Лиз Дженсен - Девятая жизнь Луи Дракса Страница 41

Шарвийфор быстро оценила ситуацию. Натали постарается держаться подальше от дорог, и найти ее будет трудно – все окрестности заволокло дымом. Между тем рассвет разрастался лихорадочным маревом, перемешиваясь с клубами дыма, что катились вверх по холму к больнице. Мы решили разделиться. Шарвийфор поедет на машине в сторону деревни. Жорж пешком спустится с холма и будет искать вдоль трассы. А я – тоже пешком – поднимусь выше к кромке сосняка.

Когда мы выбежали на улицу, у больницы резко притормозила машина. Явился Воден. Он опустил стекло и окликнул Шарвийфор:

– Мне только что звонили из пожарной службы. Больницу эвакуируют. – Затем уставился на меня: – Какого черта ты тут делаешь?

– Потом объясню, – крикнул я и побежал.

Я то и дело спотыкался. Проселочная дорога, уводившая к лесу, была усыпана мелким камнем, гравием, сучками, корой, репейником. Дым затянул все вокруг, и знакомые ориентиры – каменная руина, лавандовая поляна, пилон – играли со мною в прятки. Неверный свет расщеплял пространство, передвигая предметы. А я все бежал и бежал. Земля и воздух постепенно смешивались, сливаясь в единую стихию. На мгновение мне показалось, будто впереди мелькнула человеческая тень, но исчезла, и я тут же усомнился, видел ли ее. Я жадно озирался, выглядывая Натали или хотя бы какой-то намек на то, что она здесь была. Внизу я видел Жоржа Наварру – он мчался к подножию холма, к оливковым рощам, к западу от трассы, но дым все прибывал, и я знал, что скоро мы друг друга потеряем.

Передо мною сгустились деревья. Я вообразил, как в глубине их прячется жар, разрастается, будто ядерный гриб. Пламени еще не видно, но вверху, над кронами, грязным дыханием леса метался дым, извергая смрад. И вдруг, метрах в ста перед собой, на фоне деревьев я боковым зрением различил силуэт, что мелькнул и исчез. Кровь стучала в висках, я надсадно хрипел. На мгновение весь мир словно накренился.

– Натали! – завопил я. Легкие сжало спазмом, и я закашлялся. Перемешиваясь с черной пылью, на меня клубами пыхал дым. – Вернись!

Из-за деревьев снова показалась женская фигурка. Натали. Даже отсюда я видел рельеф ее испуганного лица, совершенный овал, словно вырезанный из белой бумаги, воплощение чудовищной невинности. Любовь, отвращение, ненависть, жалость тошнотой подкатили к горлу. То было мгновение вечности, шаткая доля секунды, когда преклонение обнимает тебя и тут же улетает, рассыпаясь на хаос, гнев, ненависть, ярость: желание раздавить и обнять, любить и уничтожить. Вот что делает с нами предательство. Сталкивает лбами веру и неверие. Показывает, как бессмысленна любовь, когда объект ее холоден и беспощаден, не более чем машина для выживания.

Она меня заметила. Повернулась. И побежала.

Меня еще вело от темазепама, дым застилал глаза, а я бежал, спотыкаясь, стараясь не упустить из виду ее светлое платье, что гигантской бабочкой порхало меж деревьев. Это существо более всего на свете я хотел теперь наказать, стереть в пыль, изничтожить. Да – и спасти. Спасти от нее самой, от огня, от моей собственной ярости. Дотянуться до нее, простить ее. Понять. Любой мужчина испытывал хоть однажды эту всеразрушающую тягу понять.

Кажется, я рыдал. Потом надо мною смутно застрекотал вертолет, но в черном круговороте дыма его было не разглядеть, да и кричать не имело смысла. Я бежал, оступаясь и падая, царапая лицо и руки. Подбежал к тому месту, где она ринулась в лес. Я знал, что догоню ее. Решила рискнуть, кинулась туда, где пожар? Думала оторваться, думала, я испугаюсь? Не на того напала. Я настигну ее, даже если мне придется подойти к преисподней вплотную. Мне не важно, умру я или нет, это детали: я всего лишь маленькое никчемное пятнышко на лике огромного мира.

Теперь я видел пламя. Оно выстреливало из-за деревьев, струилось лентами вдоль горизонта, словно кто-то опрокинул огромную канистру рокового оранжевого зла. На мгновение я снова заметил ее. Она выскочила из-за деревьев, увидела, что я не отстаю, и рванула дальше в лес – ее словно всосало жаром.

Я прыгнул вслед за нею в самое марево, меня словно что-то жалило изнутри, что-то смертоносное и зоркое. Жар больно ударил в лицо, я плевался и махал руками, но шел. Сущее самоубийство, но меня подхлестывало мое помешательство.

Такое не могло кончиться добром. Мое тело каждой клеткой своей просило повернуть обратно и спасаться, позвать кого-нибудь на подмогу, или пусть лес разбирается с ней сам, но я шел и шел на ее крик. Почему я не бросил ее? Почему брел дальше как одержимый, отчаянно всхлипывая, отирая рукавом глаза, которые слезились от едкого дыма?

Долгий крик, пронзительный и высокий вопль боли. Когда я настиг ее, она уже была факелом из человеческой плоти. Светлое платье почернело и прилипло к телу, точно расплавленная краска. Она вся была охвачена огнем, она будто сама изрыгала пламя. Я в оцепенении смотрел на эту изуродованную полыхающую куклу. Она стояла и кричала, кругло распахнув рот. Ее волосы стреляли лоскутами огня, что отпрыгивали, будто стайки испуганных огненных рыбок. Ее лицо, это милое лицо… Я видел, как огонь пожирал его, я чуял смрад горящей плоти. Я прыгнул к ней, как раз когда она стала падать, и подхватил ее горящее тело.

А потом наступил ад.

Я ничего не успел понять, а огонь уже приварил к ней мое тело. Я хотел закричать, но голоса не было. Я не мог оторвать ее от себя. В омерзении, освежеванный болью, я поволок ее по горящей земле. У меня не было выбора.

Не знаю, далеко ли отполз, вскоре ли потерял сознание. Боль от ожогов чувствуешь не сразу, зато ее чуешь носом. Наши спаянные тела – мое живое, а ее, наверное, мертвое, – пахли паленым салом.

– Так что она сказала напоследок? – спросил меня позднее Перес. – Что она сказала, когда вы доползли до ручья?

Потому что она заговорила. Не представляю как. Я думал, она мертва. И все же несколько слов вытекли из нее, выдавились, будто желчь. Надтреснутым, опаленным голосом Натали прошептала:

– Я всегда спасала его. Я никогда не позволяла ему умереть. Нужно защищать своих детей. Я люблю своего сына. Я люблю своего сына больше всего на свете.

То были ее последние слова, а потом глаза ее закатились, и она обратила ко мне взгляд, обожженный взгляд слепых белков в скорлупе глазниц. Помню, меня стошнило. Я стоял на коленях в грязной воде, сжимая в руках ее смердящее тело. Я отвернулся, и меня вырвало. А потом чернота.

Мы сажаем семечко, предполагая, что это любовь. А потом семечко начинает давать корни, и вдруг понимаешь, что растет оно совсем не так, как надо. Но уже поздно. Семечко выросло в деревце, покрылось листвой, зацвело и дает плоды безумия.

Как же быть с безумием внутри нас?

Можно принять его, сделать его частью своей жизни. Может быть, Пьер Дракс некоторое время так и поступал. Но потом что-то стало тянуть его прочь: он понял, от чего отказался, поменяв Катрин на Натали. И еще понял, что его сын в опасности. Можно бежать хоть на самый край света. Или взглянуть в лицо своему кошмару. Быть может, это и произошло в горах тем июньским днем, в одном из зачинов к истории про Луи Дракса.

Человек взглянул в глаза правде, и двое людей за это заплатили.

Я получил сильные ожоги, и меня госпитализировали в Каннах. Я очнулся через три дня в реанимации. В настоящей агонии, не понимая, как еще жив, да и как вообще человеческий организм может терпеть столько боли. Рядом со мной сидела детектив Шарвийфор. Ее поразительные глаза были красны, бессонны, в них жило удивление. Наверное, я был вылитое порождение ада. Она сказала, что тело Натали – все, что осталось, – отправили в морг. Сам я выжил чудом. Если б я случайно не натолкнулся на ручей, если б меня вовремя не нашел Жорж Наварра, если б не вытащил на себе в поле, если б нас не увидели с вертолета…

Я бы тоже превратился в головешку.

Я люблю своего сына. Люблю больше всего на свете. Я никогда не позволяла ему умереть.

Луи называл это Правом Избавления. Об этом написал потом в своих показаниях Марсель Перес – он собрал всю историю по кусочкам. Луи убивал своих хомячков, думая, будто существует секретный свод правил. Правил, о которых все молчат. И по этим правилам хозяин зверька имеет право его убить. Если это твой зверек, тебе и решать, умирать ему или жить. И как ему умирать или жить. Луи вырос на этих правилах, потому что в них верила Натали. Жизнь Луи была собственностью – ее собственностью.

Когда он был маленький, Натали травмировала его сама. Скорее всего, даже пыталась его убить, но испугалась. Подрастая, Луи со временем понял, чего ждет от него Натали, и поступал, как она хотела. Значит, он прыгнул с обрыва сам. Перес уверился в этом, услышав слова Луи из царства комы. Натали даже не прикоснулась к нему. Ей достаточно было оказаться рядом. С ребенком случится неприятность, а Натали его спасет. Это укрепит связь между ними. Она любила сына, она его ненавидела. Хотела быть с ним всегда и не хотела видеть его. Не могла с ним жить и не могла жить без него.