Хизер Гуденкауф - То, что скрыто Страница 40

– Езжай, – говорит бабушка. – Посмотри, как чувствует себя отец, и позвони мне. Если ему плохо, я приеду в больницу, нравится это твоей матери или нет. О твоей паршивой дворняжке и блохастых кошках я как-нибудь позабочусь. Грызуна и птицу покормлю, так и быть, но больше ничего не жди, – шутит она. – Як ним не притронусь!

Перед отъездом я крепко обнимаю ее. А может, и неплохо на время уехать из Нью-Эймери. Мисси по-прежнему делает вид, будто меня не существует. Я снова слышу за спиной шепот и замечаю на себе косые взгляды. Как и в Линден-Фоллс, все снова относятся ко мне как к сестре убийцы. По ночам я не сплю и все чаще наведываюсь к шкафчику над холодильником. Без спиртного я ни на минуту не могу забыться сном.

– Может, мне взять с собой Майло? – говорю я. – Он не привык, что меня нет дома.

– Подумаешь! – отмахивается бабушка. – Ничего, управимся. Твои звери скрасят мне одиночество. Мы будем по тебе скучать, но я рада, что ты увидишься с Эллисон. Разрядите атмосферу, начнете все с начала.

– Бабушка, я тоже буду по тебе скучать. В воскресенье я уже точно вернусь, – говорю я и целую ее в щеку.

– Не забудь лекарство! – напоминает она.

Я в последний раз прижимаю к себе Майло и выхожу.

Чем ближе к Линден-Фоллс, тем сильнее бьется у меня сердце. Река Друид течет параллельно шоссе. Мчась вдоль берега, я вижу посиневшую новорожденную девочку, которую уносит течением. Она гонится за машиной, хочет схватить меня… Я вдавливаю в пол педаль газа, стараясь уехать от страшного образа, хотя и понимаю: это невозможно. Ее выудил рыбак, а потом мои родители о ней позаботились – пусть даже я точно не знаю, что это значит. Ни похорон, ни погребения не было. Мне хочется спросить их, что они с ней сделали, но об этом мы никогда не говорим – как и об Эллисон, как и обо всем. Надеюсь, где бы сейчас ни находилась малышка, ей тепло и сухо.

Я слышу вой сирены и вижу в зеркале заднего вида патрульную машину с мигалкой. Скашиваю глаза на спидометр. Оказывается, я мчусь со скоростью семьдесят пять миль в час, хотя здесь ограничение в пятьдесят пять. Великолепно! Притормаживаю, останавливаюсь у обочины. Полицейский не собирается спускать мне нарушение с рук. Он забирает мои права и уносит. Только бы не вздумал обыскивать мою машину! Я украла у бабушки старый флакон с остатками викодина – обезболивающих таблеток на основе опиатов, которые бабушке выписали после операции на колене. Флакон у меня в сумке, а под сиденьем я спрятала полбутылки персикового шнапса. Я нуждаюсь в средстве, которое поможет мне уснуть в Линден-Фоллс. В ожидании, пока полицейский вернется, я дергаюсь. Наконец он подходит ко мне, нагибается к открытому окошку и говорит:

– Бринн Гленн?

– Да, – отвечаю я.

– Пять лет назад, когда в реке нашли труп девочки, я первым приехал на место происшествия. – Я низко опускаю голову и молчу. – Я похоронил жену, видел, как на войне гибнут взрослые и дети… Однажды мне даже пришлось застрелить человека… но никогда в жизни я не видел такого печального зрелища, как бедная малышка, которую течением разбило о камни. – В его голосе не слышно злости, он даже как будто никого не осуждает; на миг мне кажется, будто у нас с ним есть что-то общее.

Мне хочется сказать ему: «Я вас понимаю. Я понимаю, что вы чувствуете». Хочется взять его за руку и спросить: «Вы видите ее по ночам, когда закрываете глаза? Плачет ли она в ваших снах, а иногда даже когда вы бодрствуете? Глазеют ли на вас посторонние, считают ли вас странным из-за того, что иногда вы думаете о ней и вдруг замираете, вспомнив крошечную девочку, которой даже имени дать не успели? Вы когда-нибудь думали о том, что ваша жизнь могла бы сложиться по-другому, если бы в ту ночь вас не было в Линден-Фоллс?»

Но я ничего не успеваю сказать; полицейский еще ближе склоняется ко мне. Я замечаю, что глаза у него ярко-голубые, как у собаки хаски.

– Я слышал, твоя сестра вышла из тюрьмы. Она садистка. Садистка и сука! После того, что она сделала, она должна была покончить с собой… Не знаю, как она может жить. – Он протягивает мне мои права и штраф за превышение скорости на двести долларов и уходит, ни разу не оглянувшись.

Ненавижу этот городок! Если бы не отец, я бы ни за что не вернулась. Я увижу отца и мать, посмотрю в лицо Эллисон. А потом покончу со всеми ними.

Эллисон

Мы с Бринн договариваемся встретиться в ресторане, до которого от «Дома Гертруды» можно дойти пешком. Я прихожу за двадцать минут до назначенного времени, заказываю чашку кофе и в ожидании Бринн пытаюсь читать книгу, взятую у Клэр. Вижу слова, но смысла не разбираю. Я думаю лишь об одном: придет Бринн или нет? Я не слышу, как она подходит; и вдруг совсем рядом раздается ее голос, который ни с чьим невозможно спутать.

– Эллисон? – спрашивает она.

Я поднимаю голову. Сестра выглядит точно так же, как тогда, совсем не изменилась. Миниатюрная, тщедушная, волосы растрепаны. Одета кое-как, во все черное. На веках темные тени, которые резко контрастируют с ее бледной кожей. Она кусает губы и нерешительно смотрит на меня.

– Бринн! – Я встаю и тянусь обнять ее. Какая она худенькая! Косточки у нее, как у птички. – Как я рада тебя видеть! Спасибо, что пришла, – официально говорю я и тут же одергиваю себя. Опомнись, ведь это же Бринн. Только Бринн.

Не отвечая, она отстраняется, садится напротив. Я тоже сажусь. Повисает неловкое молчание; мне нечего ей сказать. К счастью, к нашему столику тут же подходит официантка, спрашивает, что Бринн будет пить.

– Чаю, пожалуйста. Если можно, без кофеина, – просит она и, повернувшись ко мне, поясняет: – От кофеина я потом не засну.

– Может, хочешь что-нибудь съесть? – спрашиваю я. – Я угощаю.

– Нет, спасибо, я ничего не хочу, – отвечает она. Взгляд ее испуганно мечется по залу; она смотрит куда угодно, только не на меня.

– Мне страшно, – признаюсь я, усмехнувшись. – Вот ты пришла, и я не знаю, что сказать. Мне столько всего хочется тебе сказать, но я не знаю как…

– Такое в первый раз. – Бринн берет салфетку. – Ты не знаешь, что делать. – В ее голосе не слышится ни злобы, ни злорадства, и все же ее слова меня ранят.

– Ты уже видела папу? – спрашиваю я.

Она кивает:

– Он выглядит ужасно, но врач говорит, что он поправится.

Несколько минут мы сидим молча. У Бринн такой вид, словно ей не терпится поскорее уйти.

– Прости! – выпаливаю я. – Прости меня, пожалуйста.

– Ты мне это уже говорила, – сухо отвечает она и начинает рвать салфетку на узкие полоски.

– Я просила у тебя прощения в письмах и по телефону, но еще ни разу не сказала лично.

Бринн продолжает рвать салфетку, пока она не превращается в конфетти.

– Бринн, пожалуйста, посмотри на меня! – Я наклоняюсь к ней через стол.

Она поднимает подбородок и смотрит на меня в упор. Взгляд у нее тяжелый, глаза непроницаемые.

– Бринн, прости меня за то, что я втравила тебя во все… Я не имела права! Сама должна была расхлебывать свои ошибки. Понимаю, после всего, что случилось, в моих извинениях нет особого смысла, но ты помогла мне тогда, ты очень мне помогла. Я бы никогда не сумела…

Я умолкаю. Лицо у Бринн застывает. Она еще не готова вспоминать подробности той ночи.

– В общем, прости меня… и я рада, что ты приехала, – говорю я. – А теперь расскажи о себе, и поподробнее. Как учеба?

– Лучше я поеду домой, а то мама начнет волноваться. – Бринн косится на часы.

– Ты живешь дома? – спрашиваю я, не в состоянии скрыть боль. – Мама тебя пустила?

– А что еще ей оставалось? – фыркает Бринн, вставая. – Мне больше некуда идти. И потом, я только переночую, а завтра вернусь к бабушке.

– Уже? – изумляюсь я. – Ты ведь только что приехала!

– Я устала. Хочу только одного: спать. – У нее под глазами темные круги; она то и дело зевает, прикрыв рот рукой.

Я оставляю на столе деньги, и мы с Бринн выходим. На улице темно и промозгло.

– Значит, ты хочешь рассказать мне о нем? – вдруг спрашивает она. – Ведь ты поэтому меня позвала? На папу тебе наплевать. Ты хотела меня видеть, потому что нашла мальчика.

– Ничего подобного! – возражаю я. – Я очень волновалась за папу.

– Эллисон, прекрати! – сердито обрывает меня Бринн. – Тебе завидно, что я буду жить в родительском доме, а тебе нельзя покидать твой «дом на полдороге». Ты завидуешь мне, потому что у меня все нормально и мама с папой гордятся мной…

– Гордятся тобой? Как же! Они тебя стерли, так же как и меня… Ты разве еще не была дома?

Бринн морщится.

Я знаю, что должна заткнуться, но не могу.

– Они сняли все твои фотографии! Не только мои, Бринн. Твои тоже.

– Какая разница? – рассеянно бормочет Бринн, и я понимаю, что сильно обидела ее.

– Мне очень жаль, Бринн! – Я хватаю ее за рукав, чтобы она не уходила, и она шарахается от меня, но я успеваю заметить, что вся ее рука покрыта красными полосами.

– Тебе очень жаль?! – недоверчиво кричит она. – А знаешь, что я вижу каждую ночь, стоит мне закрыть глаза?