Джон Трейс - Заговор по-венециански Страница 41

Capitolo XXXVII

Венеция

26 декабря 1777 года

Амун Бадави почти истек кровью.

Луиза накладывает еще жгут. Улыбается, глядя, как Амун повисает на веревках. Другой аколит достает кляп, сует купцу в рот отрезанный конец члена и после — снова кляп.

Глотай, или задохнешься.

Ave, Satanas.[32]

Культисты опускают пальцы в чаши с кровью Амуна и размазывают ее по себе, по соседям.

Dominus Satanas.

Начинается безумная оргия. Аколиты спешат совокупиться, пока жертва не умерла.

Никто не остается в стороне. Все участвуют — кроме первосвященника.

Его Дьявольское Святейшество воздерживается.

Ничто не должно отвлекать его от обязанностей, которые надлежит выполнить. Вот он, подняв руки и перекрикивая стоны, призывает послушников:

— Время пришло, братья и сестры. Аколиты, узрите жертвоприношение.

Тела разъединяются. Руки тянутся к плащам и поправляют на лицах маски.

Первосвященник подходит к бледному Амуну.

— Царь царей, бог богов, мы приносим эту жертву во славу тебя. — Он поднимает левую руку, в которой зажат небольшой остроконечный нож. — Одари нас божественной мудростью.

Первосвященник вонзает острие в макушку Амуновой головы.

— Одари нас прозрением. — Колет Амуна в середину лба.

Из ноздрей купца вырывается последний выдох.

— Ниспошли нам голоса, указующие путь. — Погружает клинок в горло Амуна.

Амун почти не чувствует боли. Сознание меркнет.

— Ниспошли любовь и понимание. — Нож входит между ребер и пронзает сердце.

— Ниспошли удачу и укрепи наш дух. — Из пореза в животе вываливаются внутренности.

— Ниспошли самоублажение, обилие утех и плодородие. — Жрец отрезает Амуну остаток члена.

Перевернув нож острием вверх, он вставляет его между ягодиц Амуна.

— И наконец, властитель всех миров, даруй нам спасение, — молит первосвященник. Вонзает нож в плоть жертвы, проводит им от ануса к мошонке и обратно.

Ave, Satanas.

И покидает обезображенную жертву.

Ave, Satanas.

К Амуну подходят двое аколитов с одинаковыми церемониальными ножами.

Ave, Satanas.

Затем отдают инструменты жрецу. Считают раны. Их ровно шесть сотен и шестьдесят шесть. Земля у ног жертвы пропиталась кровью. Тело висит, словно туша на бойне.

— Режьте путы, — приказывает верховный жрец. — И кладите его на алтарь.

Амуна переносят на мраморную плиту в красных прожилках. Это украденная крышка саркофага.

— Подайте мне его инструменты.

Первый служка подносит этрусскую шкатулку, второй — глиняную чашу. Третий — скульпторский нож. Четвертый — небольшой прямоугольный предмет, завернутый в длинный отрез шелка.

Даже самые преданные из послушников морщатся, когда первосвященник приступает к омерзительному обряду — вырезанию печени.

Нож глубоко входит в правую часть брюха, и наружу вырываются газы. Вслед за ними — кишки.

Удалив потроха, жрец достает печень. Обрезает кровеносные сосуды, убирает жир и прочее, что не нужно. Кладет печень в шкатулку.

— Дети мои. Время подношения!

Двум кострам скармливают еще больше дров, чтобы вышел единый огромный жертвенный огонь. В оранжевом свете извивающихся языков пламени видно, как четвертый аколит разворачивает шелковый сверток и достает из него драгоценную серебряную табличку.

Третью из набора «Врат судьбы».

Изображение демона смотрит прямо на верховного жреца.

Тот, поцеловав себе кончики пальцев, медленно проводит ими по рогатому божеству и змеям.

Поднимает драгоценность над головой.

— Узрите истинного бога, Люцифера, запечатленного в своем же драгоценном металле за шесть сотен лет до рождения Христа. Великий Сатана, тебе мы платим дань. Во славу тебя и ради своего спасения приносим мы эту жертву.

Опустив голову, он вытягивает руку с табличкой в сторону тела Амуна Бадави. Четверо аколитов хватают труп за руки и за ноги и швыряют его в костер.

Глава 39

Пьяццале-Рома, Венеция

И хотя церковь Спасения совсем недалеко от гостиницы, Том не спешит возвращаться в свой крохотный номер.

Кровавый знак на полу в соборе испускал флюиды зла такой силы, с какой Том сталкивался исключительно во время экзорцизмов. По правде говоря, он даже не был готов к такому удару, наивно полагая, будто, покинув церковь, можно забыть о дьявольщине.

Не тут-то было.

Лишь когда ноги начинают ныть, жажда становится невыносима, а голова почти проясняется, Том решает вернуться к себе в комнатку.

Скинув ботинки, он допивает бутылку теплой воды. Карабинеры одолжили старенький ноутбук и дешевый мобильник, которым Том быстро нашел применение. Выйдя в Интернет, он открывает свой почтовый ящик на американском сервере и роется в адресной книге, пока не находит телефонный номер одного старого друга.

Альфредо Джордано — для друзей Альфи, — рожденного в Нью-Йорке сына итальянских иммигрантов.

Набрав номер и дозвонившись, Том еще долго ждет, пока Альфи позовут к аппарату. Место, где Альфи проводит свои долгие дни и ночи, просто огромно. Его построили более пяти сотен лет назад, и охраняется оно едва ли не крепче любого другого учреждения в мире. А служит Альфи при папском престоле, в библиотеке Ватикана.

— Pronto. Джордани, — говорит Альфи, зажав трубку между плечом и ухом.

— Ты не спишь еще?

Секунду Альфи молчит — вдруг собственный слух обманул его?

— Том?

— Привет, Альфи. Прости, что звоню так поздно. Ты, наверное, собирался на мессу или уже спать?

— Не беда. Рад слышать. — Альфи делает паузу, потом добавляет: — Ты как?

Десять минут уходит на то, чтобы рассказать Альфи о событиях после драки в Лос-Анджелесе. Альфи и Том сдружились на семестровых курсах, еще когда Альфи случалось напиваться в стельку и с похмелья пропускать половину занятий в надежде, что Том выручит.

Два друга успевают попрощаться по нескольку раз, пока Альфи вспоминает былые времена. Наконец оба кладут трубки, и Альфи идет обратно к себе через богато украшенный Сикстинский зал. Просьба Тома необычна, но — по словам самого Альфи — выполнима. У него привилегированный доступ к библиотеке, где хранятся семьдесят пять тысяч рукописей и около двух миллионов книг, не говоря уже о целом музее, посвященном этрусской культуре.

Альфи уверен, что сумеет помочь. Если только — и эта мысль беспокоит его — запрошенные сведения не содержатся в секретных архивах. Там стеллажи протяженностью в пятьдесят две мили, на которых хранится запретная информация, и доступ к ней имеют лишь святейшие.

Capitolo XXXVIII

Венеция

27 декабря 1777 года

Бледно-розовый рассвет окрашивает воды лагуны, над которыми в зловещей тишине повисает тонкая кладбищенская дымка.

Верховный жрец прохаживается по священному месту, подбирая обгорелые останки жертвы.

Он спокоен и умиротворен. Службу господину он провел хорошо. Теперь лишь бы никто не проговорился. Покончив с мрачным ритуалом, первосвященник напутствует послушников, как себя вести. Во-первых, у них у всех теперь есть легенда. Если родственники начнут домогаться, мол, где они этой ночью пропадали, аколиты соврут, якобы вместе кутили на празднике, в гостях. Если же возникнут подозрения, они один за другим признают любовные интрижки. У каждого есть алиби, и каждый готов принять малые последствия — всяко лучше, чем оказаться в холодных подвалах палаццо Дукале.

Дьяволопоклонник облачен в простые одежды лодочника — пропитанное кровью ритуальное одеяние замочено в корыте. Первосвященник сам отстирает его, очень тщательно. А пока он внимательно складывает в мешок для картошки косточки жертвы. Считает их, перечисляя по названиям: большеберцовая кость, малоберцовая кость, коленная чашечка… Он знает наперечет каждую кость в человеческом теле, каждый мускул, каждый нерв.

В отдельный мешок жрец собирает покрытые жиром головешки. Оба мешка скидывает на корму лодки; землю, на которой сожгли жертву, после перекопают, чтобы ни следа не осталось.

Над горизонтом взошла еще только половина солнца, а лодка, на которой Амуна Бадави привезли на смерть, увозит купца к его водной могиле.

Для рыбацких и прочих лодок время раннее, однако первосвященник этим не успокоен — он зорко оглядывает водную гладь канала.

Сквозь туман замечает канал Гвидечча на западе и остров Сан-Джорджио-Маджоре на востоке. Значит, пора остановиться. Какое-то время верховный жрец размышляет о знаменитом острове, где во время изгнания из Флоренции нашел прибежище Козимо Медичи; там же похоронили дожа Пьетро Циани; там же обрел дом огромный храм, посвященный ложному богу. Сколько же тел — живых и мертвых — проходило этой самой дорогой, полоской воды!