Франк Тилье - Переломы Страница 41

— Я хочу видеть ее глаза.

— Хорошо. Очень хорошо…

Шелестят листья, женщина чувствует, что кто-то к ней подходит. Кто-то прикасается к ее голове. Она сжимает кулаки за спиной. Повязку с глаз снимают. Она зажмуривается, глаза жжет. Прежде чем она успевает что-то разглядеть, луч света ослепляет ее, из-под кляпа вырывается сдавленный крик.

Вдруг Люк Грэхем осознает, что произносит слова, о которых сразу же начинает жалеть:

— Что вы с ней сделали, почему она в таком жутком состоянии?

— Так она у меня уже много недель, а вы как думали? Не задавайте вопросов. Вы действуете, я беру на себя остальное, как договаривались. Когда будете действовать, не забывайте ни на секунду, почему она здесь. И последнее. Можете развязать ее, но не вынимайте кляп. Лишний риск ни к чему. Начинайте. Ваш час настал.

Люк Грэхем ждет, пока его собеседник удалится в темноту. Вернувшись к жертве, он видит, что его фонарь освещает землю, а женщина с обритой головой смотрит на него. Тогда он снова ослепляет ее.

— Сейчас же прекратите разглядывать меня!

Она кричит через тряпку, затыкающую рот, падает на бок, извивается, как угорь, попавший в сеть. К ее голове прилипли листья и мелкие веточки. Люк смотрит, как она дергается, как она корчится.

Потом, наклонившись над ней, шепчет ей в самое ухо:

— Вы ведь меня узнали, правда? О да, вы меня узнали… И вы умрете.

Он перерезает ножом ее путы, тянет ее за руку. Она с трудом стоит на ногах, из-под клейкой ленты, бесконечными витками покрывающей ее лицо, с шумом вырывается дыхание. Он толкает ее, она падает, он ставит ее на ноги.

— Я хочу, чтобы вы сопротивлялись. Я хочу, чтобы… — он встряхивает ее, — вы меня ударили! Я хочу драки, вы поняли?

Но она не борется, ее щеки раздуваются. Дюмец — уже не человеческое существо, это просто кусок плоти. Люк вытаскивает фляжку с виски и одним глотком опустошает ее. Потом подходит поближе, поднимает левую руку. Он ждет ответных действий, но Дюмец не двигается, не защищается. Моллюск.

— Ударь меня! Ударь меня, или я тебе врежу!

Дюмец пытается что-то сказать через кляп. Тогда Грэхем кончиком ножа разрезает клейкую ленту.

— Проси прощения. Я хочу слышать, как ты просишь прощения.

Женщина приоткрывает губы. Она что-то шепчет, вынуждая Люка нагнуться к ней. Еле слышный голос произносит:

— На что… похож шум белого паруса на ветру? Вы… вы можете мне рассказать?

Сбитый с толку Люк выпрямляется. Он не понимает этой реакции, он не может дать никакого ответа. Шум белого паруса на ветру? Что это значит?

Он не в силах вынести взгляд этой несчастной, и у него начинает гудеть в голове. Растерянный, он отступает и в свою очередь исчезает в темноте. Задыхаясь, сжимая в одной руке фляжку, а в другой — нож.

Жюстина Дюмец медленно поднимает голову, оборачивается. Никого. Она вытирает запястьем текущую из носа кровь, снова горбится, ждет, когда голос опять начнет выкрикивать приказы.

Звук шагов приближается, земля дрожит совсем близко от нее.

— Вставай и беги. Давай спасайся. Беги прямо. Я освобождаю тебя. Иди домой.

Ни о чем больше не думая, Дюмец вскакивает и бросается бежать. Ветки хлещут по щекам, колючки вонзаются в пятки, ямы, корни — неважно!

Опьянев от кислорода, она огибает одно дерево, другое, потом еще одно, пока ей не становится трудно дышать, пока она не начинает ощущать нехватку воздуха в легких. Она останавливается, пытается перевести дух, но безуспешно. Из горла вырывается бульканье. В груди становится горячо. Горячо и почти приятно. Земля начинает вращаться, она все ближе и ближе. Падая, Дюмец подносит обе руки к перерезанному горлу. Жизнь медленно уходит, и последнее, что она видит, — это лезвие ножа.

Мучения наконец закончились.

Люк Грэхем стоит над ней, у него дрожат колени. За его спиной раздается шум. Он оборачивается, человек в капюшоне разворачивает большой кусок полиэтилена.

— Я не хотел убивать ее, я…

— Не надо было убирать кляп, я же говорил вам. Теперь возвращайтесь домой. Избавьтесь от ножа и от всех следов наших встреч.

Истязатель подтягивает тело Дюмец, фотографирует его под разными углами и заворачивает в пластик.

— Не волнуйтесь, дрожь пройдет. А потом вам станет лучше, вот увидите. Вы будете хорошо себя чувствовать, вы будете счастливы… Ну, в общем, вы в этом лучше меня разбираетесь, правда? Вот, держите платок. И не забудьте: я связан с вами так же прочно, как и вы со мной.

Люк слабеющей рукой берет платок.

— Боже мой… Но кто вы такой?

— Человек, такой же, как все остальные.

— Но почему я? Почему вы выбрали меня?

Человек показывает на левое запястье Люка.

— Потому что вы уже умерли. И вам больше нечего терять.

Он уходит, уносит тело.

Сначала Грэхем стоит неподвижно, не в состоянии сделать ни шага, потом находит в себе силы уйти и раствориться в темноте леса.

Сумрак овладел им.

И останется с ним навсегда.

Как и та недоступная пониманию фраза, которую произнесла женщина, убившая его семью: «На что похож шум белого паруса на ветру?»

45

Жюли Рокваль проходит в центр столовой. Через какое-то время ее глаза привыкают к свету, и теперь она лучше различает силуэт на фоне открытой входной двери.

— Прошу прощения. Дверь была открыта, и я…

Тень отделяется от стены.

— Открыта? Не думаю.

Молчание.

— Кто вы?

— Жюли Рокваль. Сотрудница социальной службы психиатрического отделения.

Встревоженная Доротея подходит ближе.

— Что вы делаете в нашем доме?

Резкий тон, не оставляющий никаких сомнений. Теперь женщины стоят лицом к лицу.

— Я пришла, чтобы увидеться с Алисой Дехане. Это, случайно, не вы?

Доротея подходит к инвалидному креслу, огибает его и встает так, чтобы мать могла ее видеть.

— Привет, мама.

Она целует мать в щеку. В этом жесте чувствуется что-то натянутое, Жюли не может понять, что именно. Доротея выпрямляется, потом, сжав руки за спиной, бросает взгляд в окно.

— Алиса — моя сестра, она не живет здесь уже больше года.

Она резко оборачивается:

— Что вам от нее надо?

Жюли, злясь на саму себя, прикусывает изнутри щеку. Конечно, распечатка с адресом, полученная от лаборанта, устарела, бомбейскую кровь переливают не каждый день. Еще одно доказательство плохой работы больничной администрации.

— Я должна задать ей несколько вопросов, связанных с делом, которым я занимаюсь. Вопросы весьма личного свойства. У вас нет ее нового адреса?

Доротея, выпрямившись, чуть прогнув спину, надменно смотрит на нее:

— У моей сестры какие-то проблемы?

— Не совсем у нее.

— Что значит «не совсем»?

— Не совсем, и все тут.

Доротея берет листок бумаги из ящика, что-то пишет на нем и протягивает собеседнице.

— Вот. Достаточно было открыть телефонную книгу, и вы бы нашли этот адрес. Теперь уезжайте.

Не трогаясь с места, Жюли кивает в сторону Бландины:

— Вы сами ухаживаете за матерью?

— Как когда. Я, мой отец, Мирабель… Мама живет то здесь, то… в другом месте.

— Ваш отец — это Клод Дехане?

— Он самый.

— А где он?

— Не знаю, его фургона тут нет. Вы кого хотите видеть — его или Алису?

Жюли, раздраженная дерзостью молодой женщины, внезапно меняет тон:

— Обоих. Ваша мать была тут совсем одна. С ней рядом должен постоянно кто-то находиться.

Доротея подходит к креслу и снова поворачивает его к окну.

— Когда мама еще могла говорить, она больше всего любила вид из этого окна. Она просиживала тут часами в качалке и читала любовные романы. И что-то напевала.

Слова звучат фальшиво, женщина говорит словно заученными фразами. Как можно наслаждаться видом военного кладбища?

— У вашей матери синдром «запертого внутри», верно?

— Да, правильно.

— Нарушение мозгового кровообращения?

— Несчастный случай.

— С кем я могу связаться, чтобы получить информацию о ней? С медицинским центром в Берк-сюр-Мер?

Доротея хмурится:

— А зачем вам информация? Вы думаете, нам тут нужна социальная служба?

— Человек, пытавшийся покончить с собой, вряд ли может заниматься уходом за такой тяжелой больной. По правде говоря, я не понимаю, почему клиника не…

— Моя мать получает отличный уход, за ней наблюдают компетентные специалисты по лечебной физкультуре, физиотерапевты, врачи. Мой отец полностью переоборудовал все в доме, чтобы у мамы были все возможные удобства, разве вы не видите? Вы представить себе не можете, как он о ней заботится. Уже много, много лет все идет прекрасно. А теперь — уезжайте!