Л. Хартли - Смертельный номер: Рассказы Страница 4

Порой он и Энтони издалека обменивались приветствиями, и снисходящей стороной (если в приветствии можно быть снисходительным) всегда был Коппертуэйт. И правда, «роланд-рекс» — это было зрелище, ни в сказке сказать! Во всяком случае, Энтони, который в машинах ни уха ни рыла, сказать не мог ничего, он лишался дара речи! Но и он понимал, что «роланд-рекс» — всем машинам машина уже только из-за своих размеров, что сзади она еще солиднее, чем спереди, будто на нее надет турнюр, и занимает она пол-улицы.

Коппертуэйт теперь не всегда узнавал Энтони при встрече, когда тот шел пешком, а Коппертуэйт, чуть прикрыв глаза, восседал в своей крепости. На дремотном лице шофера «роланд-рекса» была такая респектабельность, что Энтони иногда становилось не по себе.

Он тешил себя мыслью, что Коппертуэйт был (перефразируя миссис Хеманс[4]) созданием низшего порядка, задержавшимся в развитии спесивым павлином.

Тем более удивился Энтони, когда как-то утром получил письмо без марки, брошенное прямо в его почтовый ящик.

«Дорогой сэр! — начиналось письмо, — имею намерением сообщить Вам, что я освободился от обязательств, связанных со службой у моего нынешнего нанимателя, мистера Элмерика Дьюка. Дело не в каком-то несогласии, возникшем между нами, мистер Дьюк был достаточно щедр ко мне и проявлял полное понимание, но условия моей службы меня более не устраивают, особенно что касается машины. Мне известно, сэр, что Вы еще не подыскали человека, который будет водить Вашу машину и оказывать прочие необходимые услуги, и если Вы рассмотрите мою просьбу о возвращении к Вам на должность, в которой я всегда был счастлив, я буду Вам чрезвычайно обязан.

С уважением

Ваш Дж. Коппертуэйт».

Энтони изучил это послание со смешанными чувствами. Коппертуэйт обошелся с ним не лучшим образом. Приходящая прислуга Энтони, помогавшая ему не один год и знавшая одного или двух быстро сменившихся предшественников Коппертуэйта, однажды сказала: «Уж слишком вы, мистер Истерфилд, длинный поводок им даете, вот и весь сказ». И это не был комплимент. Пока слуга был доволен, все шло распрекрасно, но стоило Энтони чуть дернуть за поводок и позволить себе малейший упрек: плохо приготовлен ужин, чересчур быстро едет машина, — и все, к слуге зачастили гости, а то и гостьи, его невозможно найти или он торчит там, где ему совсем не место, — при малейшем намеке на критику слуги уходили, только их и видели. И длинный поводок становился ненужным; но как они себя поведут, если он этот поводок укоротит? Даже подумать страшно.

Вспоминая об этих беглецах, Энтони не без теплоты подумал о Коппертуэйте. Конечно, Коппертуэйт обошелся с ним не лучшим образом, но, по крайней мере, о своем уходе он предупредил за неделю; он не просто «слинял» (пользуясь современным жаргоном), оставив ключи от квартиры и машины на столе с запиской: «Я сыт по горло».

Нет, все годы Энтони и Коппертуэйт жили душа в душу, никогда не сказали друг другу дурного слова. Его приходящая прислуга — придирчивая особа — считала, что у Коппертуэйта был слишком длинный поводок. Ну, это ее дело… до конфликта у Энтони с Коппертуэйтом никогда не доходило.

Брать слугу назад нельзя — так учат предки. Да и само слово «слуга» нынче устарело, отдает архаизмом; в приличном или в неприличном обществе его теперь не употребляют. «Слуги» теперь «персонал»; даже если один слуга, все равно «персонал». Откуда он пошел, этот «персонал»? От «персон» при римском дворе — одни «грата», другие «нон грата»?

Значит, Коппертуэйт — это персонал? Персонал — не устраивай скандал. Вспоминая тягучие дни и недели после его ухода, думая о его предшественниках, совсем бесполезных и ненадежных, глядя в будущее, где не рисовалось ничего соблазнительнее дома для престарелых, Энтони начал склоняться к тому, чтобы принять блудного Коппертуэйта.

Да, мудрецы прошлого утверждают: брать слугу назад нельзя, но что плохого, если Коппертуэйт вернется? Допустим, он станет во все совать нос; он и раньше этим отличался, решал за Энтони всякие мелкие задачки: что приготовить на второе, какое вино поставить на стол и так далее — причем самому Энтони решать эти задачки вовсе не хотелось, то ли одолевала усталость, то ли поджимал возраст, то ли было просто наплевать.

Самое страшное — Коппертуэйт от него снова уйдет. Один раз ушел, и Энтони это прекрасно пережил; если что, переживет еще раз, можно не сомневаться.

Но почему Коппертуэйт отказался от работы куда выше оплачиваемой, куда более шикарной, работы у американского джентльмена, живущего в другом конце квартала, престижной работы за рулем «роланд-рекса»?

«Дорогой Коппертуэйт!

Если Вы хотите вернуться ко мне, двери открыты. Я наводил справки насчет другого шофера, но окончательно ничего не решил, и если Вы хотите вернуться — милости просим, разумеется, я буду рад Вас видеть.

Моя машина так и стоит в гараже. После Вашего ухода я ею почти не пользовался, и в ней наверняка что-нибудь разладилось: сел аккумулятор, спустили шины, вытекло масло, — впрочем, во всем этом Вы разберетесь лучше меня.

Пожалуйста, дайте знать, когда Вы готовы вернуться, что бы я мог ответить желающим, откликнувшимся на мое объявление.

Искренне Ваш

Энтони Истерфилд».

Ответ последовал незамедлительно.

«Сэр, буду у Вас в понедельник».

Значит, американца Коппертуэйт уведомил об уходе до того, как получил письмо с разрешением вернуться. Энтони это слегка задело: выходит, Коппертуэйт и не сомневался, что будет встречен с распростертыми объятьями. Зато как приятно сознавать, что привычный ритм и распорядок его жизни, нарушенный столь внезапно, войдет в свою колею!

Поначалу никаких слов, никаких замечаний. Никакого любопытства.

Таковы были некоторые решения, принятые Энтони в субботу, за два дня до возвращения Коппертуэйта. И однако звонок в дверь уже назавтра, в воскресенье, в восемь утра, застал Энтони врасплох. Кто это? И с какими новостями? Консьерж — он неплотно закрыл кран, и квартиру внизу залило водой? Письмо со службы Ее Величества с требованием немедля уплатить подоходный налог? Почтальон? Но почтальон звонит лишь в одном случае — если ноша его (обычно зловещая) не влезает в почтовый ящик. Впрочем, почту не разносят по воскресеньям.

Воображение рисовало Энтони пессимистические картины, куда ни кинь, а звонок в восемь утра ничего хорошего принести не может, только беду, а то и катастрофу. Энтони охватил ужас — взломщик с обрезом или с каким-нибудь иным орудием не напугал бы его так сильно.

У дверей стоял Коппертуэйт.

— Я пришел пораньше, сэр, потому что в восемь часов, как мне известно, вы обычно пьете чай.

— Да, действительно, — согласился Энтони, давая всем своим мыслям задний ход. — Полагаю, и вы не откажетесь от чашки чая.

— Всему свое время, сэр, всему свое время, — сказал Коппертуэйт. — А пока, если позволите, я освобожу руки от этой мелочи.

«Этой мелочью» оказались два тяжелых и дорогих чемодана из белой кожи. Энтони с восхищением поглядел на них и подумал: откуда такое у Коппертуэйта? Впрочем, ясно откуда — американец. Энтони даже позавидовал, хотя видел: если эти чемоданы набить барахлом, как сейчас, когда их так и распирало, ему не пронести их и ярда.

— Ну, дорогу вы знаете, — сказал он, натужно улыбаясь, — по коридору направо. В комнате ничего не изменилось, после вас у меня никто не жил. Но все равно, — добавил он внезапно, — я думаю, матрац надо проветрить. А белье — простыни, одеяла — в полном порядке. Оно в сушильном шкафу.

— Не беспокойтесь, сэр, — сказал Коппертуэйт, наклоняясь за чемоданами. — Проветрить, не проветрить — мне без разницы.

Коппертуэйт был человек сильный, сколько ему: сорок три, сорок пять? Но лицо его напряглось, когда он взялся за чемоданы.

Энтони снова лег в постель; его переполняли различные чувства, главным образом, облегчение. Он никогда не молился по утрам, но тут отступил от правила и коротко отблагодарил Господа за ниспосланную благодать.

Через несколько минут появился Коппертуэйт с подносом в руках. В своем кителе он был так похож на себя прежнего, этакий прирученный индеец, что Энтони даже вздрогнул: неужели его не было три, четыре или сколько там недель?

— На обед бифштекс, сэр?

— Нет, Коппертуэйт, не надо. Бифштекс мне не по зубам, не по моим последним зубам. Лучше котлету.

— Конечно, сэр, прекрасную, нежную котлету. А на вечер — прекрасный кусок рыбы, допустим дуврской камбалы.

— Если камбалу, то лучше лимонную. Она не так давит на желудок, да и стоит дешевле.

— Я и имел в виду лимонную камбалу, — сказал Копертуэйт.

Неужели? Энтони скосил глаза на удаляющуюся широкую спину Коппертуэйта, на его иссиня-черные волосы, подстриженные аккуратным армейским ежиком. Интересно, он запоминает мои просьбы как автомат или все-таки их обдумывает?