Альфредо Конде - Тайна апостола Иакова Страница 45

Вспомнив величественную внешность сей порфироносной особы, чьи бренные останки уже давно упокоились здесь же, в соборе, возле Портика Славы, он мысленно обратился к лучшим годам правления кардинала, когда его личным секретарем был только что почивший декан.

Две великие личности своего времени, кардинал Фернандо Кирога Паласиос и патриарх галисийской словесности дон Рамон Отеро Педрайо, при жизни представляли собой в высшей степени значительные фигуры, память о которых сохранилась до наших дней. Ни тот ни другой не отличался высоким ростом и внушительной внешностью, но оба были объемны и величественны по сути своей. Дон Фернандо был прост в общении и исполнен удивительной человечности, а кроме того, совершенно лишен того особого душка, который отличает и выдает с головой поддельного праведника. Дон Рамон обладал необыкновенной душевностью, которая буквально переливалась через край, как вода в дворцовом барочном фонтане. При этом оба они были истинно верующими людьми.

Дон Фернандо был человеком простого происхождения и начинал церковную карьеру служкой в родном селе; когда его назначили кардиналом, один его старый односельчанин так прокомментировал это назначение: «Вот поди ж ты, Фернандиньо, быстрехонько ты! Если так дело и дальше пойдет, так ты и до самого Бога скоро доберешься!»

Дон Рамон принадлежал древнему роду поместных идальго, разорившихся, но сумевших сохранить фамильную честь и достоинство, и любил изрекать с необыкновенной торжественностью: «Я из тех, кто потерпел кораблекрушение в бурном море девятнадцатого столетия!»

Оба были последним оплотом той Галисии, что ныне покоится в могиле истории. Андрес Салорио не мог толком сказать, почему он вдруг вспомнил о них. Возможно, причиной тому была церковная атмосфера, в которой на этот раз протекало полицейское расследование.

— Кирога был необыкновенно, поразительно человечным человеком, — сказал себе комиссар. — Был ли столь же человечным и его бывший секретарь, только что скончавшийся декан? — тут же задался он вопросом.

Декан всегда казался ему похожим на стекло, режущее и холодное, какое-то даже металлическое, словно его выплавляли всегда в одном горне, но в разных случаях при различных температурах. Он был словно жидкий термометр или пробирка, заполненная пузырьками с разноцветной жидкостью различной плотности.

При всем разнообразии внутренних процессов пробирка остается неизменной: прозрачной, холодной и безразличной ко всему на свете, как то стекло, из которого она сделана, с улыбкой подумал комиссар. Извечная улыбка, неизменно украшавшая лицо декана и покорившая сердца стольких женщин, на поверку оказывалась равнодушной. Черствой и холодной. Его шелковая сутана отбрасывала отсвет, напоминавший отблески стекла или змеиной кожи. А потом ты вдруг понимал, что она не шелковая, а алмазная, жесткая и неприступная, полностью соответствующая человеческой сущности, которая в нее облачена. Максимальная твердость и максимальная ненадежность. Как София. Как, наконец, то же стекло. Чистый кристаллизованный углевод. А под одеждами вздымается грудь, нуждающаяся в физическом контакте с другим телом. Ведь что-то объединило эти два холодных существа, ведь как-то они смогли договориться друг с другом. Или не договорились?

В начале расследования, еще совсем недавно, какие-то двое суток назад, комиссар рассматривал декана в качестве возможного убийцы Софии. Позднее он отверг свои подозрения. Он вообще отмел слишком много подозреваемых. Впрочем, никогда еще в его практике не случалось двух смертей в течение такого короткого отрезка времени.

Первоначально все указывало на Клару. Однако после разговора, состоявшегося у него с Адрианом, Салорио счел возможным освободить ее от подозрений и тем более от обвинений. Он вынужден был признать, что слишком большое значение придавал своим первым спонтанным импульсам, слишком доверял своей интуиции, даже лучше сказать, своим ощущениям. Да, похоже, он стареет. Слишком легко он строит догадки и слишком быстро от них отказывается. Теперь комиссар решил попытаться упорядочить свои рассуждения и вновь пройтись по ним.

Вначале он думал, что это Клара пришла в собор с какой-то определенной целью, но теперь он полагал, что цель как раз была у покойного. И возможно, как раз падение помешало ему осуществить эту цель. Теперь следовало понять, был ли неверный шаг каноника на крыше случайным или нет.

Причиной его смерти был, вне всякого сомнения, жуткий перелом основания черепа, но при этом не исключено, что одновременно он оказался спасительным для Клары. Да, святой отец вполне мог подходить на роль холодного серийного убийцы. Оставалось только вычислить побудительный мотив. А он мог находиться где-то посередине между толкающей человека на преступление фанатичной верой и неудовлетворенным тщеславием, которое когда-то побудило декана соборного капитула пресечь честолюбивые устремления руководителя диссертации Софии. Все-таки покойный декан был очень холодным человеком и не имел ничего общего с искренней теплотой, свойственной почтенному мужу и благороднейшему человеку, у которого он некогда служил секретарем.

Неожиданно на память Андресу пришел один случай, который произошел со старым кардиналом. Перед поездкой в Рим, где он намеревался принять участие в конклаве с целью избрания нового папы, к нему подошла некая святоша, которая, желая польстить церковному иерарху, произнесла:

— Ах, сеньор кардинал, а вдруг вы у нас станете папой римским…

На что тот ответил ей громоподобным голосом:

— Сеньора, Святой Дух, может быть, и стар, но в маразм еще не впал, — разом прекратив всякие разговоры на эту тему.

Был ли декан хоть в чем-то похож на своего старшего товарища? Ведь он общался с кардиналом самым тесным образом, а ученик, как правило, наследует какие-то черты и привычки своего учителя. Особенно это свойственно тем, кто принимает пожизненный целибат.

Чисто внешне декан выступал несомненным преемником образа жизни кардинала. Он умел хорошо пускать пыль в глаза. Его поведение вызывало множество слухов. Но явно никто ничего не утверждал. Комиссар подумал, что нужно будет непременно выяснить, в чем состояла тайная жизнь покойного декана, какие у него были предпочтения и устремления и каким порывам он позволял себя увлечь, ибо совершенно очевидно, что он не мог постоянно держать их в узде. Какие-то мог. Но не все. Например, широко известна его неодолимая страсть к красивым женщинам, что, впрочем, не могло не вызывать к нему определенную симпатию в столь гедонистической стране, как наша.

Когда комиссар уже подходил к архиепископу, чтобы поприветствовать его, дверь, ведущая на крышу, открылась, и в ее проеме возникла фигура судьи, той самой, которая в субботу отдавала распоряжение об эвакуации трупа Софии, а теперь совершала ту же процедуру с телом декана.

За судьей следовал судмедэксперт, а за тем — Карлос Сомоса. Все трое стряхивали воду с дождевиков, громко хлопая по ним ладонями и шумно отряхивая капюшоны, и эти звуки привлекли всеобщее внимание собравшихся на соборной галерее.

Так и не дойдя до архиепископа, Андрес жестом извинился перед ним, приложив руку к груди, и резко сменил направление, чтобы приблизиться к спустившейся с высот троицы.

— Что-то мы часто стали встречаться, госпожа судья, — сказал он вместо приветствия.

— Да, нам везет. Но на этот раз я просто заменяю товарища, — бодро ответила та с легкой улыбкой, и это позволило комиссару предположить, что ей, пожалуй, не слишком неприятна первая роль, которую ей довелось играть в последние два дня.

— Как там? — спросил Андрес, никак не реагируя на слова судьи.

— Тело можно спускать.

— Ни в коем случае!

— Почему это? — с удивлением осведомилась судья, только что осмотревшая тело и отдавшая распоряжение спускать его.

— Разве вы не о поднятии трупа[41] распорядились?

— Ну да, разумеется!

— Так пусть его поднимают!

— Разве не вы только что заявили, что этого ни в коем случае нельзя делать?

— Нет.

— А что же вы сказали?

— Я сказал, чтобы его не спускали.

— Я не понимаю.

— Пусть его поднимают, черт возьми, пусть его транспортируют на вертолете. И как можно быстрее. Скоро будет совсем темно, а птицы, как известно, ночью не летают.

Судья посмотрела на него с удивлением. Андрес же был крайне доволен. Ему нравилось наблюдать непонимающее выражение на лице собеседника всякий раз, когда он использовал невнятную игру слов или произносил нечто такое, что даже он сам воспринимал как неудачную остроту. Сами по себе эти неуклюжие шутки не доставляли ему особого удовольствия, но выражение лиц, которое они обычно провоцировали, казалось ему в высшей степени забавным.