Николь Жамэ - Тайна острова Химер Страница 41

— Ну и какие же, по-твоему, у меня должны быть на то причины?

— Если предположить, что именно ты похитил письмо Мэри, ты стал обладателем некой тайны, которую она хотела передать своему ребенку. И если она обвиняла свою семью, от которой сбежала — не знаю уж, какое ужасное открытие заставило ее так поступить, — ты вполне мог начать мстить за нее Салливанам.

— Единственный из этой семьи, кого я охотно убил бы, — вздохнул Райан, — это Эндрю, муж Луизы. Но это сделала вместо меня его болезнь…

— В чем он виноват?

Райан глубоко вздохнул и закрыл глаза. Видно было, что ему доставляет боль возвращаться в годы, возможно, самые счастливые в его жизни: он страстно любил Мэри, и она любила его с такой же страстью.

— У Эндрю Салливана были другие планы касательно будущего своей дочери, и в конце 1967 года он не колеблясь насильно лишил ее свободы, чтобы нас разлучить…

— Неправда, — перебила его Мари. — Луиза сказала мне, что Мэри сбежала к тебе.

— Она солгала. Либо Эндрю все устроил без ее ведома. Мэри знала, что ее семья никогда не согласится на наш брак…

Мари почувствовала, как в голосе ее отца зарождается глухая ярость, разрастающаяся по ходу повествования, как бередит она его раны.

— Мэри действительно решила сбежать ко мне, мы даже назначили свидание… Я ждал ее, ждал много дней… Она так и не пришла. Чем дольше, тем больше я сходил с ума от беспокойства. Не выдержав, я пришел к Салливанам. Эндрю повел себя ужасно, его поведение было оскорбительным. С явным удовольствием он сказал, что поместил дочь в надежное место и я ее больше не увижу. Не будь он ее отцом, я бы его убил.

Она заметила, как в глазах отца молнией мелькнул холодный блеск, свойственный тем, кто способен убить без угрызения совести одним ударом. Но сразу же его выцветшие голубые глаза заволокла безграничная печаль.

— Я перевернул небо и землю, чтобы отыскать ее. Однако через несколько недель она вдруг объявилась! Моя красавица, счастье мое, она была со мной…

Мари, зачарованная нерастраченной силой любви, которую все еще испытывал Райан к Мэри, увидела, как он ушел в себя. Лицо его словно засветилось от захвативших его воспоминаний. Ей пришлось повторить вопрос, чтобы он опять вернулся к ней.

— Что же с ней случилось?

— Я сотню раз спрашивал Мэри об обстоятельствах ее исчезновения, но она не хотела мне говорить.

— Что ей мешало?

Райан сделал над собой видимое усилие, чтобы поведать дочери о самом горестном из своего прошлого.

— Она пообещала все рассказать потом, позже… Она сказала, что если я узнаю правду о том, что сделала с ней семья, я захочу мстить… Все, что она хотела, — это побыстрее убежать от своих родственников, из этого места… Я не стал настаивать…

— А она прожила слишком мало и не успела открыть свою тайну… Вот разве что в письме, которое она оставила для меня, но которое у меня похитили…

Райан улыбнулся своей дочери и достал из внутреннего кармана куртки крафтовский конверт, исчезнувший в день свадьбы.

— Это ты его украл?

— Я просто взял его. Пойми, это все, что у меня осталось от нее…

Из конверта он вытащил блокнот, попорченный плесенью и сыростью. Странички его так слиплись, что образовали негнущийся кусок картона с пятнами расплывшихся чернил. Невозможно было разобрать ни слова.

Райан отдавал его на исследование в лабораторию, но, увы, не осталось ничего от свидетельства Мэри. Зато…

В лунном свете, к которому они уже попривыкли, он испытующе всматривался в лицо Мари. В его зрачках она прочитала колебание и беспокойство, чувствовалось, он боится говорить, боится за нее.

— Было что-то еще?

— Да, настолько невообразимое…

— Говори, — твердо потребовала Мари.

Тогда Райан вынул из конверта довольно помятый лист, заключенный в пластиковую обложку, и, не сводя глаз с дочери, протянул его ей.

Взгляд Мари словно приковался к документу, пришедшему из прошлого, она не верила глазам своим… Это было непостижимо…

То был нарисованный пастелью портрет мужчины, бывшего не кем иным, как Лукасом. Ее Лукасом, тридцатилетним!..

— Это невозможно! — взорвалась она. — Как Мэри Салливан могла передать этот рисунок в нотариальную контору в мае 1968 года? Лукасу в то время только исполнилось шесть лет!

Райан перевернул лист и показал дочери на несколько строк на обратной стороне. Определенно рукой Мэри была написана фраза: «Этот человек — чудовище, то, что он породил, — чудовищно».

Бездна разверзалась под ногами Мари. Растерянность, замешательство овладели ею, тревожная тоска сжала сердце.

Она уже знала, что худшее впереди.

Во сне черты Лукаса расслабились, на лбу рассыпались локоны темных волос, и впервые за последние дни лицо его было кротким и даже счастливым.

«Чудовище». Навязчивая фраза вертелась в голове Мари, пока она смотрела на спящего мужа. Нет, он не мог быть чудовищем. Но вот его биологический отец… Они с Райаном это допускали.

Почему Мэри постаралась так точно его нарисовать и передать портрет своему ребенку, которого еще носила в себе? Где она встретила этого человека, как две капли воды похожего на Лукаса? Рассуждая над этим, Мари подумала, что если уж Мэри знала отца Лукаса, то могла видеть и маленького мальчика, которому в ту пору было лет шесть. Выходило, ее мать, Мэри, возможно, знала того мужчину, которого любила Мари!

Так что какими бы поразительными ни были эти умозрительные построения, им тем не менее не удавалось стереть страшную фразу.

«Этот человек — чудовище».

— Когда я обнаружил этот портрет и особенно слова, — сказал Райан своей дочери, — то попытался тебя предостеречь и в последний момент вложил записку в твой свадебный букет. И сегодня я заклинаю тебя, Мари, будь осторожна, остерегайся…

В тот раз она вспылила, с горячностью утверждая, что полностью доверяет Лукасу и любит его.

А сейчас, глядя на спящего, она не могла уклониться от утверждения, которое оставила ей мать.

«То, что он породил, — чудовищно».

Неужели Лукас тоже чудовище, как его отец?

Мари издалека увидела его. Одетый в черное, он стоял лицом к морю на самой высокой скале Киллмора. Она приблизилась и тихо окликнула:

— Лукас… Лукас?

Он не шевельнулся. Слышал ли он ее?

Она крикнула:

— Лукас!

Он не среагировал, словно она для него не существовала. Мари вцепилась в него, вынудила повернуться, и ей стало страшно: глаза Лукаса были закрыты, у него было бледное лицо, как у мертвеца, из носа капала кровь.

Она опять выкрикнула его имя, и в этот раз веки его раскрылись. Она завопила от ужаса: у него были зеленые, фосфоресцирующие глаза, взгляд, устремленный на нее, был ужасен.

Одним движением он обмотал ее красным кружевным саваном, она забарахталась, но саван неумолимо стягивался на ней…

Запутавшаяся в простынях, Мари проснулась вся в поту, сердце колотилось. Было уже поздно, место на постели рядом с ней пустовало.

Она рассердилась на Лукаса, и это помогло ей избавиться от впечатления чего-то сине-зеленого, оставленного кошмарным сном.

Почему Лукас не разбудил ее, не взял с собой? Если он и в самом деле хочет отстранить ее от расследования, то война между ними неизбежна.

После хорошего душа, смыв с себя налипшие остатки кошмара, она решила действовать по-своему и прошла в комнату бабушки. Ей во что бы то ни стало надо было получить другие сведения о заточении Мэри и возможном пребывании Элен в Киллморе до 1968 года.

Старая дама, еще удобно лежавшая в своих подушках, несмотря на слепоту, хорошо почувствовала возбужденное состояние внучки. Вопросы явно были ей неприятны, и она с горячностью ответила:

— Если уж и было такое, что Элен находилась здесь до 1968 года, я бы знала об этом и не скрыла бы!

Чтобы не раскрывать источник информации, Мари сказала, что якобы случайно нашла конверт, предназначенный ей матерью.

Луиза ужаснулась, когда узнала, что ее муж Эндрю мог так цинично солгать ей.

— Он сказал мне, что Мэри сбежала, забрав свою одежду и личные вещи. Он клялся, что долго и тщетно искал ее!

Старушка сильно разволновалась, но вынуждена была согласиться, что муж ее действительно спрятал Мэри.

— Она, должно быть, считала, что я обо всем знала и ничего не сделала, чтобы ее защитить. Мой ангел, доченька, она умерла, думая, что я ее предала…

Безутешное страдание отразилось на лице Луизы, она уткнулась в подушки. Мари больше не удалось вытянуть из нее ни слова, и она вышла, чувствуя себя виноватой. Она не только не узнала ничего нового, но и неосторожно разворошила в душе своей бабушки притихшую было скорбь.

Однако она бы меньше винила себя, если бы могла видеть Луизу после своего ухода.

Убедившись, что Мари удалилась достаточно далеко, старейшина семьи Салливан решительно встала, направилась прямо к секретеру и открыла один из ящичков. Уверенной рукой она достала из него пачку черно-белых фотографий с зубцами по краям.