Том Смит - Ферма Страница 44

Я постарался вспомнить, какие именно доказательства уже видел, и высказал предположение:

— Библейская цитата с фермы отшельника?

Мать явно осталась довольна. Она запустила обе руки в сумочку и выложила кусок материи с цитатой из Библии на постель рядом со мной.

— Я похитила его. Но не у Ульфа, а у Норлинга!

— Каким образом он оказался у доктора?

Вот именно! Этот самый клочок материи лежал у него на кофейном столике! Зашифрованное загадочное сообщение, вышитое в самые последние дни перед тем, как жена Ульфа повесилась в хлеву, от которого не осталось и следа, перед аудиторией из свиней. Я схватила его, позабыв о своем намерении сохранять спокойствие, повернулась к Норлингу и, сжав кулаки, потребовала, чтобы он сказал, кто дал ему это. Норлинг воспользовался тем, что я сама дала ему в руки оружие против себя, и его мягкий голос сомкнулся у меня на шее, словно руки, которые хотят задушить. Он заявил, что Крис уже проинформировал его о моей одержимости этими словами, о том, что я писала и переписывала эти строки сотни раз, декламируя и шепча их, словно молитву. Норлинг поинтересовался, что значат для меня эти слова, подталкивая меня к тому, чтобы я рассказала, что, по моему мнению, происходит в этом тихом уголке Швеции.

— Поговорите со мной, Тильда. Поговорите со мной.

Голос его звучал ласково и убедительно, да и мне ничего так не хотелось, как сказать ему правду, хотя я прекрасно понимала, что это — ловушка. Чувствуя, что воля моя ослабевает, я крепко зажмурилась, напоминая себе, что должна не откровенничать с ним, а придерживаться плана!

Норлинг взял со стола бутылку воды и наполнил мой бокал. Я смиренно приняла его, хотя разум подсказывал, что доктор может воспользоваться психотропными препаратами или наркотиками, неразличимыми на вкус и цвет, но способными заставить меня заговорить и скомпрометировать себя. Однако меня мучила такая сильная жажда, что я поднесла бокал к губам и жадно осушила его. Уже через несколько мгновений меня охватило непреодолимое и горячее желание излить душу, вызванное не сердечным порывом, а искусственными химическими средствами. Мне пришло в голову, что кабинет может быть оборудован видеокамерами, крошечными, размером с пуговицу, или встроенными в наконечники авторучек. А желание заговорить становилось все сильнее, несмотря на все мои страхи. Я пыталась остановить рвущийся наружу поток слов, но безуспешно. Итак, если я не смогу справиться с желанием говорить, то, по крайней мере, могу попробовать контролировать хотя бы смысл своих слов. И я заговорила о том, что не могло причинить мне вреда: принялась описывать свой сад и огород, который оказался самым большим из тех, которые мы когда-либо сажали, и что на нем мы собираемся выращивать салат-латук, морковь, редис, лук красный и белый, лук-резанец, базилик, розмарин и тимьян. Я говорила и говорила без умолку — пять, десять, двадцать минут, не знаю, сколько именно, но, обернувшись, увидела, что Норлинг по-прежнему сидит в той же позе на кожаном диване, и по лицу его ясно, что он готов ждать вечно. Мои оборонительные редуты рухнули.

Я рассказала ему все.

Мать извлекла из своего дневника газетную вырезку, другую, а не ту, что уже показывала раньше, и аккуратно положила ее мне на колени. Это была статья из «Hallands Nyheter», датированная концом апреля, то есть вышедшая всего через несколько недель после того, как они приехали в Швецию.

Ты все поймешь сам, без перевода. В статье дан критический анализ системы воспитания приемных детей, и автор задается вопросом, не нужно ли пересмотреть существующие процедуры после самоубийства молодой девушки. Она родилась в Анголе, в той же самой стране, что и Миа, и в Швецию ее привезли в возрасте всего шести месяцев. Когда ей исполнилось тринадцать, она застрелилась из ружья своего приемного отца. Журналист рассуждает о трудностях, с которыми сталкивается чернокожая девушка в глухом сельском районе Швеции. Статья стала сенсацией и породила много шума. Но когда я позвонила журналисту, чтобы расспросить его об этой статье, он отказался отвечать, заявив, что не желает комментировать написанное. Судя по голосу, он был напуган. Он имел на то полное право, поскольку статья затрагивает лишь самую вершину скандала, уходящего корнями в глубины общества.

Я больше не хотел мириться с ее недомолвками и нежеланием делать выводы, и потому прямо спросил:

— Мам, что это за скандал?

— Ты должен сам обо всем догадаться.

Она упорно излагала события в том порядке, какой считала нужным, не позволяя себе отступить от него ни на шаг. Но едва только речь заходила о выводах, по крайней мере важных, как у меня складывалось впечатление, что мать намерена снабдить меня набором фактов, из которых я, словно в детском конструкторе, должен сам сложить нужную фигуру. Впрочем, невзирая на угрызения совести из-за того, что ни летом, ни вообще на протяжении последних лет не принимал особого участия в жизни родителей, я не желал и дальше блуждать в потемках.

— В полиции тебе начнут задавать прямые вопросы. Что случилось? Кто замешан в этом деле? И ты не сможешь отделаться намеками. Не сможешь попросить их сделать выводы самостоятельно. Полиции там не было. И меня тоже.

Мать заговорила, медленно и тщательно подбирая слова:

— Дети подвергались сексуальным домогательствам. Приемные дети, я имею в виду. Система усыновления оказалась коррумпированной и продажной. Эти дети совершенно беззащитны. Их рассматривают как собственность.

— Включая Мию?

— Особенно Мию.

— И поэтому ее убили?

— Она была сильная, Даниэль, и собиралась разоблачить их. Она хотела спасти других детей от той боли, которую испытала сама. Она знала, что если не выступит против них, то это будет повторяться снова и снова. И ее история станет историей других девочек и мальчиков.

— Кто убил ее?

— Один из тех, кто поименован в моем списке, скорее всего, Хокан. Она была его дочерью, его проблемой, и он наверняка чувствовал себя обязанным разобраться с ней. Хотя с таким же успехом это мог быть кто-либо другой — не исключено, в какой-то момент все пошло не так, и кто-то просто помешался на ней. Не знаю.

— А тело?

— Я не в силах перекопать лес или просеять ил на дне реки. Вот почему нам нужна помощь полиции.

— Но в скандале была замешана не только Миа.

— Не каждое усыновление, и даже не большинство из них, было преступным, но таковых оказалось достаточно. Сегодня я уже показывала тебе карту Швеции. Эти случаи происходили не в одной деревне или городе, они наблюдались на обширной территории. Журналист был прав: статистика не лжет. Но процент неудач оказался слишком высок. Можешь сам взглянуть на цифры, они не станут лгать.

Усевшись на кровати поудобнее, я скрестил ноги и принялся читать статью, старательно вспоминая давно забытые шведские слова и выражения. Уступив нажиму, мать выдала мне свое обвинение в сжатом виде. В систему усыновления пробрались педофилы, попытавшиеся замять скандал, когда их преступления получили огласку. Журналист утверждал, что с интеграцией в общество начали регулярно возникать проблемы, и привел несколько самых вопиющих случаев, включая и тот, что закончился самоубийством. Я спросил:

— Ты полагаешь, что в заговор молчания вовлечены многие из тех, о ком ты говорила, — детектив, мэр, даже несмотря на то, что у них нет приемных детей?

— Для этого устраивались специальные вечеринки. Именно так в это дело оказался замешан и твой отец. Его просто пригласили на одну из них. Это непреложный факт. Я не знаю в точности, что на них происходит, поэтому мне остается лишь предполагать. Очевидно, некоторые проходили в доме Норлинга на берегу моря. Другие — за той, второй дверью, запертой на тяжелый висячий замок. Там было спиртное. Они принимали наркотики. А потом приводили одну из девушек.

— Я не знаком с другими, поэтому не стану ничего говорить. Зато я знаю папу.

— Тебе только кажется, что ты его знаешь. На самом деле это не так.

Мать действительно сложила кусочки головоломки в некое подобие единого целого, что и впрямь выглядело логично и многообещающе. Однако же выбор узора оказался ее собственным. Я попытался связать нити воедино, выискивая аргументы, которые можно было опровергнуть, или те, от которых нельзя было бы отмахнуться, как от досужей выдумки, и спросил:

— А как же женщина, которая повесилась в хлеву?

— Наверное, она узнала правду. Иначе и быть не могло! Ведь именно на это и указывает ее послание: «…потому что моя брань — против крови и плоти, против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесной…» Быть может, ее супруг тоже оказался замешан в этом деле. А она была не такой сильной, как Миа, и умерла от стыда.