Юлий Дубов - Большая пайка (Часть вторая) Страница 44

Помнишь Нескучный сад?

Хорошо, что у нас это было...

Разборка

Срочно вызванный в клуб Сысоев долго не мог понять, что происходит. Откуда взялся улетевший сразу же после похорон Платон, и почему сменили охрану, и почему с ним так разговаривают, и откуда он может знать про какой-то Первый Народный банк. Но серьезность ситуации стала понятной ему с первых же секунд.

– У тебя с Первым Народным есть отношения? – в четвертый раз спрашивал Платон, черкая красным карандашом по бумаге.

– Я это название только здесь и услышал, – в четвертый раз отвечал Виктор, – Ты можешь объяснить, в чем дело?

– Так, – сказал Платон, переглянувшись с Ларри. – Только здесь, значит, только здесь. Оставим это. Ты посиди пока вон там. Нам переговорить надо.

– Не могу в это поверить, – категорично заявил Платон, когда за Виктором закрылась дверь. – Не могу. Чтобы Витька украл деньги... Ларри пожал плечами.

– Я тоже не могу. Нам ведь всего-то и нужно узнать, с какого хрена на этом договоре появилась его виза. А он говорит, что про Первый Народный банк никогда не слышал. Вот ведь что странно. Почему ты не хочешь спросить у него прямо?

– Что спрашивать? Подпись точно его. Как он может ничего не знать про этот банк? Значит – врет. Но почему? Почему? Ты можешь объяснить?

Странно все как-то складывалось. Непонятный договор с неизвестным банком, необъяснимо засекреченный, хранящийся отдельно в личном сейфе Кирсанова. Договор, почему-то завизированный Сысоевым, который тем не менее клянется, что никогда про этот банк не слышал. Взрыв у Гольдина. Взрыв, произошедший в тот самый момент, когда приехали за копиями платежек – единственным набором документов, точно фиксирующим движение всех денежных средств. Вовремя предотвращенная попытка устроить бойню на кладбище. Кто-то начал крупную игру, но логика ходов не угадывалась.

Ларри задумался и через несколько минут сказал:

– Давай просчитаем. Мы Сысоеву договор не показывали. Он не знает, что оригинал у нас. Забыли про все, про все отношения... Одно из двух. Либо он сыграл против нас и убежден, что мы до этого договора не добрались. Либо он вправду ничего не знает. Взял и подмахнул случайно Что мы теряем, если покажем ему его подпись?

– Ничего не теряем, – уверенно ответил Платон. – Но ничего и не приобретаем. Ну ткнем мы ему в нос его подпись. Дальше что? Он тебе так и будет твердить, что не помнит, как подписывал. При любом раскладе. Согласен со мной? Единственное, чего мы добьемся, – ему немедленно станет известно, что мы напали на след. Если, конечно, Сысоев работает против нас. Мы можем так рисковать?

– Думаю, что можем, – промурлыкал Ларри, поигрывая зажигалкой. – Смотри. Мы считаем, что весь сыр-бор из-за этих трех миллионов. Кто-то решил их хапнуть через Первый Народный банк. Про то, что договор хоть где-нибудь да лежит, этому кому-то прекрасно известно. Значит, рано или поздно мы должны выйти на договор, весь вопрос только во времени. Почему-то время очень важно, отсюда взрыв в банке. Далее. Почему хлопнули Кирсанова? Я так полагаю, хлопнули его не потому, что у него в сейфе договор лежал. Если бы этот текст был так важен, офис взяли бы штурмом. Я все-таки думаю, что Петю застрелили, потому что только он знал, с кем договаривался. И если это так, а Сысоев все еще жив, то он и вправду может быть ни при чем. Ведь про то, что на договоре его виза, знаем только мы с тобой. Судя по всему, те, кто грохнул Кирсанова, о Сысоеве и понятия не имеют.

– Ну конечно, – завелся Платон. – А тебе ничего другого в голову не приходит? Что, если именно Сысоев все это и устроил? Что, если именно он подставил Петьку? Тогда как?

– И тогда так же. Во-первых, после этого в Москве не отсиживаются, а летят куда-нибудь в теплую страну с пересадкой в Душанбе и делят там денежки. Во-вторых же, если Сысоев, как ты говоришь, все устроил, то он прекрасно должен помнить, чьи подписи стоят на договоре. И когда ты спрашиваешь у него про этот чертов Народный банк, он уже понимает, о чем речь. Так что, показав ему текст, мы в любом случае ничего не теряем. А узнать что-нибудь, если, конечно, Сысоев здесь ни при чем, можем вполне.

Рассуждения Ларри звучали убедительно и весомо. Через минуту Виктор снова сидел в кабинете Платона. Он с трудом припомнил, как Петя отловил его в коридоре, затащил к себе в кабинет и попросил посмотреть договор на покупку векселя какого-то банка. Как Петя заглядывал ему в глаза, рассказывая про полную невозможность работать с Марком Цейтлиным, как нахваливал его аналитические способности и осведомленность в финансовых вопросах, как предлагал должности в СНК. Впрочем, об этом Виктор умолчал, как и о том, что впоследствии Петя его элементарно кинул, свернул всяческое общение и к обсуждению совместной работы в СНК больше не возвращался. Говорить об этом Сысоеву не хотелось просто из гордости.

– Ты про этот банк что-нибудь знаешь? – в очередной раз устало спросил Платон.

– Сколько можно! – не удержавшись, вспылил Виктор. – Я названия банка вообще не видел! Петя попросил меня проверить условия, все ли нормально по процентам...

– Ну и как? – прошелестел из угла Ларри. – По процентам нормально?

– Что-то там было... – Виктор потер лоб. – Мне показалось, многовато для обычной сделки... Не помню. Дай посмотреть.

Платон протянул Виктору ксерокопию договора. Тот открыл завизированную им последнюю страницу, взял карандаш и стал писать на полях цифры.

– Действительно много, – подвел он итог через несколько минут. – Вексель покупался на два месяца. А процентная ставка как на год.

– Ты ему про это сказал?

– Не помню. По-моему, нет. Я просто сказал, что много получается.

– А Петр что?

– Обрадовался. Сказал, что это очень здорово. Платон и Ларри переглянулись.

– Витя, неужели у тебя не появилось никаких подозрений? – стараясь подбирать слова, аккуратно спросил Платон. – Ведь бесплатно ничего не бывает.

Боль в желудке, давно, казалось бы, покинувшая Сысоева, неожиданно напомнила о себе легким покалыванием и тяжестью под ложечкой. Он не вел с этим растреклятым банком никаких переговоров, не имел ни малейшего понятия, ни где он находится, ни кто им командует, он просто произвел по просьбе Кирсанова несколько простейших арифметических действий и расписался в их правильности. А теперь его делают крайним во всей этой истории. И кто! Платон и Ларри! Люди, знающие его не один десяток лет.

Виктор отодвинул от себя бумаги и закурил. Так хреново ему еще никогда не было.

В кабинете наступило тяжелое молчание.

– Если завтра, – начал Платон, – вернее, уже сегодня... Если ты понадобишься... Тебя где искать?

– Дома, – отрешенно ответил Виктор, – Мне ведь в конторе давно уже делать нечего. Звони.

– Ты никуда не планируешь уехать? – как бы между прочим поинтересовался Ларри. – Отдохнуть? Здоровье поправить? Просто встряхнуться?

Виктор хотел было ответить, но, уткнувшись взглядом в желтые глаза Ларри, промолчал. Потом встал из кресла и, будто преодолевая невидимое сопротивление, прошаркал ногами к двери.

– Ты погоди, – прозвучал за его спиной голос Ларри. – Витя! Ты что? Офигел совсем? Думаешь, мы тебе не доверяем? Мы же просто выяснить хотим...

Виктор на мгновение задержался у двери, потом резко повернулся, снова подошел к столу и, схватив ручку, нацарапал на листе бумаги несколько слов. Общему собранию акционеров. Совету директоров. Извещаю вас о своей отставке. Подпись.

– Есть еще вопросы? – спросил он, чувствуя невероятную усталость и усиливающуюся боль. – Все, ребята... Я пошел.

И теперь уже ушел окончательно, игнорируя раздавшийся вдогонку окрик Платона.

Когда дверь закрылась, Ларри взглянул на Платона, что-то прочел в его глазах и медленно кивнул.

– Так правильно будет. Он не тянет. Давно уже. Пусть отдохнет. Платон подошел к посветлевшему окну, потер обеими руками поясницу и надолго замолчал.

– О чем думаешь? – спросил через несколько минут Ларри, разрывая давящую на нервы тишину.

Платон не ответил. Впервые надвинувшееся на него... вчера? позавчера?.. ощущение почти космического одиночества усилилось многократно. За хитросплетениями бизнеса, многомудрыми схемами зара-батывания денег он и не заметил того момента, когда, один за другим, стали сначала отдаляться, а потом и уходить в темноту старые и верные друзья. Ведь это он сам, своими руками, послал в Питер Сережку Терьяна, такого неприспособленного к сегодняшней непростой жизни, да еще и ставил ему палки в колеса, воспитывал... что-то там объяснял... а он ввязался в бой, думая, что с ним будут играть по правилам... только правила ему никто не объяснил... и потом, уже наполовину сошедший с ума, он сам выучил правила, страшно отомстил за эту неизвестно куда исчезнувшую девочку и за свою загубленную жизнь и, затравленный, окруженный со всех сторон австрийской полицией, бросил свой автомобиль на бетонное ограждение трассы, а теперь лежит на старом венском кладбище... И расстрелянный из двух автоматов Петя Кирсанов, по глупости или из жадности отдавший неизвестным пока что ворам три миллиона долларов, засекретивший всю операцию и тем самым подписавший себе смертный приговор, Петя, всегда смотревший ему в рот и пытавшийся подражать даже в мелочах... А еще Витька Сысоев, лучший друг... какой уж там пуд соли... это ведь он сам, Платон, наладил его на дела СНК, разорив дело, которым Витька худо-бедно, но занимался, принося в "Инфокар" деньги... потом отодвинул, бросил на иномарки... а там опять стрельба и кровь... и Витька, снова оставшийся без дела, вляпался в эту историю с тремя миллионами... и теперь чувствует, что ему не верят... заявление написал... считай, и его больше нет... Кто еще? Муса... Муса... друг детства... сколько всего было... а теперь он лежит под капельницей, и вокруг закручивается что-то странное и тревожное. Ларри. Терпеливо ждущий за спиной. Ларри, преподнесший ему такой неожиданный сюрприз. Почему-то Платон вспомнил свой детский сон. Будто идет он ночью по лесу, кругом темно и тихо, и вдруг где-то впереди появляется светлое пятно, он подходит ближе, уже зная, что он увидит, и страшась этого до дрожи, с трудом заставляет себя приоткрыть плотно зажмуренные глаза и видит как раз то, чего боялся, – высеченное из белого камня, до жути спокойное лицо человека с закрытыми глазами, и невероятным холодом веет от этого лица, и глаза эти никогда не откроются, и никогда не будет нарушено это спокойствие, и нет в мире такой силы, которая хоть на волос поколебала бы неземную мощь, воплощенную в этом лице... Он резко обернулся.