Джон Коннолли - Порода убийц Страница 41

Первые признаки напряженности появились в июле, когда стало очевидным, что Фолкнеры и их дети держатся особняком от всех остальных семей. Фолкнер получал большую долю продуктов как руководитель общины, и он запретил пользоваться какими-либо денежными фондами из тех, которые семьи привезли с собой, — как минимум 20 000 долларов. Даже когда Лори Пирсон, дочь Билли и Олив Пирсон, серьезно заболела гриппом, Фолкнер настаивал на том, чтобы она лечилась, не покидая общины. Обязанности врача были возложены на Кэтрин Корниш, у которой был некоторый опыт в медицине. Согласно письму Элизабет, Лори с трудом выжила.

Озлобленность по отношению к Фолкнерам усилилась. Их дети, которых, по настоянию преподобного, следовало называть только Адамом и Евой, подавляли младших членов коммуны. Элизабет глухо упоминает об отдельных актах жестокого насилия, совершенных как над животными, так и над детьми двумя отпрысками Фолкнеров. Очевидно, что эти сообщения заставили ее сестру всерьез забеспокоиться. В письме от 7 августа 1963 года Элизабет пытается успокоить Лену, возражая, что их трудности не имеют ничего общего с муками, которые терзали первых поселенцев в Америке, сошедших с борта «Мейфлауэр», или те отважные души, которые отправились на Запад навстречу неприветливому и жестокому миру индейцев. «Мы веруем в Бога — нашего Спасителя и в преподобного Фолкнера, он — наш светоч веры».

Но в письме также есть и первое упоминание о Лайале Келлоге, в которого, по-видимому Элизабет безумно влюбилась. Казалось, во взаимоотношениях между Фрэнком Джессопом и его женой практически отсутствовал секс, хотя было ли это результатом семейных раздоров или физической немощи, неизвестно. В действительности отношения между Лайалом и Элизабет, возможно, начались как раз тогда, когда она отправляла письмо в августе, и достаточно заметно продвинулись к ноябрю, потому что Элизабет описывает его своей сестре как «чудесного человека».

С моей точки зрения, и сами эти отношения, и то, что о них стало известно, в немалой степени следствие разобщенности внутри общины. Из писем Элизабет Джессоп можно понять, что Луиза Фолкнер играла главную роль в этом разобщении, роль, которая, казалось, поразила Элизабет и, возможно, в конце концов привела Луизу к мучительному конфликту с собственным мужем.

Глава 15

Пассажирский лифт на станции метро «190-я улица» украшали фотографии котят и щенков. Внутри были два деревца в горшках и свисающий с потолка звездно-полосатый флаг; небольшой стереопроигрыватель играл тихую расслабляющую музыку. Оператор Энтони Вашингтон, создавший столь неожиданную обстановку в лифте, сидел за небольшим столиком на удобном стуле и приветствовал многих пассажиров по именам. Министерство транспорта однажды попыталось заставить Энтони очистить стены лифта от этих украшений, но кампания, развернутая в прессе и обществе, заставила чиновников уступить. Краска, капающая с потолка на станции метро, воняла мочой, а между рельсами протекал ручеек грязной воды. Учитывая все это, те, кому приходилось пользоваться метро, были очень благодарны Энтони и уверены, что даже эти мерзкие чинуши из министерства тоже должны испытывать благодарность к таким, как он.

Была только четверть десятого, когда лифт Энтони Вашингтона спустился, и я оказался перед входом в Форт-Трийон-парк. Погода испортилась. Гроза разразилась на рассвете, и с того времени шел дождь. Вот уже целых четыре часа теплый сильный ливень поливал город, заставляя зонтики вырастать, как грибы, повсюду.

На остановке не было автобуса, который отвез бы посетителей в Монастыри, но, собственно говоря, кроме меня никто и не стремился отправиться в том же направлении. Я запахнул пиджак и пошел по Маргарет Корбин-драйв. Группа рабочих столпилась, прижавшись, друг к другу, под козырьком небольшого кафе, пытаясь укрыться от дождя и выпить чашечку кофе. За ними неясно маячили вдали руины форта Трийон, который выстоял против нашествия войск из Гессена во время Войны за независимость. Маргарет Корбин — первая американка, выступившая на стороне солдат в битве за свободу. Любопытно, была бы Маргарет достаточно жесткой, чтобы выстоять против войск наркоманов и грабителей, которые теперь оккупировали место ее триумфа. Пожалуй, да.

Буквально через минуту махина Монастырей выросла прямо передо мной, береговая линия острова Нью-Джерси осталась слева от меня вместе с потоком машин, устремляющимся на мост Джорджа Вашингтона. Джон Рокфеллер-младший подарил эту землю городу и оставил верх холма для создания музея средневекового искусства, который в 1938 году здесь и открылся. Земельные наделы пяти монастырей были объединены в одно современное строение, само по себе представляющее что-то наподобие средневековых строений в Европе. Отец впервые привез меня сюда еще ребенком, и это место до сих пор приводит меня в восторг. Окруженный его высокой центральной башней и зубчатыми стенами, арками и колоннами, человек вскоре начинает чувствовать себя странствующим рыцарем, если забыть о том, что вы смотрите на деревья в районе Нью-Джерси, населенном богачами, где только девица с психическим расстройством может стать жертвой ограбления или матерью-одиночкой.

Я поднялся вверх по лестнице к кассе, заплатил свои 10 долларов и спустя несколько мгновений осматривал зал в романском стиле. Кроме меня здесь никого не было: сравнительно ранний утренний час и плохая погода удержали многих посетителей от похода в музей, и я предполагал, что во всем Монастыре бродило около дюжины зевак, не больше. Я медленно прошел через часовню Фуэнтидуэнья, остановившись, чтобы полюбоваться на апсиду и тяжелый крест, свисающий с потолка. Затем миновал монастыри Святых Гильермо и Кукса перед готической часовней и спустился на нижний этаж.

У меня было около десяти минут до встречи с Мики Шайном, поэтому я направился к Сокровищнице, в которой хранились манускрипты. Я вошел в современную стеклянную дверь и остановился в комнате в окружении панелей хоров аббатства Юмиэгес. Манускрипты хранились в стеклянных витринах и были раскрыты на страницах с наиболее красивыми образчиками книжной миниатюры. Я остановился на минуту перед прекрасным часословом, но в основном мое внимание было сосредоточено на посетителях.

Книга Откровения была источником вдохновения для художников-миниатюристов начиная с IX века, и, хотя циклы картин на темы Апокалипсиса предназначались для монастырей, они так же изготавливались для отдельных богатых покровителей. Некоторые из лучших образцов были собраны вместе для этой выставки, и образы Страшного Суда и наказания заполнили зал. Я немного постоял, разглядывая, как средневековых грешников разрывали пополам, насаживали на кол, пожирали и предавали другим адским мукам. Либо, как в Винчестерской Псалтири, мучили всеми способами сразу. Потом я перешел к работам Дюрера, иллюстрациям Кранаха к переводу Нового Завета Мартином Лютером на немецкий язык, потом к видениям красных драконов Блейка, пока, наконец, не увидел экспонат в центре экспозиции.

Это был Апокалипсис из Монастырей, датируемый первой половиной XIV века. Миниатюра на открытой странице была практически такой же, как и та, которую я нашел в книгах Братства. Она изображала многоглазое чудище с длинными паукообразными ногами, уничтожающее грешников копьями. В правом углу картины были нарисованы Христос и святые, бесстрастно взирающие на происходящее. Пояснительный текст в витрине сообщал, что чудовище уничтожает тех, чьи имена не занесены на скрижали божественной Книги Бытия. Ниже приводился перевод примечания художника, написанного по-латыни на полях: «Если имена спасенных должны быть записаны в Книге Бытия, почему бы и имена отверженных не вписать туда же, и в каком месте тогда их искать?»

Я услышал отголосок угрозы в адрес Мики Шайна и его семьи, прозвучавшей из уст мистера Падда: их имена должны быть вписаны. Вопрос, который задал художник, — быть вписаны, но куда?

Было уже десять часов утра, но я не видел Мики Шайна. Я вышел из Сокровищницы, прошел через Стеклянную галерею и открыл маленькую незаметную дверь, которая вела в часовню Трие. Кроме шума дождя единственным звуком, нарушающим тишину, был стук капель воды в фонтане посреди мраморной галереи, заканчивающейся высоким крестом из известняка. Справа от меня проход вел к часовне Беннефонта. Пройдя через нее, я оказался в саду лицом к Гудзону и береговой линии Нью-Джерси. Башня готической капеллы находилась правее от меня; налево была высокая стена ограды Монастырей, небольшой склон под нею порос травой. Другие две стороны квадрата, ограничивающего пространство сада, создавали крытые аркады.

Он был засажен деревьями и кустами, характерными для садов Средневековья. Каре, образованное четырьмя айвовыми деревьями, располагалось в центре, золотистые плоды на них только начинали появляться. Валериана росла в густой тени черной горчицы, рядом были тмин и лук-порей, любисток и шнитт-лук, марена красильная и подмаренник, — последние два растения использовались при изготовлении красок для книжной миниатюры в большинстве экспонатов центрального здания музея.