Дэвид Моррелл - Братство Камня Страница 4

— Не уверен, что вас это очень обрадовало.

Дрю потупился.

— Ладно, это все равно не имеет значения, — помолчав, проговорил отец Хафер. — Сейчас я хочу выяснить кое-что другое. Дело в том, что обычно к нам обращаются люди, мягко говоря, зрелого возраста. Конечно, — он пожал плечами, — таких просителей немного, и еще меньше…

— Избранных? Да, я знаю. Пятьсот человек со всего света. И, по-моему, только двадцать из Соединенных Штатов.

— Вы, я вижу, справились с домашним заданием. Хорошо. Но я повторяю, большинство из них только из деликатности можно назвать пожилыми людьми. — Отец Хафер затушил сигарету. — Они уже добились всего, чего хотели или могли добиться. Им больше нечего ждать от жизни, и они готовы провести остаток лет в уединении. Их решение, хотя и неординарное, вполне объяснимо. Новы — такой молодой, крепкий. Не сомневаюсь, женщины находят вас привлекательным. Вы думали о том, что связано с отказом от общения с женщинами?

Он с тоской вспомнил об Арлен.

— Вы же отказались.

— Я отказался от половых связей. — Отец Хафер откинулся на спинку стула. — Но не от женского общества. Я помногу раз в день встречаюсь с женщинами. С официанткой в ресторане. С клерком в медицинской библиотеке. С секретаршей одного из моих коллег. Все эти встречи совершенно невинны. Они не искушают меня, хотя и смягчают мой обет целомудрия. Однако если мы согласимся выполнить вашу просьбу, то вы больше никогда не увидите женщин. Вы будете видеть только нескольких мужчин, да и тех крайне редко. Подчеркиваю, вы не сможете просить ничего, кроме уединения.

5

Второй этаж, на который вела грубая сосновая лестница, состоял из трех секций. Первой была молельня, иначе известная как комната “Аве Мария”, где стояли деревянная скамейка для молитв и строгий простой алтарь, а на стене висело распятие. За ней находился кабинет — священные тексты, стол и стул, — а еще дальше располагалась спальня с деревянной лавкой и тонким соломенным тюфяком вместо кровати и матраца.

Тюфяк был шести футов в длину и трех в ширину. При желании его можно было скатать и расстелить внизу, в углу рабочей комнаты. Однако особенность планировки блока заключалась в том, что, спускаясь из спальни на первый этаж или поднимаясь с первого этажа в спальню, неизбежно надо было пройти через молельню, где правила требовали всякий раз останавливаться и молиться.

6

— Если вы хотите посвятить себя святому служению, — сказал отец Хафер, — то можете подумать о менее строгом образе жизни. Например, о миссионерской деятельности.

Дрю покачал головой.

— Или о церковной конгрегации. О ресуррекционистах. У них много важной работы — обучение, воспитание, благотворительность…

Дрю еще раз покачал головой.

— Нет.

— Другое предложение. Вы упомянули, что священная конфирмация сделала из вас солдата Христа. Вам, конечно, известно, что эту концепцию взяли на вооружение иезуиты. Они более суровы, чем ресуррекционисты. Обучение у них занимает пятнадцать лет, и оно полностью оправдывает их прозвище — коммандос церкви.

— Это не то, что я хотел сказать.

— Потому что они противостоят всему миру? — опередил его отец Хафер. — Но значительную часть времени вы будете обучаться в монастыре. Потом вас вытолкнут из вашего гнезда, и, возможно, этот толчок вас окрылит. Да и раньше, на различных стадиях подготовки, у вас будет шанс пересмотреть стой планы и вернуться на прежнюю жизненную стезю.

— Я так не думаю.

На лице отца Хафера появилось озабоченное выражение.

— Наконец есть еще одна альтернатива. Цистерцианцы. Второй из самых требовательных монашеских орденов. Вы будете жить в удаленном от мира монастыре. Ваши дни будут заполнены изнурительной работой, например, сельскохозяйственной или другой, какую орден сочтет для себя полезной. Вы никогда ни с кем не будете говорить. Но, по крайней мере, ваш труд — и молитвы — будут проходить не в одиночестве. И если такая жизнь покажется вам чересчур тяжелой, вы сможете оставить ее, а потом вернуться к ней снова, но только пока вам не исполнится тридцать шесть лет. Преимущество этого ордена в том, что он позволяет вам изменить решение.

Дрю молча выжидал.

— О небеса, ну почему вы так упорствуете? — воскликнул отец Хафер и, щелкнув газовой зажигалкой, закурил новую сигарету. — Поймите же, наконец! Вы молоды и здоровы, и вы просите о том, чтобы вас допустили к самой суровой форме культа, какая только есть в церкви! Картезианство — эта сама крайность. Это полное отрицание человека как социального существа. Это предел отшельничества! Всю оставшуюся жизнь вы должны будете провести затворником в небольшой и малоудобной келье. За исключением одного часа досуга вы каждый день должны будете посвящать молитвам. Это лишение всего и вся. Это полное одиночество.

7

Он носил грубую власяницу, что имело целью раздражать его кожу. Временами это доставляло ему удовольствие — по крайней мере, в ощущении внешнего мира появлялось какое-то разнообразие. Искушаемый им, он тогда молился с удвоенной силой или, стиснув зубы, хлестал себя веревочной скакалкой.

Он не должен был отвлекаться. Он пришел сюда, чтобы наложить на себя епитимью. Он хотел одиночества.

Поверх власяницы он носил белый балахон и монашеский наплечник с белым капюшоном. В тех редких случаях, когда ему приходилось участвовать в общих ритуалах или молениях, он опускал капюшон, который закрывал лицо и позволял ему чувствовать себя невидимым.

8

— Ладно, не будем горячиться, — отец Хафер выдавил улыбку. — Почему бы нам не устроить небольшую передышку? Долгие споры могут укрепить рассудок, но не тело. Что вы скажете, если я предложу вам немного подкрепить силы?

Затушив в пепельнице сигарету, он подошел к шкафу, открыл дверцу и извлек из углубления графин со сверкающей изумрудной жидкостью.

— Может быть, бокал шартреза?

— Нет, благодарю.

— Вас не привлекает его вкус?

— Вообще-то я не…

— Ну так сейчас у вас есть возможность.

— Нет, я не пью.

Отец Хафер сощурил глаза.

— В самом деле? Вас сдерживает какой-нибудь недуг?

— Я никогда не пил без надобности. По роду своей работы я не мог позволить себе никаких излишеств.

— По роду своей работы?

Дрю промолчал.

Отец Хафер взболтал зеленую жидкость и задумчиво посмотрел на него.

— Тогда считайте, что я предлагаю вам еще одну тему для разговора. Мне просто интересно, что вы скажете о качестве этого напитка.

— Шартреза? — Дрю усмехнулся. — Что ж, он недаром заслужил репутацию одного из лучших ликеров. Своим изысканным вкусом, увы, не изведанным мною, он обязан корню дудника. И, разумеется, букету из ста пятнадцати других трав. В свою очередь, картезианцы обязаны ему главной статьей своего дохода. Его производят в местечке Ля Гран Шартре, во французских Альпах. Оттуда он и взял свое название — шартрез. В его зеленой разновидности, что плещется в вашем графине, содержится пятьдесят пять, а в желтой — сорок три процента алкоголя. Рецепт был составлен в начале шестнадцатого века, кажется, каким-то мирянином, который завещал его картезианцам. Столетием позже монахи ордена довели напиток до совершенства. Сейчас на рынке можно встретить множество различных подделок, но истинные ценители знают, на какую этикетку обратить внимание.

Отец Хафер снова сощурил глаза.

— Превосходно.

— Смотря в каком смысле. Орден отшельников обеспечивает свою независимость за счет продукта, предназначенного для увеселений. Конечно, ликер производит мирское братство, а не сами монахи. Но, как бы там ни было, для меня это противоречие несущественно.

9

Его обслуживали братья, не связанные обетом отшельничества и жившие в другом крыле здания, где были также часовня, трапезная, кухня и помещение для гостей. Его спартанскую пищу подавали ему через окошко в двери рабочей комнаты. По большим праздникам и по воскресеньям он должен был покидать свою никогда не запиравшуюся келью и вместе с другими отшельниками обедать в трапезной. В этих случаях затворникам разрешалось обменяться несколькими словами, но он ни разу ни с кем не заговорил. Ему также полагалось приходить в часовню в полночь на заутреню, в восемь утра на мессу и в шесть вечера на вечернюю службу. Он не любил этих нарушений уединения и предпочел бы молиться в келье.

В келье его отвлекала только мышь.

10

— Обеты, — нахмурившись, произнес отец Хафер, — вы и вправду думали над их серьезностью? Обеты нищенства, целомудрия и послушания, они трудны сами по себе. Но прибавьте к ним еще и клятву верности принципам картезианства. Послушайте, я вынужден говорить прямо. Когда мы обсуждаем кандидатуры наших просителей, то обычно отвергаем молодых людей. Их незрелость заставляет нас усомниться в том, что они смогут сдержать клятву одиночества. Непослушание же просто недопустимо.