Лиз Дженсен - Девятая жизнь Луи Дракса Страница 43

– Поэтому, Паскаль, я и спрашивала насчет утраты веры, – сказала Стефани. – Я бы на вашем месте давно разочаровалась. И все же вам этого не желаю.

Она это сказала так серьезно, что я улыбнулся. Марсель тоже улыбался. Мы немного постояли, чтобы я передохнул, и потихоньку отправились дальше. Шарвийфор курила и говорила, говорила, а мы с Марселем молчали и думали. В некотором шоке я вспомнил, что при первой встрече Стефани Шарвийфор мне сильно не понравилась. По крайней мере, я не воспринял ее всерьез.

– Я не думал, что вы такая, – вдруг вырвалось у меня.

– Я знаю. – Стефани обернулась ко мне и заулыбалась.

– В самом деле, Стефани, – сказал Марсель. – Вы производите неправильное впечатление. Может, вам пользоваться косметикой?

Но посмеяться вместе с ними я не мог. Мои переживания – когда же они закончатся? – были слишком сильны, слишком свежи и мучительны. Мы присели на скамейку возле азалий и некоторое время молча любовались садом. Каждый думал о своем.

– Она любила сына, – сказал наконец Марсель. – Но и ненавидела. Этот конфликт жил в ней постоянно. Это состояние гораздо сложнее, чем опосредованный синдром Мюнхгаузена. В ней взаправду был инстинкт убийцы. Она сказала, что никогда не позволяла ему умереть. Но каждый раз ставила его на край пропасти. И Луи отчасти хотел того же. И вот они оба играли в эту игру.

Под водою, блеснув гладкой чешуей, скользнул цветной карп. К нему подплыл второй, затем третий. Я как завороженный смотрел на их прохладные тени, что кружили в глубине пруда.

Наступил февраль. Зима оголила все вокруг. Внизу, в долине, темнели в своей первозданности горы под снеговыми шапками: безжизненный, почти лунный пейзаж. Огромные валуны торчали из земли, словно игральные кости, брошенные капризным великаном. Дорога была пустынна, лишь время от времени с грохотом проносился грузовик, разбрызгивая фонтаны грязи. Где-то в этой пустоте они что-то перевозили туда-сюда.

За Понтейролем дорога сузилась, и еще через час я добрался до того места, где Драксы устроились на свой последний пикник. Это оказалось гораздо выше и дальше, чем я предполагал.

Я припарковался на голом пятачке и медленно побрел по тропинке, петлявшей среди пожухлой травы в блестках замерзшей паутины. Перед отъездом Стефани снабдила меня полицейской картой с ориентирами: вот кривая ель, вот березки и два огромных валуна. Над землей стоял причудливый рваный туман, и я дрожал от холода, несмотря на теплое пальто. На одежду налипал репейник, я его сдирал, и от этого ныли шрамы на руках и груди. Все отчетливее становился рев воды. Прихрамывая, я подошел к самому обрыву и немного постоял на том самом месте, откуда упал Луи Дракс.

Лишь через несколько минут у меня хватило духу посмотреть вниз. Обрыв был крут и беспощаден. Сразу подкатила тошнота. Чтобы не паниковать, нужно лишь дышать медленно и ровно. Упав отсюда, невозможно остаться в живых. Внизу вода серебрилась тонкой полоской, над которой парило облако водяной пыли.

Я долго стоял, просто дыша. Дышал и недоумевал, удастся ли мне когда-нибудь постичь смысл этого танца, что девять лет исполняли мальчик Луи и его мать; этих ритуалов и знаков, которыми они обменивались, которые привели Луи сюда, где он сделал свои пять смертельных шагов спиной к пропасти? И узнаю ли я когда-нибудь, в каких далях бродит сейчас Луи. Сознание бесконечно шире, чем мир, в котором оно живет. Человеческий мозг – не просто машина или кусок плоти. Я верю в существование души, вдруг понял я. Все мои познания о мозге это опровергают, а я все равно верю. Верю в душу Луи. Я покачнулся над пропастью.

Чтобы подвести под всем этим черту, я написал работу о Луи Драксе. Но, несмотря на доказательства существования телепатии, несмотря на видеозаписи и свидетельства очевидцев, ни один из крупных медицинских журналов не отважился мою работу напечатать. И где-то в глубине души я знал, что так оно и будет. Слишком уж это странно. Редакторы мягко намекали, что подобной статьей я подорву свою репутацию. Что моей карьере не на пользу, если меня сочтут еще более инакомыслящим, нежели уже считают.

Воден сочувственно хмыкал, но я знал, что он согласен с остальными. Он не то чтобы не верил в мои доказательства – всего-навсего осторожничал. Я хотел было написать статью поменьше, для какой-нибудь газеты, но тогда пришлось бы раскрывать кое-какие нежелательные подробности. Луи еще мог выйти из комы. Было бы несправедливо болтать.

Поэтому я хранил молчание, продолжал работать, ухаживал за карликовыми деревьями.

Софи ко мне вернулась, но каждые выходные уезжала в Монпелье к дочерям. Я ее не держал. Мы постепенно восстанавливали нашу дружбу. Но это было очень болезненно.

Возвращение к жизни бывает таким же медленным, как умирание. Даже еще медленнее. И все же в состоянии Луи начали намечаться кое-какие улучшения. Я по-прежнему остаюсь оптимистом и верую во врачующую силу надежды. После пожара я во многом изменился. Но в этих вопросах я все тот же. И поэтому – в отличие от некоторых своих коллег – я верю вопреки всему, что через несколько месяцев Луи Дракс окончательно выйдет из комы.

И тогда я представляю себе, как мы заживем, я заглядываю далеко вперед. Да-да, порою – и даже очень часто – я позволяю себе помечтать.

Странная у нас будет семья. Надеюсь, к тому времени мы с Софи достигнем некоторого согласия и начнем строить новую жизнь. Не ту, прежнюю, которую я расшатал, а новую, другую жизнь, и у нее будет новый образ, новый голос, новые чувства. Осторожная нежность, вот что это будет. Люсиль будет недомогать и оплакивать сына и, даже поселившись в нашем городке, попросит меня и Софи считать Луи нашим сыном. Когда Люсиль улыбается, а это бывает редко, видно, с каким усилием она вспоминает, откуда берется улыбка.

Иногда я даже буду говорить Луи «сынок». В шутку, но эта шутка нам обоим полезна. Мои дочери будут обожать Луи и по выходным станут приезжать к нам из Монпелье со своими парнями. Они совершенно избалуют ребенка компьютерными играми, видеофильмами и походами в «Макдоналдс». И Софи будет готовить на всю ораву, как раньше, а за столом станет смотреть на Луи с материнской нежностью, а я буду смотреть на нее, как она смотрит на него, и думать о том, какая хрупкая штука жизнь и как легко и бесповоротно можно искорежить ее одним движением. И что есть такая боль, которая никогда не проходит. И что о некоторых вещах лучше не говорить вслух, даже когда Луи начнет задавать вопросы.

Люсиль будет освежать в его памяти воспоминания об отце, но никто из нас и словом не обмолвится о Натали Дракс. Так будет лучше, если при подобных обстоятельствах вообще бывает «лучше». Луи просто будет знать, что мать любила его. Этого достаточно. Некоторые воспоминания лучше отбросить. Человеческий мозг обширнее, чем я себе представлял, и работа его тоньше и страннее. Если часть тебя обожжена до бесчувствия, сознание это компенсирует. Самые странные растения – те, что выросли из пепла.

Раз в месяц к нам будет приезжать Марсель Перес, и с его помощью состояние Луи заметно улучшится. Марсель, я и Софи будем прислушиваться к его состоянию: мы не будем спешить радоваться, станем выискивать признаки того, что память мальчика просыпается. Ибо даже когда Луи выздоровеет и заживет в нормальной обстановке, мы все равно будем нервничать и бояться, что прошлое найдет щелку, просочится и хлынет в его душу.

Не думайте, будто я не оплакивал Натали. Не думайте, будто я перестал ее любить. Не перестал. Даже теперь я не уверен, что смог от нее избавиться. Может, это и читает Софи в моих глазах. Может, потому мы до сих пор и спим в разных комнатах и, несмотря на взаимную нежность и новообретенное милосердие, Софи настороженна по сей день.

Да, хоть я и затолкал поглубже болезненные эмоции, что пробудила во мне Натали, они до сих пор живут во мне и проявляются каждый день крошечными приступами боли, стыда, вины и горя. Ведь я же мог спасти ее от себя самой? Ведь если бы я любил ее как надо, она бы…

– Нет, – объясняет мне Марсель Перес. – Натали не была создана для любви. Любовь никогда не принесла бы ей счастья. У нее были другие приоритеты.

Однажды наступит очищение. Однажды я проснусь и не вспомню о ней. Но пока лучшая ее часть живет. Ее сын. И, может, однажды он будет готов дотянуться до нашего мира и вернуться к нам – в другой мир, не тот, каким мы его знали, но и в этом мире для Луи найдется место, и я сделаю для этого все возможное. И невозможное тоже. И, может, тогда, почти случайно, для меня наступит избавление.

Давайте представим, как мы вдвоем с Луи стоим и смотрим на диковинное существо – огромное, дымчатое, розовато-лиловое, с длинными розовыми щупальцами, а на них присоски размером с блюдце. Огромный аквариум – все посетители, и я, и Луи, потерялись в его недрах. А оно болтается в воде, замершее в движении, – существо, в которое никто не верил.