Дэвид Хьюсон - Седьмое таинство Страница 4

К тому времени, когда начал размышлять о подобной возможности, хранитель церкви пришел к заключению, что предмет, помещенный в витрине, причиняет ему все большее и большее беспокойство. Все остальные экспонаты здесь принадлежали давно умершим. Этот же был недавним, современным. Пино даже несколько раз видел этого мальчика, бывшего владельца майки, когда отец приводил его с собой в расположенное неподалеку здание археологического факультета университета Ла Сапьенца. И пока отец там работал, ребенку разрешалось бродить по кабинетам, очаровывая всех, кто с ним встречался. Алессио Браманте, очень красивый мальчик, тоненький и высокий для своего возраста, очень любознательный, в присутствии отца явно стеснялся, что было немудрено: его родитель подавлял своим авторитетом даже старших по статусу коллег. Габриэлли, к собственному огорчению, обнаружил, что очень легко может в любой момент представить себе ребенка. Перед мысленным взором тут же возникала картина: мальчик стоит в его кабинетике очень серьезный и собранный, и неспешно задает умные вопросы о работе смотрителя. Длинные и блестящие черные волосы, живые карие глаза, всегда широко раскрытые, и внешность матери — спокойная, медлительная красота того типа, который многие столетия назад нашел свое признание на полотнах мастеров. Живописцы тех времен искали лица, способные одним успокаивающим взглядом заставить умолкнуть даже самых придирчивых знатоков, взглядом, который словно говорил: да-да, я знаю, но так уж получилось.

Это личное знакомство, эта метафизическая связь настолько меняла ситуацию, что в конечном итоге Пино стал держаться как можно дальше от этого экспоната. Хранитель решил, что это не приведет к добру — вечно мучиться размышлениями о выброшенной майке Алессио Браманте, мертвого школьника, жертвы трагедии, к пониманию которой никто не мог даже приблизиться. У Габриэлли случались моменты, когда он ужасно сожалел, что вообще связался с этой историей, поместив майку в Малый музей чистилища.

А теперь появилась еще одна причина для беспокойства и озабоченности, которая тревожила его гораздо больше, чем смотритель мог себе признаться.

На майке стали появляться следы крови.

Беатрис Браманте заявила, что обнаружила майку Алессио в комнате сына сразу после его исчезновения. И под самой нижней звездочкой заметила нечто необъяснимое: красное пятнышко, свежее и с неровными краями, словно капелька крови попала на материю всего несколько минут назад. Факт ее появления был совершенно необъясним. Майка, незадолго до трагедии выстиранная, лежала в комоде, и никто к ней не прикасался все эти заполненные поисками и тревогами дни. Пока ее случайно не обнаружили.

Мать ребенка обратилась к Габриэлли и спросила, нельзя ли включить майку в коллекцию Маленького музея в качестве современного доказательства того, что люди, трагически ушедшие от нас, могут тем не менее посылать послания живущим.

Сомнения, конечно, были. Пино считал, что майку следует передать в полицию, хотя многие полагали, что ужасное состояние, в которое впал отец ребенка, препятствует подобному решению. Священник, в то время совершавший службы с церкви, не слишком жаловал странный набор редкостей, доставшийся ему в наследство. Впрочем, даже он смягчился и отступил, поговорив с Беатрис Браманте, которая пребывала в отчаянии, но в то же время была настроена до крайности решительно. А истинная правда была проста как ясный день: пятнышко крови появилось на белой майке семилетнего мальчика, когда она, чистая и аккуратная, лежала в комоде у него дома. Именно в тот момент, когда он исчез — пропал без вести — и как все подозревали, погиб.

Все они уступили бедной матери, но очень скоро здорово пожалели о своем решении. Через три года после того, как майка попала под стекло витрины на стене Маленького музея, на ней появилось новое кровавое пятно. Потом, в последующие годы, еще два. Каждое из них было достаточно скромных размеров, чтобы не привлекать к себе внимания тех, кому это могло быть в новинку. Факт появления второго пятна был молчаливо признан служителями церкви, а сама витрина убрана с глаз долой, пока пятно не выцвело и не утратило яркость. После этого майку вернули на место, а о чудных метаморфозах не стали распространяться, опасаясь ненужной шумихи.

Но Габриэлли, который участвовал в этой затее, отлично понимал, что этот знак не последний. Если человек принимает положение о существовании чистилища, ему понятно, что тут происходит. Пятна — послание, некое сообщение. И они будут продолжать появляться, пока кто-то послание не услышит и не сочтет нужным действовать. Той частью своего сознания, что предпочитала рациональные объяснения, Пино понимал, что это невозможно, нелепо. Куда бы ни отлетел дух несчастного Алессио — одно только упоминание имени мальчика, даже про себя, тут же вызывало в памяти его образ: вот он стоит в его кабинете, серьезный и собранный, — он не в состоянии оставлять пятна на экспонате, хранящемся под стеклом витрины Маленького музея. Земному и потустороннему не полагается встречаться таким вот образом.

По какой-то причине эти мысли нынче одолевали хранителя больше обычного, пока он пил кофе с рогаликом. И Пино знал почему. Это все из-за того посетителя, что сейчас находится в соседнем помещении. Тем не менее — Габриэлли прекрасно понимал, насколько это странно и нелепо — почему-то мужчина, прикрывавший лицо шапкой и шарфом, казался знакомым. И это его желание непременно попасть в закрытое помещение. Тут смотрителю пришло в голову, что посетитель даже не задал ни единого вопроса, за исключением короткого: «Она по-прежнему на месте?»

Такое впечатление, что он здесь уже бывал, и эта мысль тоже беспокоила Габриэлли.

Очень неохотно — частью сознания он уже начинал ненавидеть эту маленькую комнату — Пино встал со всем проворством, на которое способен шестидесятисемилетний пенсионер, давно уже не горящий энтузиазмом, пересек коридор и остановился у двери в знакомое помещение. Слишком яркий свет в коридоре раздражал. Сначала хранитель тешил себя мыслью, что посетитель уже ушел, никак не выразив благодарности. Никаких звуков, говорящих о присутствии человека, слышно не было, если не считать собственного затрудненного дыхания — результата пагубной привычки к крепким сигаретам, преследовавшей его всю жизнь. Сейчас Пино слышал только непрерывный механический шум и грохот уличного движения — поток звуков настолько знакомый и привычный, что Габриэлли редко обращал на него внимание. Правда, сегодня он казался громче, чем всегда, просто буром сверлил ему голову и эхом отдавался в черепе, еще сильнее дразня и без того разыгравшееся воображение.

Затем смотритель все же вошел в узкую комнату, вполне способную вызвать острый приступ клаустрофобии, отчетливо понимая при этом, что входит в запретное место, не вполне сочетающееся с миром, в котором ему так нравится обретаться.

Хранитель церкви не верил в существование чистилища. Ну, не совсем. Но в этот момент, когда сердце отбивало сложный ритм глубоко под тесным жилетом, когда в горле пересохло от страха, Пино Габриэлли осознал, что даже такой человек, как он, бывший профессор архитектуры, начитанный и эрудированный, много поездивший и повидавший, человек открытого и любознательного ума, иной раз вообще ничего понять не в состоянии.

Фигура в черном стояла в пятне глубокой тени в дальнем углу комнаты, где висела витрина с майкой Алессио Браманте. Но майка была уже не в витрине, незнакомец прижал ее левой рукой к потрескавшейся от белесой штукатурки стене. В правой руке посетитель держал грязную тряпку, с которой на пол капала какая-то темная, вязкая жидкость. Габриэлли смотрел, не в силах сдвинуться с места, как мужчина четыре раза шлепнул тряпкой по майке, всякий раз освежая и увеличивая старые пятна свежей ярко-красной кровью. Затем нанес еще одно пятно — жирную кровавую кляксу — прямо на ранее нетронутую звездочку слева вверху.

Еще одно послание, подумал обратившийся в камень хранитель, в добавление к четырем предыдущим, которые никто так и не смог прочесть.

Наверное, Габриэлли издал какой-то звук. Может, всему виной было его затрудненное, аритмичное дыхание. Но он вдруг понял, что его присутствие замечено. Незнакомец медлительным осторожным движением положил майку обратно в витрину и вернул на место стекло, оставив на его поверхности липкие кровавые следы. Потом стянул с себя толстую шерстяную шапочку и обернулся к смотрителю.

— Вы!.. — только и сумел пробормотать Габриэлли, пораженный увиденным.

Пино зажмурился, почувствовав, что мочевой пузырь сейчас откажет. В голове не осталось ни единой мысли, только стыд жег из-за того, что в экстремальной ситуации не получается даже прочесть молитву.

Когда бывший профессор архитектуры опомнился и осмотрелся, он увидел, что остался один. Габриэлли с трудом прошел в неф церкви и тяжело рухнул на ближайшую деревянную скамью. Его трясло.