Деннис Лихэйн - Мистик-ривер Страница 41

– Утром откроют, – сказал Уайти.

– Завтра будет дождь, – сказал мальчик с таким видом, словно это из-за них им не удалось покататься в одиннадцать часов вечера перед новой школьной неделей. Удивительно, как это родители дают им такую волю.

Уайти опять повернулся к Брендану:

– Вы можете вспомнить каких-нибудь ее врагов? Кого-нибудь, кроме Бобби О'Доннела, кто мог иметь на нее зуб?

Брендан покачал головой.

– Она была такая милая, сэр. Милая хорошая девушка. Все ее любили. Даже не знаю, что вам сказать.

– Теперь мы можем идти? – спросил мальчишка О'Ши.

Уайти вскинул бровь:

– Разве кто-то вам говорил, что не можете?

Джонни О'Ши и Рей Харрис вывалились из кухни, и было слышно, как они с грохотом кинули свои скейтборды на пол в гостиной, после чего отправились в комнату Рея и Брендана, по пути натыкаясь на мебель и громко топоча, как это обычно делают двенадцатилетние мальчишки.

– Где вы были между половиной второго и тремя утра? – задал Брендану вопрос Уайти.

– Спал.

Уайти перевел взгляд на мать:

– Вы можете это подтвердить?

Она пожала плечами:

– Как я могу ручаться, что он не вылез из окна и не спустился по пожарной лестнице? Я могу лишь подтвердить, что в десять часов он отправился к себе в комнату и что потом я увидела его в девять часов утра.

Уайти распрямился на своем стуле.

– Хорошо, Брендан. Мы хотим проверить вас на детекторе лжи. Как вы сейчас насчет этого?

– Вы меня арестовываете?

– Нет. Просто хочу проверить вас на детекторе.

Брендан пожал плечами:

– Как вам угодно. Пожалуйста.

– И вот вам моя визитка.

Не поднимая глаз от визитки, Брендан сказал:

– Я так ее любил, я... Такого больше у меня уже не будет. Я ведь что хочу сказать, два раза такого не бывает, правда? – Он вскинул глаза на Уайти и Шона. Слез в его глазах не было, но была такая боль, что Шону захотелось отвести взгляд.

– У большинства и одного-то раза такого не бывает, – сказал Уайти.

Около часа ночи они завезли Брендана домой. Парня четырежды прогоняли через детектор. После этого Уайти подбросил домой Шона, посоветовав ему ложиться: завтра им рано вставать. Шон вошел в пустую гулкую тишину квартиры, чувствуя дурной осадок в крови от переизбытка кофеина и привычки к полуфабрикатам, осадок, растекающийся сейчас по его спинному хребту. Открыв холодильник, он извлек оттуда банку пива и присел с ней к кухонному столу, и впечатления этого вечера, весь этот шум и свет нахлынули со всех сторон, разрывая черепную коробку. И он даже подумал, не слишком ли он стар для всего этого, не слишком ли устал для смертей, глупых мотивов преступления, глупых преступников, привычных, затасканных переживаний.

В последнее время он действительно устал. Устал глобально. Устал от людей. Устал от книг, и телевизора, и ночных новостей, и песен по радио, точно таких, какие он слышал много лет назад, и уже тогда они ему не нравились. Устал от своей одежды и своей прически и от одежды и причесок людей вокруг. Устал от служебных интриг и от того, кто кого трахает, в прямом и переносном смысле. Он дошел до той точки, когда человек абсолютно уверен, что уже слышал все, что ему скажут на ту или иную тему, и все это похоже на старую пластинку, которая и в первый-то раз не казалась новой.

Возможно, он просто устал жить – делать усилие и вставать каждое проклятое утро, начинать новый проклятый день, новый лишь тем или иным вариантом погоды или еды. Слишком устал, чтобы волноваться об убитой девушке, потому что вслед за ней появится другая убитая девушка. И опять, и опять... Устал отправлять в тюрьму убийцу, пусть даже и на пожизненный срок, даже это не вызывало чувства удовлетворения, потому что все равно они к этому шли всей своей идиотской нелепой жизнью, а мертвых не воскресить. И ограбленные, и изнасилованные все равно останутся ограбленными и изнасилованными.

Может быть, это и есть то, что в медицине называют депрессией – полное отупение, усталая безнадежность.

Кейти Маркус мертва, да, это так. И это трагедия. Умом он это понимал, но не мог почувствовать сердцем. Еще один труп, еще одна погасшая искра жизни.

Ну а его брак, что это такое, как не осколки разбитого вдребезги стекла? Видит Бог, как он любил ее при всей их абсолютной противоположности как человеческих особей. Лорен увлекалась театром, книгами, фильмами, а Шон порою даже не помнил, с субтитрами фильм или нет. Она была пылкой, разговорчивой, любила нанизывать слова, строить из них головокружительные башни, чтобы потом карабкаться вверх, к смыслу и сути, оставляя Шона где-нибудь на третьем этаже.

Впервые он увидел ее в школьном спектакле, в какой-то детской комедии, где она играла брошенную девушку, а никто в публике и на минуту вообразить себе не мог, что такую девушку, так и пышущую энергией, любопытством, вкусом к жизни во всей ее полноте, можно бросить. Даже и тогда они были странной парой: Шон – тихий, практичный и сдержанный со всеми, кроме нее, и Лорен – единственный ребенок стареющих хиппи, интеллектуалов либерального толка, работавших в Корпусе мира, а потому таскавших ее по всему свету и воспитавших в ней потребность видеть, и трогать, и искать в людях лучшее.

Мир театра был ее стихией. Она естественно чувствовала себя в нем вначале как актриса-любительница, потом как администратор местных театральных трупп, а иногда и как продюсер больших гастрольных проектов. Но брак их выдохся не из-за частых ее гастролей. По правде говоря, Шон не очень-то понимал, почему выдохся их брак, хотя и подозревал, что причина заключается в нем, в его молчаливости, в постепенно укоренившемся в нем и таком характерном для полицейского презрении к людям, в полнейшей невозможности для него поверить в высокие идеалы или альтруистические побуждения.

Ее друзья, когда-то так занимавшие его, стали казаться ему наивными детьми, погрязшими в далеких от жизни художественных теориях и абстрактном философствовании. Шон проводил вечера в суровой простоте реальных драм, где люди насиловали, крали и убивали из одного только неодолимого стремления так делать, а на уик-энд попадал на какую-нибудь идиотскую вечеринку с коктейлями, где девушки с прической «конский хвост» (включая и собственную его жену) рассуждали и спорили о мотивации греха. А мотивация простая. Люди глупы, как шимпанзе. Нет, они хуже, чем шимпанзе, – те не убивают друг друга из-за денег или фальшивых чеков.

Она говорила ему, что с ним стало трудно, невыносимо, что у него замшелые взгляды. Шон не возражал – что тут возразишь? Вопрос не в том, действительно ли он таков, каким представляет его жена, а в том, в лучшую или худшую сторону он изменился.

И все же они продолжали любить друг друга и, каждый по-своему, делали попытки: Шон – выбраться из своей шкуры, она же – в его шкуру влезть. В чем бы ни заключалась эта связующая пару химическая потребность друг в друге, у них с Лорен это было. Было всегда. И все же он, видимо, должен был догадаться о начинавшемся романе. Может быть, он и догадался о нем, но взволновал его главным образом не сам роман, а последовавшая затем беременность.

Черт. Он опустился на кухонный пол, один, без жены, в пустой кухне, и, уперев в лоб запястья, принялся в который раз за последний год думать о том, что привело к краху его женитьбу. Но ничего придумать он так и не мог, а представлялась ему теперь эта женитьба лишь осколками стекла, стеклянным крошевом, заполонившим его сознание.

Когда зазвонил телефон, он, сам не понимая почему, еще до того, как снял трубку и, прижав ее к уху, сказал: «слушаю», уже знал, что это она.

– Это Шон.

На другом конце провода слышалось приглушенное гудение мотора тяжелого трейлера с прицепом на холостом ходу и шуршание шин проносящихся по автостраде автомобилей. Он так и представил себе эту картину: остановка на автостраде, бензозаправка, ряд телефонов-автоматов между магазинчиком и «Макдональдсом». И Лорен стоит там, слушает.

– Лорен, – сказал он, – я знаю, что это ты.

Кто-то прошел там мимо автоматов, позвякивая ключами.

Трейлер с прицепом взревел, тронувшись с места и двинувшись по парковочной площадке.

– Как там она? – спросил Шон. Он чуть было не сказал: «Как моя дочь?» – но все же он не знал, его ли это дочь или же она только дочь Лорен, поэтому он повторил: – Как там она?

Грузовик набрал скорость, гравий заскрипел под колесами, а потом звук стал глуше, когда грузовик с парковки выехал на автостраду.

– Это невыносимо, – сказал Шон. – Неужели ты даже поговорить со мной не можешь?

Он вспомнил, что сказал Уайти Брендану о любви, о том, что у большинства ее и однажды в жизни не бывает, и представил себе жену, смотрящую вслед уходящему грузовику, представил ее с телефонной трубкой у уха, но не возле рта. Она высокая, стройная, и волосы ее цвета вишневого дерева. Смеясь, она прикрывает пальцами рот. В колледже они однажды попали в грозу и бежали по кампусу, и у входа в библиотеку она его впервые поцеловала, и что-то разжалось в груди Шона, когда ее мокрая рука легла на его затылок, разжалось то, что всегда, сколько он себя помнил, давило его, не давало дышать. Она сказала ему, что у него чудесный, лучший в мире голос, что он действует на нее, как виски или как дымок от костра.