Мишель Фейбер - Под кожей Страница 40

Через три часа ей попался еще один стопщик. Самка. Самки Иссерли не интересовали.

На пассажирской стороне машины что-то задребезжало над колесом. Этот дребезг она уже слышала. Он притворился ушедшим куда-то насовсем, а сам затаился внутри машины. Подобного Иссерли терпеть не собиралась. Покончив с работой, она вернется на ферму, выяснит причину дребезга и устранит ее.

Два с половиной часа спустя ей попался на глаза новый экземпляр.

Стопщик держал в руках большую картонку, на которой было написано «ПЕРТ, ПОЖАЛУЙСТА». Не лысый. И не в комбинезоне. Немного тяжеловатое в верхней части тело, V-образный торс на длинных ногах. Насколько они худы, эти ноги? Штанины полинялых джинсов похлопывали по ним: похоже, ветер сегодня дует сильный.

Иссерли вернулась, пригляделась к нему еще раз. Плечи великолепны. И грудь широченная при всей узости его талии.

Произведя еще один разворот, Иссерли поехала к нему в третий раз. Кудрявые, взлохмаченные рыжие волосы и плотной вязки свитер из разноцветной шерсти. Каждый когда-либо попадавшийся ей водсель, носивший свитер плотной вязки, был безработным и жил изгоем. Должно быть, какой-то орган власти заставляет их облачаться в такую одежду, подумала она, в постыдный символ положения, которое они занимают в обществе.

Этот, уже поманивший ее к себе, наверняка был изгоем. А ноги его потолстеть еще успеют.

Иссерли съехала на обочину, и он побежал к ее машине, улыбаясь.

Она открыла пассажирскую дверцу, собираясь спросить:

— Вас подвезти?

И вопрос этот вдруг показался ей нелепым. Конечно, он хотел, чтобы его подвезли. Он держал в руках картонку «ПЕРТ, ПОЖАЛУЙСТА»; она остановилась ради него. И то, и другое говорило само за себя. А произнесение слов было пустой тратой сил.

Иссерли молча смотрела, как он пристегивается.

— Я… вы очень добры, — сказал стопщик, неловко улыбнувшись, пригладив ладонями густые волосы, которые тут же снова упали ему на глаза. — Я уж замерзать начал.

Иссерли серьезно кивнула, попыталась улыбнуться в ответ. Увенчалась ли эта попытка успехом, сказать она не могла. Мышцы ее лица, судя по всему, справлялись сегодня с губами еще и хуже обычного.

Стопщик, между тем, лопотал:

— Я эту картонку вот тут, возле ног пристрою, ладно? Она ведь не помешает вам управляться с ручкой передач, правда?

Она снова кивнула, включила двигатель. Собственная бессловесность встревожила Иссерли: похоже, она утратила способность управлять своим языком, да и с горлом происходило что-то неладное. Сердце уже заколотилось, хотя ничего пока не произошло и никакое решение на горизонте не замаячило.

Исполнившись решимости вести себя нормально, она открыла рот, чтобы произнести несколько слов, — и зря, это оказалось ошибкой. Она почувствовала, что звуки, поднимавшиеся сейчас по ее гортани, покажутся водселю бессмысленными, и проглотила их.

Стопщик нервно поглаживал подбородок — вернее, мягкую рыжую бородку, такую редкую, что на расстоянии она оставалась невидимой. Потом еще раз улыбнулся — и покраснел.

Иссерли вздохнула, глубоко, немного прерывисто, щелкнула рычажком индикатора и выехала на дорогу, по-прежнему не сводя с нее глаз.

Она заговорит, когда будет готова.

Стопщик потеребил свой плакатик, наклонился вперед, пытаясь встретиться с ней глазами. Иссерли такой возможности ему не дала, и он в замешательстве откинулся на спинку сиденья, поочередно помял одну застывшую ладонь другой и упрятал их в пушистые рукава свитера.

Какие слова он должен произнести, чтобы она почувствовала себя непринужденно, да и вообще — зачем эта женщина подсадила его, если разговаривать с ним не собирается. Наверное, у нее имелась на то причина. Осталось лишь догадаться, какая. Судя по выражению ее лица, увиденному им перед тем, как она отвернулась, эта женщина сильно измотана — может, она даже засыпала за рулем, ну и решила, что пассажир не даст ей уснуть. Но тогда она ожидает, что он займет ее какой-нибудь пустой болтовней.

Мысль неприятная, потому что болтать попусту он не мастак. Ему больше по сердцу долгие полуночные философские беседы с глазу на глаз, какие случаются у него с Кэти, когда оба немного перекурят. Жаль, что он не может предложить этой женщине косячок, от которого им обоим стало бы легче.

Может, произнести несколько слов о погоде? Не какую-нибудь пошлость, а, например, описать ей подлинные чувства, какие овладевают им в дни, подобные нынешнему, когда небо обретает сходство с… с океаном снега. У него голова кругом идет при мысли о том, сколько ее нависает наверху — затвердевшей воды, которой хватило бы, чтобы погрести целую страну под тоннами ледяного белого порошка, просто плавающего там, высоко-высоко, с легкостью облачка. Разве это не чудо?

Он еще раз взглянул на женщину. Машину она ведет, точно робот, сидя с прямой, как полоса металла, спиной. По-видимому, красоты природы оставляют ее совершенно равнодушной. Значит, тут им общей почвы не найти.

«Привет, я Уильям» — мог бы сказать он. Хотя, возможно, с этим сообщением он несколько запоздал. Но надо же как-то нарушить молчание. Эта женщина может остаться такой до самого Перта. Если она так и не произнесет ни слова на протяжении ста двадцати миль, он приедет домой законченным психом.

С другой стороны, само это «Привет, я Уильям» может показаться ей непроходимо глупым, американистым, — чем-то вроде «Привет, я Арнольд, ваш официант на сегодняшний вечер». Может быть, лучше сказать нечто более сдержанное, скромное. Например: «Кстати, меня зовут Уильямом». Да, но и такие замечания отпускаются в ходе уже завязавшегося, полного воодушевления разговора. Каковой у них, увы, отнюдь не завязался.

Что же с ней все-таки не так, с этой женщиной?

Он поразмыслил с минуту, стараясь отогнать смущение, которое испытывал, и сосредоточиться на ней. Стараясь увидеть ее глазами сидящей на его месте Кэти. Кэти гениально разбирается в людях.

Самым честным образом попытавшись задействовать интуитивную женскую сторону своей натуры, Уильям быстро пришел к заключению, что с этой женщиной случилось что-то очень, очень дурное. Она попала в какую-то беду, испытала дистресс. Может быть, даже шок пережила.

Хотя, возможно, он слишком все драматизирует. Приятель Кэти, Дэйв, писатель, всегда выглядит так, точно он минуту назад пережил шок. И все годы их знакомства только так и выглядел. Не исключено, что он и родился с таким лицом. Правда, от этой женщины исходят вибрации прямо-таки сверхъестественно жуткие. Таких даже от Дэйва не дождешься. Да и физическая ее форма явно оставляет желать лучшего.

Волосы спутаны, в них проглядывают мазки чего-то, смахивающего на солидол, пучки их торчат под странными углами. Наверняка можно сказать, что в зеркало она уже давно не заглядывала. Да и пахнет от нее — несет, вообще-то, если он вправе позволить себе такую категоричность, — кислым потом и морской водой.

Одежда вывалена в подсохшей грязи. Упала, наверное, или с ней еще какое несчастье случилось. Спросить, как она себя чувствует? Но если он скажет что-то о состоянии ее одежды, она может обидеться. А то еще, заподозрить его в сексуальных домогательствах. Если ты мужчина, тебе очень трудно вести себя дружелюбно, да и вообще по-человечески, с незнакомыми женщинами. Ты можешь быть учтивым и приятным, что далеко не одно и то же — таким он старается оставаться с сотрудницами Центра трудоустройства. Но сказать незнакомой женщине, что тебе нравятся ее сережки, или похвалить красоту ее волос, или спросить, откуда взялась грязь на ее одежде, — это боже оборони.

Наверное, тут все дело в нашей чрезмерной цивилизованности. Двум животным или двум первобытным людям и в голову не приходило волноваться по такому поводу. Если одно перемазывалось, другое просто начинало вылизывать его, или отряхивать, или что там еще могло потребоваться? И ничего сексуального они в этом не усматривали.

А может, он просто ханжа. Он же видит в этой женщине… ну… женщину, так? Она — женщина, он — мужчина. Таковы их извечные сущности. И, сказать по правде, одета она для сегодняшней погоды на удивление легко. Женщины с настолько открытой грудью перестали попадаться ему на глаза задолго до того, как лег нынешний снег.

Груди у нее подозрительно твердые и — для таких-то размеров — просто-напросто отрицающие существование силы тяжести. Может, она в них силикона накачала? Если так, то жаль. Оно и для здоровья опасно — утечки, рак. И главное — зачем? Каждая женщина прекрасна. Маленькие груди очень уютно ложатся в ладони — теплые, завершенные. Так говорит он Кэти всякий раз, как к ним вместе с мусорной почтой приходит очередной каталог женского белья, и она начинает плакаться на судьбу.

Не исключено, что эта женщина просто-напросто носит один из кошмарных подъемных лифчиков. Мужчины, когда дело доходит до подобных штучек, оказываются лопоухими простаками. Он осмотрел ее сбоку, от подмышки до поясницы, пытаясь найти предательские признаки проволочных каркасов или тугой шнуровки. Но увидел лишь маленькую дырку на блузке — с лоскутком ткани, отодранным не то шипом колючей проволоки, не то острым сучком. Ткань вокруг дырки покрывало что-то клейкое, но уже подсохшее. Неужто кровь? Очень хочется спросить. Жалко, что он не врач, которому такие вопросы запросто сходят с рук. Кое-каких обрывочных сведений о медицине он поднабраться успел — во время беременности Кэти и после того, как она разбилась на мотоцикле, после свалившего его отца удара, и в то время, когда Сьюзи лечилась от наркотической зависимости.