Шерли Джексон - Боль Страница 4

— Клара, — повторила она громко. — Отчего Клара?

С порога обернулись две женщины, прыснули. Теперь уж все — как следует причесанные и накрашенные — торопились, оживленно болтая, к выходу. Они исчезли мгновенно, как птичья стайка с дерева, и она осталась в комнате одна. Бросила заколку в стоявшую рядом глубокую металлическую пепельницу, и заколка приятно звякнула о дно — волосы распущены. Открыла сумочку и принялась выкладывать на колени содержимое. Обыкновенный, без инициалов, белый носовой платок. Коричневая — под черепаху — квадратная пудреница с отделениями для пудры и румян; пудры уже половина, а к румянам явно не притрагивались. Оттого и бледная, решила она и положила косметичку на колени. Розовая, почти использованная помада. Расческа, начатая пачка сигарет со спичками, кошелек для мелочи, бумажник. Она расстегнула молнию на красном, искусственной кожи кошельке и вытряхнула на ладонь монеты. Пять, десять, двадцать пять… Девяносто семь центов. Не густо, подумала она, и открыла коричневый кожаный бумажник; вот деньги, но прежде — посмотреть документы. Никаких, только деньги. Она насчитала девятнадцать долларов. Уже неплохо.

Больше в сумке ничего не было. Ни ключей — ведь должны быть ключи? — ни документов, ни записной книжки, никакого опознавательного знака. Сама сумочка светло серая, из искусственной кожи; она перевела взгляд вниз, и оказалось, что на ней темно-серый фланелевый костюм и оранжево-розовая блузка с оборкой вокруг шеи. Туфли черные, крепкие, на небольшом каблуке, со шнурками — один развязан. Телесного цвета чулки, на правом колене порвано, длинная рваная петля ползет вниз и заканчивается на пальце ощутимой внутри туфли дырой. На лацкане пиджака значок; она перевернула, посмотрела — синяя пластмассовая буква «К». Отстегнула, бросила в пепельницу, и значок как бы царапнул по дну и звякнул, стукнувшись о заколку. Руки маленькие, с толстенькими пальчиками, ногти не накрашены; колец нет, лишь на левой тонкое обручальное.

В пустой дамской комнате, сидя в плетеном кресле, она решила для начала избавиться от чулок. Вокруг никого не было, и она сняла туфли и стянула чулки, с облегчением высвободив палец из дыры. Спрятать, подумала она, в корзину для салфеток. Она поднялась и теперь пристальней разглядела себя в зеркале. Оказалось хуже, чем ожидала: юбка сзади обвисла, ноги худые, спина сутулая. На вид все пятьдесят, подумала она; но нет, судя по лицу, не больше тридцати. Волосы неряшливо свисали на бледное лицо, и она вдруг разозлилась, схватила сумку, отыскала помаду и нарисовала, пусть неумело, на бледном лице подчеркнуто яркий рот; с красным ртом лицо ей понравилось больше, и она открыла косметичку и нарумянилась. Вышло неровно и грубо, красный рот слишком бросался в глаза, но хотя бы лицо уже не было бледным, встревоженным.

Она бросила чулки в корзину, с голыми ногами вышла снова в коридор и решительно направилась к лифту. Увидев ее, лифтер спросил: «Вниз?», и она вошла, и лифт бесшумно опустил ее на первый этаж. Она вновь миновала важного швейцара-медика, оказалась на улице; мимо проходили люди, а она стояла у подъезда, ждала. Через несколько минут от толпы отделился Джим, подошел, взял за руку.

Где-то, неведомо где, стоит пузырек с кодеином; наверху, на полу дамской комнаты, оставлен листок с надписью «Удаление»; а сама она, семью этажами ниже, не слыша громких шагов прохожих, не замечая их любопытных взглядов, бежит — с распущенными волосами, за руку с Джимом — босиком по горячему песку.