Анатолий Королев - Инстинкт № пять Страница 43

— Целуй мою задницу, — потребовал я проигрыш чести.

— Плачу неустойку, — и толстяк добавил к деньгам двести баксов.

— Эй, Боря! — пытался я остановить уходящую тушу, — по последней.

— Оставь меня, Герман, — махнул тот ручищей, — я уже обоссался от пива.

Официант скучно навис над нами, желая содрать клеенку.

Публика повалила с трибун к выходу. Незаметно наступил вечер. Жокеи заворачивали взмыленных лошадей в конюшни. У касс стояли редкие счастливцы в ожидании выплат. Воронье стало слетаться к дорожкам, поклевать лошадиных ядер. Дождь штриховал воздух мелкими частыми иглами. Мир был недостоин богов.

— По последней! — ткнул грязным пальцем Гипнос в стопку купюр на столе.

Я сделал финальный заказ.

Официант сначала сдернул клеенку, обнажая утлый пластмассовый столик, нахлобучил на голову Гипноса видавшую виды шляпу, которая раньше покойно висела на стуле, и только затем принес две заключительные порции и поставил сироп на голый стол. При этом он явно выделял меня, как бы не замечая моего собеседника. Я дал лакею на чай десять баксов, чтобы он сгинул и не мешал, что тот и сделал с проворством хорька.

— С тобой не церемонятся, Гипнос.

— Я стал проигрывать, Гермес. А здесь в цене только удача.

— Сознайся, я — не Гермес, а ты — Павел Курносов.

— Не сознаюсь, — вставил в прокуренный рот сигаретку рассказчик и зябко кивнул в сторону бегового поля, — видишь, она все еще нам видна.

Я оглянулся — не без трепета и тайного страха… Бог мой! Над темной далью Москвы, чуть слева от шпиля высотки, у метро на Кудринской площади, в дымке дождя тускло тлело золотое пятно на стволе прозрачной сосны в горячем мареве последней черты… Все, что осталось от Аполлона.

— Хочешь, теперь я расскажу, что было дальше?

— Валяй, — и Гипнос поправил небрежно надетую шляпу.

— За Фебом настал час гибели Посейдона. Она пронзила его морским кортиком, и воздух вырвался из раны в резиновой оболочке со звуком: пасссс… Похожим, как две капли воды, на слово, с каким игрок выходит из игры: «пас».

Гипнос погрозил пальцем, но ничего не сказал.

— А Афину Палладу и всех богов, кто собрался под ее эгидой в пещере горы Ида во Фригии, она уничтожила за пятнадцать минут в игре «Терминатор в Элладе» и заработала все максимальные шестьсот очков.

— Что тебя так мучит, Гермес? — спросил он после долгой паузы. — Какие видения бродят в твоей больной памяти? Память богов можно сравнить только с тысячеглазым Аргусом, где каждый глаз ясно видит свою цель. А ты превратился в Циклопа, единственный глаз которого смотрит в одну и ту же точку, пока душа блуждает во мраке.

Я молчал — я сам не понимал своих слов и говорил по долгу, которого не мог опознать.

— Порой мне кажется, что в той околесице, которую ты несешь, мерещится какой-то тайный смысл, и на самом деле ты знаешь если не больше, то столько же, сколько я. Но тогда объясни мне все эти загадки!

Я только пожал плечами:

— Чья-то рука то и дело дергает меня за язык, Гипнос, чтобы поставить в тупик словами, которые я слышу из своих уст.

— Ты пытаешься объяснить то, что нельзя объяснить. Как ты и я, великий Гермес и старый Гипнос, оказались вдруг тут за пустым столом, без слуг и без жертвоприношений, черт знает где? На краю света, на ипподроме в последний день сезона? Стоит только начать задавать вопросы, как мы оба вновь спятим и окажемся в прежней психушке. Не лучше ли верить в то, что есть?

Я отлил ему своей водки в пустой стопарик, и тот благодарно выпил.

— Так вот, мой бедный Гермес. В том, что ты наблевал в мой рассказ, есть одно слово, под которым я могу расписаться. Это слово — игра. Действительно, без игры в том, как погиб Олимп и как мы с тобой уцелели, не обошлось. Но прежде чем настали минуты для той роковой последней игры, ты наконец-то вмешался в ход ужасных событий, Гермес. Ведь ты единственный, кто победил Герсу.

— Я?! — моя челюсть отвисла от удивления.

— Да, ты! Вспомни! После того как утонул Посейдон, неотвратимая Герса вышла из моря у горы Цикорис в Лакониксе и устроила привал на берегу. Она должна была передохнуть перед сражением с могучей Афиной Палладой. Разожгла костер, чтобы высушить мокрую одежду, а сама пошла от берега вверх, к роднику, чтобы смыть морскую соль с кожи. Найдя пресную воду, Герса разделась в тени сикоморы, оставила на камнях свою боевую сумку из черной овцы и стала омывать голое тело горстями воды, оставив на лбу только лишь свое истребительное зеркало, привязанное сыромятным ремешком. Тут-то ты ее и подкараулил, Гермес. Молчи, не перебивай! Ты не зря так долго бродил среди нильского тростника в облике божественного ибиса, которому там поклонялись как богу. Геометрический ток истины, каким пропитана каждая жилка Египта, вид на бренность пирамид с птичьего полета — все сыграло роль в том, что решил Гермес. Он один понял, что нельзя победить бестию, которой под силу оскопить Дия, и надеялся только на свою известную хитрость. Часами размышляя над загадкой такой силы, Гермес постепенно понял, что тайна могущества Герсы змеей свернута в том загадочном свитке, который она прячет от солнца на дне черной сумки. Что там — там! — покоится исток Нового Слова, которое вознамерилось править миром. И если лишить Герсу ее таинственной тени, она разом потеряет если не всю свою силу, то хотя бы часть ее, и уже будет доступна атакам ахейских мечей. Приняв решение, ты молнией промчался над морем и спрятался в листве той сикоморы, под которой Герса оставила свою сумку. Никогда еще твое сердце не билось с такой силой, как при взгляде на нее.

— Да, да, я это помню, Гипнос, казалось, вся мощь мира собрана в одном месте, на черном пятачке храма. И каждое движение граничит со святотатством!

— Еще бы! Когда она на миг отвернулась, ты спрыгнул из кроны на землю, Гермесу пришлось запустить руку в кошмарный беспорядок: там сгрудились в кучу серп Кроноса, которым тот оскопил Урана, в мешочке из-под монет лежали в обнимку кровавая плоть Урана и фаллос Дия, перекатывалась из угла в угол голова Медузы Горгоны с волосами из живых змей, гремели громы, блистали молнии, открывались страшные дали мира, полыхали зарницы, а на самом дне пропасти краснел, перепачканный в крови олимпийских богов, таинственный свиток пергамента, обмотанный когда-то вокруг деревянной дощечки, чтобы плыть, а не тонуть в глубине пучин… Когда ты взял его в руку, он ужалил ладонь, словно болотная гадюка.

— Ты забыл, Гипнос, назвать яйцо пестрой кукушки, в котором свернулась Эллада, готовая разбиться о любой камень.

— Я не забыл, а не успел перечислить. Ты выбрал счастливый миг для вторжения в святая святых, недаром тебе послушны потусторонние силы; обняв свиток за горло неотвратимыми пальцами, Гермес мигом домчался с добычей до костра, который сушил мокрую одежду Герсы, и стал бродить по берегу в ожидании развязки.

— Ты забыл упомянуть, что свиток Герсы мог сгореть только в огне, зажженном ее рукой.

— Я умолчал, чтобы насладиться еще раз верностью твоего уточнения, Гермес. Так вот, задуманное тобой свершилось: роковой пергамент сгорел в жарком пламени в мгновение ока. Сгорел дотла! Увидев это, Герса вскрикнула голосом смерти и, подбежав к костру, стала голыми руками разгребать пепелище. Но смогла добыть из огня только лишь тот кусок дерева, табличку с четырьмя молчащими знаками. Тут Герса разрыдалась и стала рвать волосы, ломать руки от горя, и ты, Гермес, уже не склевывал рыбок, брошенных волною на гальку, а бурной чайкой носился над прибоем с ликующим криком победы. Но тут из угольного пепелища вышел огненный ангел и сказал чудовищу: «Утри слезы, Герса, и не скорби. Я послан с вестью, чтобы утешить тебя. Пусть твой свиток сгорел, пусть с ним погибли в огне и дары скорого будущего — четыре Евангелия: от Матфея, от Марка, от Луки и от Иоанна. Только знай, они возродятся из небытия, как феникс из пепла, ведь самое первое из Евангелий уцелело. Вот он, исток и сердце Нового мира!» И ангел указал огненным пальцем на латинские буквы, нацарапанные римским гвоздем на той самой табличке из кедра — INRI, — что означает полными словами: Иисус Назарениус Рекс Иудаерум; Иисус Назаретянин Царь Иудейский. «Это и есть главная скрижаль Нового Завета, — сказал ангел, — тетраграмматон, Евангелие от Пилата. А раз уцелела причина, то следствие ее неизбежно, и отражение явится внезапно, словно из ничего, и сотворит событие. Раз сверкает алмазная ось, значит, колесо мироздания должно повернуться и свершить назначенный оборот. Раз бьет из земли чистый источник, значит, Иордан станет купелью крещения, и все четыре Благих Вести вновь будут написаны, и — не тайными знаками Промысла, а еврейскими, греческими и латинскими буквами. И прочитанное молча станет громким в словах. И это верно, как то, что Омега — тень Альфы, что та Альфа поставлена в будущем, потому что из будущего Словом творится мир, и будущее, словно зеркало, стоит перед прошлым, и лишь отражаясь в нем, становится настоящим! Таков порядок вещей в мире зеркальной симметрии. Прощай!» И огненный ангел погас. И Герса спрятала дощечку Христа в сумку из черной овцы, растоптала кострище подошвами сандалий и поспешным шагом направилась прямо к пещере на горе Ида, где скрывалась Афина Паллада с последними богинями. А ты понесся вслед, не решаясь сбросить оперение чайки.