Елена Костюкович - Цвингер Страница 41

Но Джанна-Аделаида к его приезду, похоже, впала в маразм. Стоило помянуть Антонию, как она нахмурилась, закурила самую вонючую из своих сигарет и после двух или трех резких реплик выгнала Виктора.

Ну, он и пошел. А Орта устроена кругами. Идешь на главную площадь, пройдешь эту площадь насквозь, потом шагаешь по кромке озера, вдоль камышей, вдруг опять перед тобою вилла Тартини, за ней опять вилла Креспи, а левее шоссе уводит к пикам гор и к железнодорожной станции. И остров, тот, что среди озера, точно таков: на острове вообще только одна улочка, замкнутая в кольцо. Символ вечности. В результате Виктор всегда шел вперед и никуда не приходил. Устав, он усаживался в баре. Подробно отсмотрел чемпионат серии «А» и не мог понять причину успеха «Ромы». Толокся на площади, помогал сбивать туристов в вереницы на причале, подавал руку седым американкам, помогая им ступать на трап. Даже перевез поочередно на резиновом матраце с острова (проплывая всякий раз в холодной воде метров по семьсот) опоздавшую на последний катер мамашу с двумя детишками. Тут он зауважал себя и почувствовал в микроскопической степени Джанной-Аделаидой.

Почти четыре недели Виктор протоптался по Орте, ища Тошиных следов. Рассматривал кованый чугун балконов, фрески и росписи на фасадах. Даже брошенные ласточкины гнезда под аркадами. Даже окаменелый помет.

Он полез на Святую гору по другому пути, от курятника-мэрии и зеленного базара, по так называемой Голгофе. Улица Мотта так крута, что балконы ее домов в какой-то момент оказываются низехонько-низко, и Виктор мог разглядеть все щетинки греющейся на солнце хомячихи, вынесенной гулять в клетке с фигурным певучим колесом, на котором посверкивали брызги после ее купания. Но это была какая-то хомячиха. А где же, спрашивается, Антония?

Виктор, сопя, лез по самому красивому на свете пилигримскому подъему. Стены кое-где предлагали привал около медных краников со святой водой. Он садился на каменные лавки, покрытые испариной — непременно лицом к западу, чтобы видеть остров и озеро через бьющие светом бреши. Но и эти прорывы в инсоляцию не проясняли, где прячется Тоша. Чем он дальше лез, тем виды становились космичнее. В середину сердца ударял пейзаж, состоящий из миндалевидного острова посреди водоема и заозерного склона в точках вилл, гостиниц и монастырей.

Ни на одной скамье, однако, не было Антонии. Ни сигнала от нее, ни зацепки, чтоб искать ее.

Почти в конце дороги — с коваными решетками кладбище. Прямо возле входа могила Скорпиона.

«Марио Джованникки, двадцать лет. Замучен гестаповцами. Ты отдал жизнь за Италию, свободную от нацифашистов. Ты никого не выдал. Мы живы благодаря тебе. Джанна-Аделаида Тартини, бригада Франки. 19 ноября 1944 г.».

Конечно, это Джанна-Аделаида носит цветы — вон гортензий настриженных букет. Джанну-Аделаиду он расколоть не смог, а как надеялся. Но проще было совладать Герману с дамой с пиковой.

Или ты, Антония? Может, это ты принесла гортензии?

Возле входа в кладбищенскую церковь, за оссуарием, в стене вмятина. Сторож сказал:

— Приложите ухо — и узнаете будущее из шепота покойника.

Виктор понял, это Антония и имела в виду.

Виктор сидел шесть часов. Ухо к граниту приклеилось. Но покойник молчал на допросе, героический партизан.

Тогда Виктор поплелся искать Антонию на аллею Сестрицы Луны (перекресток с тропою Братца Солнца). Это все из стихов святого Франциска, весь этот на горе Луна-парк. Он же ботанический сад. Неутомимые иноки вселили туда огромное семейство травное: кузина белладонна, зятек укроп.

Виктор прошел все капеллы и исследовал в них все статуи. Нигде не было Антонии. К счастью, не было и в смертной часовне, где распростерт на земле Франциск — папье-машовый кадавр. Виктор как заглянул туда, сразу попятился. Труп, растянутый на земле, — это с детства для него не лучшее зрелище. Но, уф, и там тоже не было смысла Антонию искать.

От последней композиции, где воссоздан апофеоз, конклав сотни кардиналов из всех стран, и под куполом церкви витает сонм небесных заступников, вынесена на астральную высоту, в воздух, поверх озерной воды высоко, легкая паперть. И с нее под звон церковных колоколов страшно и прекрасно наблюдать, как призрачный остров в середине овального озера лепится из строений. Именно тут Ницше и Лу Саломе обменялись поцелуем вечной любви. И хотя Ницше после этого с Лу Саломе сразу же поссорился, он все же познал сумасшедшее счастье. Он, а не Виктор. Ясно, что Ницше возомнил себя сверхчеловеком именно там и тогда. Виктор бы тоже возомнил, случись ему там поцеловать Тошеньку.

А началась двумя месяцами раньше, в июньской Москве, их любовь с того, что он продался Тоше в рабство за майку «Роллинг Стоун» безразмерного покроя, серенького цвета, с Миком Джаггером и Китом Ричардсом, выглядывающими изнутри кубических, толстых, занимающих весь фасад букв.

По окончании первого года, за месяц до спортивных событий, в июне, оформляя бумаги в Интурбюро, Виктор с трудом постигал бурчание кадровички, которая, считая, что русский у него крепкий, стреляла очередями: «Имели ли разрывы в трудовом стаже? Если не имели, так и писать…»

Чуть не заставила расчеркнуться на бланке о передаче ему секретной документации — методички по экскурсиям, сколько цитат из классиков марксизма и в каком месте вставлять. На Соборной площади Кремля, скажем, полагалось произнести пять цитат из Ленина. Эти требования, правда, не касались иностранного специалиста, а только студентов группы Виктора. Студенты же — далеко не студенты уже, а выпускники — считали для себя унизительным находиться на побегушках у спортивных туристов, прибывавших из Франции и Италии. На филфаке, а особенно на романо-германском отделении филфака, собралась вся белая кость гуманитарной Москвы. Виктор с ними сидел вечерами на заседаниях студенческих обществ, где слушали доклады (самые профессиональные из всего, что и потом в жизни слышал Виктор), обсуждали их (свирепо), принимали визитеров из издательств и научных институтов, из Питера и Тарту, после чего совместно распивали водку в забитых книгами квартирах чьих-нибудь родителей.

Этот контингент смогли вогнать в олимпийскую работу лишь грубыми угрозами, что дипломы не выдадут. Кто-то отделался сидением в офисе и составлением глоссариев по видам спорта: гребля на одиночках, на двойках с рулевым, на четверках распашных и так далее. Но некоторых, увы, даже принудили надеть унизительную униформу, бежевые штурмовочки с розовыми и голубенькими боковинами, такие же, как выдавали всем кагэбэшным топтунам.

Для Виктора эта работа была полезным стажем. Ну и ясно, в скобках, что ему-то шла зарплата. Иностранец! А студенты-аспиранты были простые советские крепостные. Между ними пролегал водораздел.

Стоя со студентами в очереди, чтобы поддержать их дух, он напевал им, комментируя по-русски, скабрезные французские куплетики про пупок жены полицейского. Все хихикали.

За их шумной группой стояла смирная девчоночка: очки, стрижка, вывязанный из каких-то шишек зеленый свитер. Очки, однако, были тонкие и нежные, не в пример громоздким пластмассовым агрегатам, которыми загораживались лица его студенток-романогерманочек. Лицо у этой было прекрасно видно. В пандан очкам, тонкое… Виктор остановил на ней взгляд, понять, почему девчонка выглядела такой чужой всему и перепуганной.

Только потом, узнав ее и ночью и днем, в эйфории и в унынии, в трезвости и в кураже, он понял, как фатально недораспознал Антонию в первый день. В ней не было места страху. О ее бесстрашии они вдвоем шутили, что, надо полагать, у Антонии в мозге отсутствует миндалевидное тело. В газете описывался научный казус: человек без амигдалы нетрепетно жил среди крокодилов. Нет, мотал головой Виктор, миндалина отвечает и за сексуальность. А с этим у тебя супер-экстра-о’кей! Может быть, безудержная отвага — следствие кесарева рождения. Кто не прошел через родовые пытки, бесшабашен потом всю жизнь.

Когда Виктор с ребятами подписали последние бумажки и вывалили курить во двор, Антония, быстро подавшая документы, села со своей самокруткой на солнышке близко от их бивака. Сдавленно три раза чихнула. Смешная малявка, откуда эти ужимки, косяки, табачок? Ребята повернули головы вместе с Виктором и шепнули ему: «Иностранка, вроде бы итальянка». — «Откуда известно?» — «Прикид и фейс».

Французскую группу кликнули на инструктаж. Опять будут объяснять про «режимный период». Дважды в день обходить этажи, гостиничные холлы. При обнаружении посторонних предметов… Посторонние предметы, как острили студенты, предполагались трех видов: подрывная литература, взрывчатка и сифилис.

— И ведь были правы. Никто не верил, а они были правы насчет подрывной литературы, — качнул головой Виктор и стукнулся левым виском о металлическую щеколду таксишного окошка. — Это и была наша фальшивая «Правда», которую мы раскладывали по столикам в гостиничном фойе.