее ногой, взметнув фонтан песка и студня. «Ды-дых!» — бабахнул взрыв. Я снова заложил вираж и устремился к Бункеру.

Столбы оказались в полной исправности. За мешком с тушками и головами можно было не ходить. Я проверил все до единого и похоронил осу в ее бумажном гробике не между двумя самыми важными Столбами, как планировал, а прямо на тропинке, перед самым мостом. Заодно взобрался по несущим тросам на верхушку дальней опоры и оглядел окрестность. Мне был виден венец крыши дома и одно из чердачных окон. По другую сторону — шпиль пресвитерианской церкви в Портенейле и дым городских труб. Я достал из левого нагрудного кармана складной ножик, аккуратно ткнул подушечку большого пальца на левой руке, размазал красную каплю на перекладине между двутаврами и заклеил палец пластырем из вещмешка. Потом спустился и отыскал шарик от подшипника, которым накануне попал в табличку.

Первая миссис Колдхейм, Мэри, мать Эрика, умерла в доме при родах. Эрик оказался слишком головастым, остановить кровотечение не смогли, и Мэри скончалась на супружеском ложе от потери крови. Было это в 1960 году. Всю жизнь Эрик страдал жуткими мигренями, и я склонен объяснять это недомогание обстоятельствами появления Эрика на свет. Подозреваю, что и эти его мигрени, и смерть матери имеют самое прямое отношение к Тому, Что Случилось с Эриком. Бедолага — он просто оказался в неудачное время в неудачном месте, и произошло нечто в высшей степени невероятное, что по чистой случайности отразилось на нем куда сильнее, чем отразилось бы на любом другом в подобной ситуации. Вот чем вы рискуете, покидая остров.

Выходит, на счету у Эрика тоже есть смерть. Я-то думал, что я единственный убийца в семье, но старина Эрик меня обскакал — угробил собственную мать, да еще прежде, чем появился на свет. Согласен, убийство непреднамеренное — но иногда поступки красноречивее намерений.