Гленн Купер - Хроники мертвых Страница 42

У Паулина хранились все тринадцать книг «Исповеди» святого Августина. Монахи Вектисского монастыря особо их чтили, ведь Августин был для них путеводной звездой, вторым по значению святым после святого Бенедикта. Иосиф с Паулином тщательно перечитывали священные тома — и не по разу. Им слышалось, будто святой Августин шепчет: «Бог решает судьбу каждого человека. Жизнь человека протекает так, как определил Бог».

Разве Октавий не живое тому доказательство?

Вначале Иосиф складывал книги в кожаных переплетах на полку в келье Октавия. Когда мальчику исполнилось восемь, пришлось соорудить вторую полку. Взрослея, он стал писать все быстрее и быстрее; в последнее время получалось десять толстенных книг в год. Вскоре общее количество превысило семьдесят томов. Книги буквально вываливались из клетушки Октавия. Иосиф решил, что пора выделить для библиотеки отдельное место.

Аббат велел рабочим временно приостановить строительство на территории монастыря и бросить все силы на расширение подвала скриптория напротив кельи Октавия. Писцы трудились в главном зале, ворча по поводу бесконечных ударов кирками. Одному лишь Октавию шум не мешал.

В скором времени строительство завершилось. Разрастающаяся коллекция теперь располагалась в отдельной библиотеке — сухом прохладном хранилище из камня. Кладкой лично руководил Уберт. Он знал, что за запертой дверью живет Октавий, но даже не пытался взглянуть на сына. Теперь мальчик принадлежал Богу, а не ему.

Иосиф создал вокруг Октавия ореол таинственности. Только Паулину и Магдалине было известно, чем на самом деле занят воспитанник. Естественно, в монастыре ходили слухи о таинственных текстах и священных ритуалах, с которыми связан юноша. Многие братья и сестры видели Октавия только маленьким мальчиком, но все любили и уважали Иосифа. Никто не сомневался в добродетельности и правильности его поступков. Жители Вектиса не понимали многого, что происходило в окружающем мире, они просто верили, что Бог и Иосиф позаботятся об их безопасности и покажут дорогу к святости.

Седьмого июля Октавию исполнилось восемнадцать.

Он справил нужду в углу комнаты и тут же, сев за стол, обмакнул перо в чернила. Келья еще не освободилась от оков ночи. В тяжелых подсвечниках горели свечи — их не гасили, даже когда юноша спал. Октавий принялся за работу точно с того места, где остановился вчера.

Новое имя. Mors. Следующее. Natus. Снова имя. И еще, и еще…

Рано утром в дверь постучалась послушница Мария и, не дожидаясь ответа — его ведь все равно не услышишь, — вошла в келью. Она была местной, родом с южной части Вектиса, откуда открывается вид на берега Нормандии. Ее отец — фермер — не мог прокормить всех своих детей, поэтому отдал Марию Богу, рассудив, что это лучше, чем стать бедной молотильщицей зерна. Девушка жила в монастыре четвертое лето. Сестра Магдалина считала ее способной, но уж чересчур веселой. Мария быстро запоминала молитвы, часто смеялась и придумывала всякие забавные игры с другими послушницами: то сандалии спрячет, то желудей в кровать насыплет. Магдалина все ждала, когда девчушка угомонится, а пока сомневалась, стоит ли постригать ее в монахини.

Мария принесла завтрак — черный хлеб и кусочек копченой свиной грудинки. Многие девушки побаивались Октавия и никогда не разговаривали с ним, и лишь Мария болтала без умолку, словно с самым обыкновенным парнем. Как всегда, Мария вертелась перед его столом, чтобы он хоть на секунду взглянул на нее. Длинные каштановые волосы выбивались из-под косынки. Скоро, когда она станет сестрой, их остригут… Конечно, Мария мечтала об этом, но с другой стороны — жаль ведь!

— Какое прекрасное сегодня утро, Октавий! Лето на дворе! — Она поставила поднос на письменный стол. Иногда Октавий даже не притрагивался к еде, однако свиную грудинку он любил, Мария это точно знала. Юноша, отложив перо, начал есть. — А знаешь, почему тебе сегодня мясо перепало? Потому что сегодня твой день рождения! Тебе исполнилось восемнадцать. Если хочешь отдохнуть и прогуляться, я им скажу. Тебя отпустят на улицу.

Съев все до последней крошки, Октавий продолжил писать, оставляя жирные отпечатки на пергаменте. Мария два года приходила в его келью и уже давно увлеклась странным молодым человеком. Она представляла, что ей суждено расколдовать его, что благодаря ей Октавий начнет говорить и откроет свой секрет. Его восемнадцатилетие наверняка имеет особое значение. Вдруг переход во взрослую жизнь разрушит проклятие, и прекрасный загадочный Октавий превратится в обычного мужчину?

— Эх, а ты ведь даже не знал, что сегодня твой день рождения, да? — дразнила его Мария. — Седьмое июля. Всем известно, когда ты родился. Ты такой особенный! — Мария вытащила из-под платья маленький кулечек, не больше яблока, перевязанный кожаной ленточкой. — У меня для тебя подарок, Октавий. — Стоя за спиной юноши, Мария наклонилась и положила кулечек прямо на пергамент. Октавий посмотрел на него пустыми глазами.

— Разверни, — подсказала девушка. Октавий, не двигаясь, продолжал глядеть прямо перед собой. — Ну ладно, давай я. — Мария обвила сильными руками его худенькое тело и развязала ленту. Внутри оказалась круглая золотистая лепешка с медом. — Посмотри, я сама испекла для тебя. — Мария прижималась к спине Октавия. Наверное, он почувствовал через тонкую рубашку ее упругие маленькие груди, тепло, исходившее от плеча, касавшегося его щеки, мускусный запах ее созревшего тела, ее дыхание.

Октавий уронил перо и положил руку себе на колено. Он тяжело дышал. Испугавшись, что ему стало плохо, Мария отступила. Она не видела, что он делал, согнувшись, будто пчела ужалила его, лишь слышала странные животные звуки. Какой-то свист вырывался сквозь плотно сжатые зубы. Вдруг Октавий вскочил и развернулся к ней. Мария охнула, колени ее подкосились. Октавий стоял перед ней со спущенными штанами, держа в руке огромный поднявшийся член, чуть розовее, чем тело. Путаясь в штанинах, Октавий подошел к Марии и будто щупальцами схватился длинными пальцами за ее грудь. Девушка была сильнее его, но от ужаса сделалась слабой как котенок. Они упали на пол. Октавий задрал подол ее платья и оказался между молочно-белых бедер. Он начал поджимать девушку под себя, давя подбородком ее плечо и упираясь лбом в пол. Мария выросла в деревне, она прекрасно понимала, что с ней происходит.

— Господи, смилуйся надо мной! Господи, смилуйся надо мной! — громко запричитала она.

Когда Хосе услышал крики и, бросив работу в главном зале, ринулся в келью Октавия, было уже поздно. Мария, сидя у стены, тихо плакала, сжимая подол запятнанного кровью платья. Октавий со спущенными штанами склонился над рукописью. Перо в его руке, будто живое, порхало над бумагой.

15 ИЮЛЯ 2009 ГОДА

Нью-Йорк

Было душно и влажно. От асфальта поднимался жар. Прохожие спешили по раскаленному тротуару, с трудом передвигая свинцовые ноги. Резиновые подошвы плавились. Пока Пайпер тащил два тяжеленных пакета из магазина, распухших от продуктов к вечеринке, рубашка его прилипла к груди.

Открыв баночку пива, он поставил на огонь сковородку и мелко нарезал лук. Вскоре на кухне скворчало масло и вкусно пахло едой. Как давно Пайпер не чувствовал этих домашних запахов! Да и когда сам готовил, вспомнить не мог. Наверное, вместе с Дженнифер. Увы, те отношения давно сокрыл туман.

Отбитая говядина зарумянилась. В дверь позвонили. Зашла Нэнси с яблочным пирогом и ведерком тающего на жаре замороженного йогурта. В обтягивающих джинсах и короткой блузке без рукавов она выглядела не так строго, как обычно.

Пайпер, чувствовавший себя, как никогда, расслабленно, улыбнулся Нэнси.

— Что это ты такой счастливый? — удивленно спросила она.

Взяв сумку из ее рук, он вдруг наклонился и чмокнул Нэнси в щеку. Оба этого не ожидали. Пайпер смущенно отпрянул, а Нэнси, покраснев, перевела разговор на кулинарные темы. В квартире витал дурманящий запах тмина и перца чили. Пока Пайпер помешивал еду на сковороде, Нэнси села за стол.

— А ты ей купил что-нибудь? — спросила она.

Пайпер молчал, видимо, переваривая вопрос.

— Нет, — наконец ответил он. — А разве должен был?

— Конечно!

— А что?

— Откуда мне знать! Ты же отец.

Пайпер молчал. Хорошее настроение сразу улетучилось.

— Давай я сбегаю за цветами, — предложила Нэнси.

— Спасибо. Ей нравятся цветы. — Пайпер вспомнил маленькую девочку с букетиком ромашек в пухлой ручонке. — Да, по-моему, она любит цветы.

Несколько недель были целиком посвящены нудной рутине. В итоге обвинение по остальным убийствам в деле «Судный день» Луи Камачо предъявить не удалось. В целом Пайпер с Нэнси, как ни старались, ничуть не продвинулись в расследовании. Они добросовестно копали. Восстановили каждый день в жизни Луи за последние три месяца. Луи летал из Нью-Йорка в Лас-Вегас и обратно два-три раза в неделю. Большую часть свободного времени он проводил дома в Нью-Йорке у своего любовника, Джона Пеппердайна, но время от времени был не прочь погулять: шатался по клубам и гей-барам в поисках случайных связей, когда его любовник работал или говорил, что устал. Джон Пеппердайн принадлежал к вялому моногамному типу гомосексуалистов, а Луи Камачо, наоборот, был сексуально активен, распираем неуемной энергией. Видимо, он совершил убийство по горячности, причем Джон был его единственной жертвой.