Чарльз Эппинг - Trust: Опека Страница 40

— Значит, если фабрику захватили фашисты, — продолжила Алекс, — и узнали, что ее владельцы евреи…

— Именно. — Собеседник провел пальцем вниз по списку из двух колонок. — Тогда фабрику конфисковали — возможно, продали арийской семье.

Заглядывая ему через плечо, Алекс стала читать вместе с ним. Все было написано от руки, но довольно разборчиво. Где-то посередине она увидела: 43632. Связь со старой компанией Блауэров едва ли прослеживалась, но номер был тот же. За ним шли несколько слов на венгерском.

— Что тут написано? — спросила Алекс.

— Сказано: «см. Вильмош». Скорее всего, еще какая-то компания. — Он вновь вытянул справочник за 1943 год. — «Гуми» значит резина, но они могли заниматься и кожей. Возможно, фашисты позволили им экспроприировать эту фабрику.

Он оторвал взгляд от справочника.

— Itt van! — кивнул он. — Это значит «Эврика!»

Он передал справочник Алекс и показал статью «Вильмош Гуми».

— Интересно, эта фабрика до сих пор существует? Если да, то, возможно, там знают, что случилось с Блауэрами или Коганами. Конечно, если именно им досталась старая фабрика Блауэров.

Молодой человек вернулся к столу и внимательно просмотрел «Желтые страницы» за текущий год. Он покачал головой.

— Ничего. Ни единого упоминания о фабрике Вильмош. Я везде проверил. И на «резину», и на «кожу» — по всем рубрикам, имеющим хоть отдаленное отношение к бизнесу такого рода.

— Давайте проверим «Белые страницы». — Алекс схватила справочник и открыла на букву «В». — Смотрите! Есть!

Там была единственная статья.

Мужчина прочитал вслух.

— Вильмош Жужи, улица Кезрактар, 22, телефон 2174801. — Он взглянул на Алекс и улыбнулся. — Ее зовут Жужи. Думаю, по-английски это Сьюзан, я прав?

Когда Алекс шла по набережной Дуная с зажатым в руке адресом госпожи Вильмош, дул сильный ветер.

Она подняла глаза на вершину холма справа и увидела гигантскую статую женщины с высоко поднятыми руками, в которых было что-то, напоминающее перо размером с дом. А может, то была оливковая ветвь или лавровый венок — символ победы.

Она нажала на кнопку домофона против фамилии «Вильмош» и отошла, ожидая ответа.

— Да? — ответил тот же голос, что и по телефону.

— Госпожа Вильмош, это Алекс Пейтон. Я вам звонила. — Алекс не успела ничего больше сказать, как что-то зажужжало и продолжало жужжать, пока лифт не доставил Алекс на площадку третьего этажа.

В дверном проеме стояла пожилая женщина в домашних тапочках и халате. Одной рукой она придерживала открытую дверь, а другой делала приглашающий жест. Под глазами у нее залегли темные круги. Она выглядела уставшей. Но голос был бодрым.

— Здравствуйте, здравствуйте! Входите.

— Благодарю вас. — Алекс пожала ей руку. Рука была крохотной, а рукопожатие слабым. — Вы не против, если мы будем говорить по-английски?

— О, вы американка! — Глаза женщины загорелись. — Да, конечно, по-английски. Так еще лучше. Пожалуйста. Входите. — Она говорила по-английски с сильным акцентом. — Садитесь, пожалуйста. Чувствуйте себя как дома. — Она небрежно махнула рукой, усаживаясь сама в ветхое кресло.

В маленькой однокомнатной квартирке пахло плесенью. Из мебели имелось лишь старое кресло и кровать. На полу лежал вытертый восточный ковер.

Алекс села на низкую кровать, накрытую изношенным вязаным покрывалом.

— Извините, пожалуйста, за обстановку. — Госпожа Вильмош чуть повела плечами. — Это совсем не то, что я когда-то имела. До того, как все забрали коммунисты.

Она слегка махнула рукой.

Алекс заметила, что, несмотря на скромную обстановку, несмотря на бедность, в этой женщине была заметна утонченность. Она сидела прямо, держалась величественно, уверенно. Волосы у нее блестели. Алекс присмотрелась внимательнее и увидела, что госпожа Вильмош носит тоненькую сеточку для волос, в которую вплетены крохотные разноцветные камешки.

— Это досталось мне от матери. — Она указала на черно-белую фотографию в рамке на столе, справа от Алекс. — Она была красавицей, верно?

Женщина на снимке была в свободно ниспадающем платье девятнадцатого века и в сверкающей диадеме. Она стояла в окружении греческих колонн и декоративных растений.

— Этот снимок сделан у нашего загородного дома в Мишкольце. — объяснила Жужи. — Он, конечно, уже старый. Как и все здесь, включая меня.

Она улыбнулась.

— Прекрасный снимок. — Алекс вернула фото. — Госпожа Вильмош, мне необходимо задать вам несколько вопросов.

— Пожалуйста, зовите меня Жужи! — У нее это прозвучало как «Шуши».

Алекс набрала побольше воздуха:

— Жужи, я ищу семью Аладара Когана. Мне известно, что он умер в Будапеште в 1945-м, но…

— Да, во время войны.

— Мне нужно узнать, живы ли до сих пор его жена, дети?

Жужи подалась вперед.

— Семья Блауэров была и вправду очень близка с моим мужем. Я их плохо знала. Но все же мне известно — со слов мужа, — что Аладар Коган женился на единственной дочери господина Блауэра. Если не ошибаюсь, ее звали Каталина. Как бы то ни было, после смерти Блауэров к нему перешла их кожевенная фабрика. У них было двое детей — сын и дочь.

Наконец! Наконец-то Алекс нашла человека, который знал Коганов. Больше они не были призраками. Они обрели плоть и кровь.

— Кожевенная фабрика Блауэров была самой большой в Венгрии, а когда-то и самой большой во всей Австро-Венгерской империи. В войну их вынудили ее продать. Коганы были евреями, понимаете?

Алекс понимающе кивнула.

— Знаю.

— Они попросили моего мужа, Карла, купить фабрику, чтобы она не досталась фашистам. Муж был добрым человеком. Всегда помогал людям. Именно поэтому, когда пришли русские и попросили его помочь…

— Госпожа Вильмош… Жужи. Мне важно знать, что случилось с Коганами.

— Это было ужасно. — В глазах Жужи вспыхнул гнев. — Я узнала об этом в концентрационном лагере.

— Так вы были с Коганами в концентрационном лагере? — удивилась Алекс.

— Нет. Я же говорила — я жила на севере, в Мишкольце. Нас депортировали задолго до того, как начали высылать евреев из Будапешта. Меня еще раньше отправили в Аустерлиц. В 1944-м.

Но в те дни я была здоровой и крепкой, и меня перевели в трудовой лагерь. — Жужи перевела дыхание. — В Германию. В Аллендорф. Я должна была делать бомбы — для фашистов. Я пробыла там год, но этого оказалось более чем достаточно.

Она помолчала, сложив руки на коленях.

Тишину нарушало только тиканье часов, временами его прерывал звук сирены, доносившийся с улицы. В комнате пахло так же, как и в комнате матери Алекс перед смертью, — старой больной женщиной.

— В 1945-м нас освободили американцы, — продолжала Жужи. — Должна сказать, к нам прекрасно относились. Я их никогда не забуду. Американские солдаты дали нам шоколад, сигареты, чулки. Ничего этого у меня не было с тех пор, как началась война. — Она закрыла глаза. — Они даже положили меня в Spital — если не ошибаюсь, вы называете это «госпиталь». Меня так хорошо кормили, что когда я вернулась в Венгрию, то весила больше ста килограммов.

Алекс быстро пересчитала — больше двухсот двадцати фунтов. Эта маленькая, хрупкая женщина когда-то была в два раза больше, чем сейчас.

— Когда именно вы узнали, что произошло с Коганами? — спросила Алекс.

— Когда я уезжала из Германии, в моем чемодане было полно подарков от американских солдат, — вздохнула она. — А когда я приехала в оккупированную советскими войсками Чехословакию, солдаты — русские солдаты — забрали все, включая и сам чемодан. Весь шоколад, еду, чулки… все.

— А Коганы?

— Я вернулась в Венгрию без ничего. Моя семья погибла, их всех убили. Тогда я решила ехать в Будапешт. Тут я и встретила своего мужа, Карла. — Жужи вытерла глаза платочком.

Алекс подождала немного, а потом спросила:

— Так когда вы познакомились с Коганами?

— Я с ними никогда не была знакома. — Вопрос рассердил Жужи.

— Но мне кажется, вы сказали, что были знакомы? «Неужели еще одна оборванная ниточка?»

Жужи отрицательно покачала головой.

— Я была в концентрационном лагере, как я их могла знать?

— Жужи, послушайте. Мне очень важно знать, что с ними случилось. В Швейцарии в банке есть счет, который принадлежит Коганам.

— На самом деле Блауэры были приятелями моего мужа. Не будучи евреем, он смог купить их фабрику, когда в конце войны в Венгрию вошли фашисты. Потом пришли советские солдаты, фабрика была разрушена — очень сильно. Но мой муж упорно трудился, чтобы восстановить ее и поднять дело. Мы поженились через год после моего возвращения. Он был добрым человеком. Потом однажды — если не ошибаюсь, это случилось в 1947-м — в дверь постучали русские солдаты и сказали мужу, что им нужна его помощь. «Так, один пустяк!» — заявили они. Знаете, что это значит?