Энн Бенсон - Похититель душ Страница 44

Епископу удалось спрятать улыбку, которая уже собралась расцвести у него на лице.

– Без кредита он инвалид, а с таким штрафом никто не даст ему в долг ни су. Посмотрим, как он себя поведет, когда ему придется выплатить всю сумму из своих средств.

Милорд повел себя так, словно сумма была пустяковой. Однако совершил еще одно безумие, пожалуй, самое страшное из всех. Те, кто стал этому свидетелем, рассказали, что он вывел из замка Сент-Этьен ле Феррона, закованного в цепи, и доставил его в подземелье своего собственного замка в Тиффоже. Там он подверг священника пыткам и унижениям, более страшным, чем выпадали на долю его самых злейших врагов. Об этом стало известно брату ле Феррона, Жоффруа, который, естественно, пришел в ярость.

– Но почему Тиффож? – вслух спросила я.

– Потому что он находится вне юрисдикции герцога Иоанна, – ответил Жан де Малеструа. – Еще он мог отвезти его в Пузож. Шантосе он снова потерял.

На самом деле Тиффож и Пузож принадлежали жене милорда, которая категорически запретила мужу, находившемуся в отчаянном положении, их продать. Я жалела леди Катрин – мы все ее жалели. Она была призраком, а не женщиной из плоти и крови, бесформенным существом, не имеющим никакого влияния, всегда такой молчаливой и грустной. Хотя Жиль исполнил свой долг и у них родилась дочь, я уверена, что оба с трудом сдерживали отвращение во время акта, благодаря которому появилась маленькая Мари. По иронии судьбы она была милым и добрым ребенком – чем-то вроде внучки для меня, поскольку своих мне иметь не суждено. Я часто удивлялась, как могло явиться на свет такое сокровище от столь ужасного союза.

Потому что союз действительно был ужасным, милорд не сказал жене ни одного ласкового слова, не сделал для нее ничего приятного за все время, что я жила в замке. В самые лучшие их дни он вел себя относительно вежливо. Но чаще всего не обращал на нее никакого внимания, если не считать внешнего вида – он всегда заботился о ее гардеробе, чтобы она выступала в роли достойного украшения для него самого. Если бы он обращался с ней, как обращаются аристократы со своими женами – с отстраненной учтивостью, – а также не выставлял напоказ свои интрижки, мы бы уважали его больше. Но он старался силой заставить ее повиноваться ему в вопросах собственности там, где требовалось ее согласие, часто с помощью Жана де Краона. Мы нередко слышали громкие крики и уговоры и ужасно боялись за леди Катрин.

Как-то раз, примерно год назад, Жан де Малеструа спросил меня:

– Скажите, Жильметта, вы должны это знать – он ее бьет?

Его вопрос не должен был удивить меня так сильно. Мы с ним тогда обсуждали природу брака, а причиной стало скандальное убийство. Одна благородная женщина без конца подвергалась насилию со стороны своего мужа и ответила ему, вонзив кинжал прямо в сердце. Злобный мерзавец умер голым в своей собственной постели, а его жена стояла над ним, тоже обнаженная, и держала в руке кинжал, с которого стекала ненавистная мужнина кровь. Мы все время от времени видели синяки и замечали ее смущение, хотя никто из нас не осмелился вмешаться – подобные вопросы решаются только супругами, если только у жены не находится могущественных родственников. Родственники не смогли спасти несчастную от виселицы, но после этого случая ходило много разговоров о том, что должны друг другу супруги и как им следует себя вести. Согласия в этих спорах достигнуто, разумеется, не было, но я не могла не вспомнить о горожанке из Бата[35], которая очень точно описала брак среди представителей благородных семей: «Говорят, что в благородном доме не все тарелки и бокалы сделаны из золота…»

– Да, у многих, наверное, возникает вопрос, что происходит между ними, – дипломатично ответила я, поскольку не сомневалась, что он хотел услышать от меня утвердительный ответ и был разочарован. – Учитывая буйный нрав милорда, думаю, существует опасность того, что он может время от времени поднимать на леди Катрин руку.

– Но наверняка вы не знаете…

– Нет, ваше преосвященство.

Помню, меня несколько удивили его расспросы – я являлась кормилицей милорда, а не горничной миледи, и мое положение было более почетным, хотя и не позволяло проникнуть в суть их отношений.

– Такое знание я могла получить, только если бы находилась в спальне леди Катрин. Сам милорд редко туда заходил. А когда все-таки появлялся, уверяю вас, меня туда не приглашали.

Однако епископ отличался упрямством и не желал так просто отступать.

– И никто из ее дам ничего не говорил, хотя бы мимолетно?

Я ехидно улыбнулась, поскольку была страшно собой довольна.

– Ваше преосвященство, я потрясена, – заявила я. – Неужели вы считаете, что я должна была слушать сплетни?

Больше он меня не спрашивал. Однако я задумалась над его вопросами, хотя прекрасно знала, что меня это не касается. В конце концов, милорд ведь похитил леди Катрин против ее воли и воли ее родных, развязав небольшую войну, а потом принялся ухаживать за ней с таким пылом, что она поверила в его фальшивые клятвы любви. Когда они стояли перед священником (которого при помощи меча убедили провести церемонию, невзирая на то что семья невесты была против), леди Катрин де Туар искренне поклялась в любви барону Жилю де Ре. Представьте, какое разочарование она испытала, когда открылась истинная суть ее брака.

Но если милорд и обходился с ней жестоко в том, что касалось именно этой собственности, Пузож и Тиффож остались в ее владении. Видимо, он что-то ей сделал после событий в Сент-Этьен или она испытала такой стыд, что не могла больше оставаться в Бретани. Поэтому она бежала к своей кузине в Пузож, во Францию, взяв с собой свою десятилетнюю дочь и оставив разъяренного Жиля де Ре в полном одиночестве.

Мне было интересно, что думает о наших событиях Жан, который живет в защищенном от всех бурь папском королевстве в Авиньоне.

«Я опасаюсь за милорда, – написала я. – Я боюсь за его душу. Доходили ли до вас еще какие-нибудь новости из других источников о том, что у нас происходит? Если доходили, то какие? Мы старались держать все в тайне, но у слухов сильные крылья…»

Когда после утренней молитвы я отправилась к Жану де Малеструа, чтобы передать ему письмо в Авиньон, я обнаружила его в состоянии глубокой задумчивости, в которое он всегда погружался, если ему приходилось решать чрезвычайно важные государственные дела или вопросы веры. На столе перед ним лежал грубый листок бумаги странной формы, словно он был сделан тем, кто потом на нем писал. Я бы не обратила на листок никакого внимания, если бы епископ не смотрел на него так пристально.

Я молча ждала, как мне и пристало; когда он закончил читать, он отложил листок и потер глаза. Затем закрыл лицо руками и тяжело вздохнул.

– Ваше преосвященство? – тихо позвала я. Он не убрал рук от лица.

– Да, – услышала я его приглушенный голос.

– Вы чем-то встревожены…

Он притронулся рукой к листку и кивком показал, что я должна его прочитать. Затем он встал со своего стула, уступив его мне.

Почерк был не слишком аккуратным, и я не заметила подписи, но описание оказалось ярким и не могло быть придумано, разве что очень талантливым сказочником. Передо мной лежало три отчета о колдовских ритуалах, при помощи которых милорд пытался вызвать демона ради каких-то своих целей.

Руки у меня дрожали, когда я читала эти строки.

Они взяли свечи и еще несколько разных предметов, а также книги с указаниями и в соответствии с тем, что там было написано, кончиком меча милорда нарисовали несколько больших кругов. После этого они зажгли факел, и все, кроме милорда и чародея, ушли, а они встали в центр кругов под определенным углом к стене, и чародей начертал раскаленным углем на полу еще какой-то знак. Они принесли уголь с собой, полив его какой-то жидкостью, – и от него начал подниматься сладкий, пьянящий дым…

Чародей. Я встала, когда закончила читать, и вернула грубый листок епископу.

– Вы этому верите?

Он поколебался несколько мгновений, а потом ответил:

– Все так ясно и подробно описано, что у меня нет причин не верить.

Ответ на вопрос, который я задала после этого, был мне прекрасно известен, но я все равно спросила, надеясь на лучшее:

– И что вы будете делать?

Он расхаживал взад и вперед по комнате, но совершенно бесшумно.

– Эти заявления достаточно серьезны, и я обязан, даже если мне совсем не хочется, назначить официальное расследование. Когда поднят вопрос о ереси… Герцог потребует, чтобы я предъявил обвинение.

– Обвинение в ереси должно рассматриваться судьей инквизиции, – сказала я, почувствовав, что мои глаза наполнились слезами. – Но вам и только вам решать, передавать ли это дело на суд инквизиции.

Слезы, с которыми я уже не могла справиться, текли по щекам, боль, наполнившая мое сердце, была такой яростной, что мне казалось, я не выдержу и потеряю сознание.