Вольфганг Хольбайн - Немезида: От полуночи до часа кошмаров Страница 41

— Это старонемецкий шрифт, — сказала она.

Я еще раз взглянул на надпись и пожал плечами. По мне, хоть бы это была и древневавилонская клинопись, какая разница! Это бы меня не впечатлило. С каждой секундой, которую мы проводили здесь, внизу, с каждым вдохом этого сырого, холодного, пахнущего разложением воздуха, который проникал в мои легкие, во мне росла потребность немедленно повернуться и вырваться отсюда. Но между тем чувство, которое вынуждало меня к этому, было уже не страх. Это была внезапная, непоколебимая решимость, не оставаться здесь ни в коем случае. Хотя я уже был здесь когда-то раньше…

— Готический шрифт, — вмешалась Мария. Очевидно, и у нее не было никакого желания наблюдать за церемониальным токованием Карла и Стефана, поэтому она и подошла к нам. Однако мне это было неприятно.

— Ага, — лениво сказал я. — Ну и что?

Мария покачала головой.

— Это готический шрифт, — еще раз сказала она. — Раньше все печатали таким шрифтом. Но он вышел из моды где-то в сороковых.

— Что-то вроде Зюттерлина? — предположила Юдифь.

— Нет, — ответила Мария. — Хотя некоторые путают эти шрифты. Эта надпись должна быть шестидесяти- или семидесятилетней давности.

Она сильно дрожала. Она проследила взглядом старую электропроводку вплоть до места, где она исчезала в стене. Если мысленно продолжить эту линию, она, вероятно, попадет как раз к тому огромному генератору с другой стороны этой стены. То, что стояло здесь примерно целое поколение назад, должно было потреблять довольно много электрического тока. И вот что странно: внезапно у меня возникло чувство, что я должен был знать, что это было. Это было то же самое, что и незадолго до этого, в моей комнате. Хотя я совершенно определенно никогда здесь не бывал, у меня вдруг возникло такое явное ощущение дежавю, что на спине у меня выступил холодный пот.

И здесь совершенно не годилось доморощенное объяснение Юдифи. Возможно, оно сошло бы для той комнаты в верхнем этаже, и из моего подсознания всплыли все воспоминания из прочитанных книг, увиденных фильмов и всяких стереотипных представлений, которые я когда-либо слышал об интернатах и закрытых учебных заведениях. Но затхлое подземелье, генератор электрического тока, который, как мне казалось, мог бы снабжать током небольшой городок, приборная доска, словно из музея электричества, — все это вовсе не относилось к представлениям, которые я мог бы связать с интернатом.

И не только это. Уже только то, что это помещение казалось мне каким-то таинственным образом знакомым, было достаточно плохо, но удивительно и пугающе было то, что я точно чувствовал, что здесь чего-то не хватает. Не только шкафов, которые оставили свои призрачные тени на стене, не приборов, к которым были подведены кабели. Было что-то еще. Здесь находилось что-то еще, что…

— Жутковато, — проговорила Юдифь, и я потерял мысль.

В эту секунду я ее почти ненавидел. У меня было такое чувство, что я вот-вот нащупаю ответ. Решение было здесь, так близко, что нужно было только протянуть руку, чтобы схватить его, но голос Юдифи спугнул его, как чуткое животное, которое лишь зазевалось на секунду, но потом вмиг снова спряталось.

— Да, — ответил я. Вероятно, в моем голосе против моего желания отразились мои чувства, потому что Юдифь сконфузилась и взглянула на меня даже как-то испуганно. Она хотела что-то спросить, но я резко обернулся и подошел к стеллажам, которые занимали заднюю стену подвала. Я ничего не мог поделать с тем, что постепенно становился все более истеричным.

Обе дамы последовали за мной, и это только потому, вероятно, что им просто не хотелось оставаться в темноте, и я поднял лампу повыше. Юдифь коротко вскрикнула, отшатнулась назад и закрыла ладонью рот. Я услышал, как Стефан с Карлом прекратили свой идиотский спор и быстрыми шагами поспешили к нам. Часть меня, которая еще не была охвачена истерикой, снова решила сделать то, что я обычно делаю в таких случаях (это когда я веду себя по-идиотски) и разыграть героя. Я поднял лампу еще выше, вытянул другую руку вперед и схватил тот предмет, который вызвал такой очевидный ужас у Юдифи.

Это была стеклянная банка для консервирования. Как и все вещи на этих стеллажах, ей было пятьдесят или шестьдесят лет, одна из тех тяжелых, сделанных из толстого стекла, на крышке которых выпуклым шрифтом красовалась фамилия производителя, и закрывались они при помощи резиновых колец и металлических ободков, которые должны были сохранять содержимое банок на целую вечность.

Этой банке явно не повезло выполнить свое предназначение. Она была такая тяжелая, что мне было тяжело держать ее одной рукой, пытаясь в свете керосиновой лампы прочесть выцветшую надпись на этикетке. Что бы ни было в этой банке законсервировано, превратилось в слизистую черную жижу, оставлявшую при поворотах волокна на внутренней стороне банки, а внутри нее плавали какие-то противные бесформенные комки.

— Это омерзительно, — с отвращением произнесла Юдифь. Она снова подошла поближе и попыталась улыбнуться, чтобы как-то сгладить тягостность ситуации, но это ей не удалось.

Я лишь согласно кивнул и попытался, поворачивая банку дальше, прочесть надпись на крышке. «Гордость домохозяек» — гласили старомодные резные выпуклые буквы.

— Скорее всего, это наглая ложь, — со смехом сказал я.

— Это зависит от хозяйки, — ответила Юдифь. — Ты же не знаешь, что она…

Ее глаза округлились. Смутившись, я еще раз посмотрел на банку в моей руке — и тут я затаил дыхание от страха и, объятый ужасом, выпустил банку из рук. В липкой жиже что-то шевельнулось!

Банка упала на пол, но не разбилась. Звук, с которым она стукнулась о твердый камень, был такой же, как если бы на пол упал массивный железный шар, и я услышал тихий свист, после которого распространился отвратительный запах. Несмотря на все случившееся, банка еще немного покатилась по полу и остановилась, совершенно не поврежденная внешне.

— Что это все значит? — спросил Стефан.

Запах становился сильнее. Свист прекратился, но было совершенно очевидно, что герметичность банки нарушена.

Юдифь издала такой звук, как будто ее сейчас вырвет, и, закрыв рот ладонью, отошла на шаг назад. Даже Стефан внезапно побледнел. На этот раз всех нас удивила Мария. С совершенно отчетливым выражением отвращения, но без малейшего колебания она опустилась на корточки и повернула банку на полу кончиками пальцев, чтобы прочесть бумажную этикетку, на которой что-то было написано карандашом. Потом она тихо засмеялась.

— Что тут смешного? — спросил Стефан.

— «Маринованные сливы», — вслух прочла Мария. — Срок хранения до декабря 1954 года. Хочет кто-нибудь попробовать?

Она выпрямилась, поднялась и оглянулась, как будто всерьез ожидала ответа на свой вопрос. Так как ответа не последовало, она добавила, обводя рукой стеллажи:

— У нас есть еще груши, абрикосы, яблочный мусс, если вы не любите сливы.

— Ты можешь читать эти каракули? — удивилась Юдифь.

— Это действительно Зюттерлин, — пояснила Мария, но уже с некоторой нервозностью в голосе, как будто сама испугалась своей смелости. — Этот шрифт назван в честь педагога и графика Зюттерлина, а читать — это громко сказано. Могу расшифровать некоторые отрывки.

— Ну, я думаю, теперь мы можем идти дальше, — настаивал Карл. — Полагаю, никто не хочет перекусить?

Никто не засмеялся, и даже нервная усмешка Карла выглядела просто беспомощно. Он начал нервно топтаться на месте, озираясь вокруг, избегая при этом смотреть на стеллажи. Можно было подумать, что он их просто боится…

— Еще один момент, — сказал я. Мне показалось, что при более ярком свете газовой лампы за стеллажами блеснуло что-то металлическое. Это стоило мне очень больших усилий, но все же я по широкой дуге обогнул лежащую на полу банку, подошел к стеллажам и взялся за одну из стоек и попробовал ее потрясти, чтобы проверить, можно ли их сдвинуть. — Давайте вместе возьмемся.

— Да что это еще за безумие? — спросил Карл.

— Да, я тоже спрашиваю себя об этом, — задумчиво проговорил Стефан, но при этих словах он так многозначительно смотрел на Карла, и голос его стал значительно строже. Даже в таком бледно-желтом, слабом свете масляной лампы было заметно, что лицо Карла побледнело еще больше.

Напрасно Стефан ждал ответа, через мгновение он пожал плечами и, не говоря больше ни слова, подошел ко мне. Пока я пытался сдвинуть стеллажи в одиночку, мне не удавалось, но вдвоем мы без особого труда отодвинули их в сторону, что оказалось неудивительным. Оказывается, стеллажи вовсе не были такими стационарными, как казалось, а передвигались на множестве вделанных в днище колесных опорах, которые, кстати, были довольно хорошо смазаны маслом. За ними мы увидели довольно крепкую на вид металлическую дверь, которая была еще дополнительно обита железными планками и заперта на модный цилиндрический замок.