Деннис Лихэйн - Остров проклятых Страница 40

— То-то и оно. Вы еще не поняли? Да, такое можно сказать о ком угодно, но они это скажут о вас. Как у вас с головой?

— С головой?

Она пожевала нижнюю губу и пару раз кивнула.

— Да, с котелком. Как он? Видели странные сны в последнее время?

— Было дело.

— Головные боли?

— Я подвержен мигреням.

— Господи. Вы шутите?

— Нет.

— Вы принимали здесь какие-нибудь таблетки, хотя бы аспирин?

— Да.

— Чувствуете себя не в своей тарелке? Будто это не совсем вы? Ничего страшного, успокаиваете вы себя, просто мне малость не по себе. Вот и соображаю туговато. Но у вас нелады со сном, сами сказали. Непривычная койка, непонятная среда, да еще ураган в придачу. Так вы себе объясняете свое состояние. Да?

Тедди кивнул.

— Вы наверняка ели в здешнем кафетерии. Пили там кофе. По крайней мере, успокойте меня, что вы курили собственные сигареты.

— Моего партнера, — признался Тедди.

— А у доктора или санитара не стреляли?

В кармане рубашки у него лежали сигареты, выигранные в покер. Он вспомнил, как выкурил в день приезда сигарету Коули, и еще подумал тогда, что такой сладкий табак попался ему в первый раз.

Она прочла ответ по его лицу.

— Обычно для того, чтобы нейролептический наркотик проявил себя в крови, требуется от трех до четырех дней. А до этого времени больной практически не замечает никакого эффекта. Иногда случаются приступы, которые легко спутать с мигренью, особенно если она периодически повторяется. Но вообще приступы — явление редкое. Обычно единственное, на что обращает внимание больной…

— Хватит называть меня больным.

— …это на сны, они становятся все ярче и длятся все дольше, они нанизываются друг на друга, выстраиваются в цепочки и превращаются в этакий роман сродни фантазиям Пикассо. Еще один заметный эффект — больной начинает чувствовать себя немного как в тумане. Мысли становятся несколько бессвязными. Но ведь это можно всегда списать на расстройство сна и всякие кошмары, правильно? Нет, пристав, я не называю вас «больным». Пока. Это просто фигура речи.

— Если впредь я буду избегать местной пищи, сигарет, кофе и таблеток, о каком ущербе на данный момент можно говорить?

Она убрала волосы с лица и закрутила их в узел на затылке.

— Боюсь, что весьма серьезном.

— Предположим, до завтра я не смогу уехать с этого острова, а наркотики начнут действовать. Как я это пойму?

— Самые очевидные индикаторы — сухость во рту в сочетании, как это ни парадоксально, с обильным слюноотделением, ну и конечно, тремор. Вы заметите легкую дрожь. Она начнется там, где сустав большого пальца соединяется с запястьем, потом захватит палец и наконец овладеет всей кистью.

Овладеет.

— Что еще? — спросил Тедди.

— Особая чувствительность к свету, боли в левом полушарии мозга, «застревание» слов. Вы начнете заикаться.

До его слуха донеслись звуки океанского прибоя, разбивающегося о скалы.

— Что происходит на маяке?

Она обняла себя за плечи и подалась к огню.

— Операции.

— Операции? Их можно делать в больнице.

— Операции на мозге.

— Их тоже удобнее делать в больнице.

Она смотрела на языки пламени.

— Экспериментальная хирургия. Не «давайте-вскроем-и-устраним-проблему», а «давайте-удалим-и-посмотрим-что-будет». Незаконные операции, пристав. Так сказать, привет нацистам. — Она улыбнулась ему. — Именно там они плодят своих призраков.

— Кто об этом знает? На острове, я имею в виду.

— О маяке?

— Да.

— Все.

— Ну уж. Санитары, сестры?

Она выдержала его взгляд сквозь пламя костра, и ее глаза были чистыми, ясными.

— Все, — повторила она.

Сам он не помнил, как отключился, но видимо, все-таки уснул, потому что она трясла его за плечо.

— Вы должны уходить, — говорила она. — Они считают меня мертвой. Думают, что я утонула. Если они, разыскивая вас, забредут сюда, то мне конец. Я прошу прощения, но вы должны идти.

Он поднялся и протер глаза.

— Там, — она показала наверх, — проходит дорога. Немного восточнее этого утеса. Потом поворачивает на запад. Примерно через час пути она выведет вас к особняку бывшего командующего войсками.

— Вы ведь Рейчел Соландо? — спросил он ее. — Я знаю, та, которую мне раньше показали, была самозванкой.

— Почему вы так решили?

Кончики пальцев. Вчера перед сном он их разглядывал. Когда утром проснулся, они уже были чистыми. Обувная вакса, подумал он сначала, но потом вспомнил, как он к ней прикоснулся…

— Она выкрасила волосы. Перед самой встречей со мной.

— Вы должны уходить.

Она мягко подтолкнула его к выходу.

— А если я захочу вернуться? — сказал он.

— Вы меня здесь не застанете. Я постоянно перемещаюсь. Каждую ночь на новом месте.

— Но я бы мог забрать вас, увезти отсюда.

Она печально улыбнулась и откинула пряди с висков.

— Вы не услышали, что я вам сказала.

— Услышал.

— Вы отсюда никогда не уедете. Вы пополнили наши ряды. — Она тронула его за плечо и еще раз подтолкнула к выходу из пещеры.

Тедди остановился на пороге, обернулся.

— У меня есть друг. Сегодня вечером мы были вместе, а потом потерялись. Вы его, случайно, не видели?

В ответ все та же печальная улыбка.

— Пристав, у вас здесь нет друзей.

18

К тому времени, когда он добрался до дома Коули, он уже с трудом передвигал ноги.

Обойдя особняк сзади, он вышел на дорогу, которая вела к главным воротам, с таким ощущением, будто все расстояния успели с утра учетвериться, и тут рядом с ним, возникнув из темноты, вдруг оказался мужчина и взял его под руку со словами:

— А мы тут уже гадали, когда ж вы наконец объявитесь.

Смотритель больницы.

Кожа белая, как свечной воск, гладкая, как отлакированная, и будто слегка прозрачная. Холеные ногти такой длины, что вот-вот начнут загибаться, и тоже белые, как кожа. Но вот отчего действительно делалось не по себе, так это от его глаз: шелковисто-голубоватые, глядящие на мир с детским удивлением.

— Рад наконец-то с вами познакомиться, смотритель. Как поживаете?

— Тип-топ, — последовал ответ. — А вы?

— Лучше не бывает.

Тедди почувствовал, как его руку стиснули чуть повыше локтя.

— Приятно слышать. Мы решили прогуляться?

— Так как пациентка нашлась, я подумал, отчего бы не осмотреть остров.

— Надеюсь, получили удовольствие.

— О да.

— Прекрасно. Познакомились с нашими старожилками?

Тедди напрягся, подбирая слова. Голова отчаянно гудела, ноги едва держали.

— Да… крысы.

Смотритель похлопал его по спине:

— Крысы, ну конечно! В них есть что-то царское, вы не находите?

Тедди посмотрел ему в глаза:

— Крысы — они и есть крысы.

— Вредители, ну да. Я понимаю. Но то, как они сидят на задних лапах и смотрят на вас немигающим взглядом с безопасного расстояния, или как они юркают в щель быстрее, чем вы успеваете моргнуть… — Он задрал голову к звездам. — Может быть, «царский» — не совсем то слово. А как вам «сноровистые»? Удивительно сноровистые существа.

Когда они достигли главных ворот, он, не выпуская локтя Тедди, развернулся вместе с ним, и впереди возник особняк Коули, а за ним морская гладь.

— Как вам последний дар Божий?

— Простите? — переспросил Тедди, заглянув в глаза своего спутника и обнаружив вдруг порок в этих кристально чистых глазах.

— Дар Божий, — повторил тот и широким жестом обвел раскуроченную ураганом землю. — Выплеск ярости. Когда я спустился на первый этаж у себя дома, это дерево, рухнувшее прямо в гостиную, тянулось ко мне, как Господня десница. Не буквально, конечно. В переносном смысле. Бог любит насилие. Вы ведь должны это понимать?

— Нет, — возразил Тедди. — Не понимаю.

Смотритель, пройдя несколько шагов, обернулся.

— Иначе откуда на земле столько насилия? Оно сидит в нас и рвется наружу. Оно дается нам естественнее, чем дыхание. Мы воюем. Мы приносим жертвы. Мы мародерствуем и истязаем наших братьев. Мы заваливаем поля смердящими трупами. А зачем? Чтобы показать Ему, что мы усвоили Его урок.

Тедди заметил, как он поглаживает переплет книжицы, прижатой к животу. Он улыбнулся, обнажив желтые зубы:

— Господь дал нам землетрясения, ураганы, торнадо. Он дал нам вулканы, извергающие на наши головы огонь и серу. Океаны, пожирающие наши корабли. Вообще природу, этого улыбающегося убийцу. Он дал нам болезни, чтобы на смертном одре мы окончательно осознали: все отверстия в человеческом теле существуют только для того, чтобы через них уходила жизнь. Он дал нам вожделение, и ярость, и жадность, и грязные мысли, дабы мы совершали насилие во славу Его. Что может быть чище бури, которую мы только что пережили? Моральных устоев не существует. Только одно — сумеет ли мое насилие победить ваше?