Игорь Резун - Время АБРАКадабры Страница 46

– Там мужик один… – вдруг вспомнил Пилатик, – вроде как местный алкаш. Он на базе того Пе-Пе Макросова мелкой уборкой занимался. Так вот он говорит, что вечером раздавил пузырь да по-пьяни заснул в гараже. И слышал он, как приехали люди, человек двадцать, разговаривали. Произносили что-то вроде «Абра! Абрас!» Что ты думаешь, Александр Григорьич?

– Врет, – без эмоций ответил Заратустров. – У этих людей нюх. Они ведь следили. Видишь, даже без приборов ночного видения обошлись. Хотя черт его знает. Наш российский алкаш способен дойти до такого состояния, что его тонкий мир астрала вообще не воспринимает. Прозрачен он для него.

В этот момент Заратустрова отвлекли. Прыгая по кирпичам, приблизился Анисимов и попросил тихо:

– Товарищ полковник, на минутку!

Он повел Заратустрова вокруг куч битого кирпича к более-менее сохранившейся задней стене дома. Тут с одной стороны тек грязный ручей, с другой – открывался обширный откос – огород соседнего участка. В ручье, уткнувшись обгорелым остовом в ил, завяз черный бензовоз со вскрытой, как брюхо копченого язя, бочкой. Заратустров молча смотрел на глубокие следы колес по пашне.

– Рулевую рейку ему перебили. Умудрился кто-то из защитников, – проговорил Анисимов почтительно. – Вот он и ушел вправо. А так бы врубился туда, а там несущая стена. И капец бы дому сразу. Без осады. Вот, смотрите!

И он показал Заратустрову на стену. На непрокопченом участке сохранилась зловещая метка, которой, по замыслу нападавших, остаться было не должно: три цифры, вписанные вокруг большой буквы «Т». Сверху – тринадцать, слева – двадцать один и справа – единица.

– Ч-черт! – выдохнул разом побледневший Заратустров.

Когда он вернулся обратно, Пилатик уже сидел в автомобиле у дороги – в традиционной черной «Волге». На развалинах прибывшие с микроавтобусом эксперты разворачивали аппаратуру. Черная машина требовательно гуднула, и Заратустров подошел к ней. Солнце перевалило в зенит, синевато блестела нитка железной дороги на высокой насыпи, за ней – белые дворцы микрорайонов Ельцовки, а тут, за пепелищем, – короста дач.

– Две новости есть. Хорошая и плохая! – сказал следователь, высовывая круглую голову, уже без шляпы. – С какой начать?

– С хорошей давай, – угрюмо буркнул полковник.

– Ну, ты даешь, Григорьич! Привычкам своим изменяешь. Тогда держи.

Он протянул ему несгоревший кусок картона с ровными рядами цифр. Четыре столбика двухзначных. Шифровка. Край опален.

– Сжигали в печи. У этого Макросова. Но кто-то очень неловко кочергой пошерудил, кирпичик из кладки – бзысть! – и накрыл. И не сгорело. Так-то вот. Возьметесь?

– Передам нашим криптографам. Покопаемся, – хмуро ответил Заратустров. – Спасибо.

– Пожалуйста. Только мне не забудьте сообщить, если что.

– А вторая новость… плохая?

– Плохая? – задумчиво проговорил следователь. – Да я думаю, ты ее и сам знаешь, Александр Григорьевич. Цифры, расположенные треугольником, на стене видел? Цифры-то не простые. Думаю, это наши старые знакомые.

И Пилатик одними губами произнес роковое слово – слово, которого так боялся Заратустров в глубине души. Но пришлось кивнуть.

Пилатик скривился и бросил:

– Звони. Я теперь все время на связи.

Черная «Волга», рыкнув мотором, откатилась к шоссе. А Заратустров стоял, вытирая слезящиеся от дыма глаза и все еще смакуя во рту уже потухшую сигару.

Значит… ОНИ ПОЯВИЛИСЬ СНОВА!

«…Продолжается освещение частного визита в Россию Лорда Пиерса Энтони Эймаунта Веджвуда (Lord Wedgwood), потомка основателя английской компании Wedgwood, производящей всемирно известный элитный фарфор, и г-жи Сары Фергюссон, Герцогини Йоркской, являющейся „лицом“ марки Wedgwood.

9 июля высокие гости приняли участие в церемонии открытия бутика фарфора Wedgwood в магазине „Гледиз“ на Мясницкой. На открытии присутствовали также топ-менеджеры группы Wedgwood/Waterford и представители московских властей. Покидая магазин, герцогиня немало шокировала публику, заявив, что она „устала от жары и каблуков“, и хладнокровно разувшись на асфальте Санкт-Петербурга. Так, босая, с туфлями в руках, герцогиня шествовала по Невскому, ничуть не беспокоясь о своем имидже.

На следующий день, 10 июля, английская делегация прибыла в Санкт-Петербург. Там она посетила фирменный магазин Wedgwood, а затем Эрмитаж и Петергоф. После этого Герцогиня Йоркская, широко известная своей благотворительной деятельностью по всему миру, отправилась в детские дома Санкт-Петербурга. На этот раз, как не преминули заметить комментаторы, она была обута…»

Шамиль Барзаев. «Фарфоровая герцогиня»

The Independent, Лондон, Великобритания

Точка сборки-3

Лондон. Оксфорд-стрит, Мэйфейр

Капитоныч, сэр Реджи, Сара Фергюссон и другие

В середине сентября, когда последнее тепло еще держало позиции, толкая столбик термометра днем до плюс двадцати, в Новосибирск на Джазовый фестиваль приехал сэр Малькольм Реджинальд Бетвейн-Поттигар, один из лучших британских кларнетистов. Пиетет перед сэром Реджи, как по-простецки называл его председатель городского джаз-клуба, был таков, что на встречу англичанина отправили даму из бюро Оргкомитета, с шофером. Она была высокой, очень правильной женщиной лет тридцати пяти, носила строгие в роговой оправе очки и прекрасно знала английский. Эта дама, одетая в бежевый брючный костюм и крахмальную блузку, должна была окружить гостя радушием и заботой, а также представить принимающую сторону во всем блеске.

Однако сэр Реджинальд оказался обыкновенным шотландским музыкантом закваски времен «Секс пистолз» («Sex Pistolls») и «Смоукиз» («Smokies»). Из самолета вышел рыжебородый детина с прозрачными голубыми глазами и огромным большим красным носом, выдававшим в нем любителя крепкого портера. Он был в полосатых гетрах, клетчатой юбке, открывавшей волосатые кривые ноги, в малиновом пиджаке на голое тело с закатанными рукавами и с данхилловской трубкой в зубах. Кларнет он нес в одной руке, в футляре, и, как казалось, никакого багажа с ним больше не было. Сэр Реджи облапил встречающую его даму, уколол жесткой бородой, обдал сигарным духом, а на вопрос о багаже махнул рукой: мол, все купим! И они поехали в город.

Как на грех, женщина решила показать иностранцу центральную часть сибирской столицы и тем самым подтолкнула сэра Реджинальда к его первому и самому яркому хулиганству на сибирской земле. Шотландца привели в восторг каменные идолы, установленные на главной площади перед Оперным театром еще в семидесятом году верноподданным скульптором с вполне диссидентской фамилией Бродский. Об этих скульптурах, изображающих неизменного Ленина в компании красноармейца, крестьянина, рабочего да еще неизвестной парочки – андрогинного вида девушки с парнем – спорили с начала смутных российских времен. Одни доказывали, что скульптурная группа уродует вид площади, загораживает фасад театра, и предлагали снести ее немедленно. Вторые же, естественно, кричали о недопустимости такого варварства. Фигуры между тем стояли, уже давно слившись с ландшафтом, и поражали воображение только гостей города. Перед их истуканным обаянием не устоял и шотландец. Он попросил остановить машину прямо у памятника.

Обмершая женщина только и успела пролепетать: «Что вы делаете?» – когда сэр Реджи избавился от башмаков, гетров, юбки… одним словом, разделся догола и застыл в костюме Адама у одной из фигур, радостно прикрывая причинное место футляром кларнета. Даме же он успел вручить фотокамеру и попросил сфотографировать.

У той тряслись руки. Она боялась и рассудок потерять, и камеру грохнуть о серый гранит площадки. Поэтому с первого раза снять не получилось. А вокруг проносились по площади автомобили и замирали на ходу прохожие. Борода голого шотландца сверкала, как факел Вечного Огня. Естественно, сразу появились милиционеры с ближайшего поста. Правда, музыкант уже почти оделся, но его клетчатая юбка произвела на милиционеров не менее яркое впечатление, чем недавняя нагота.

– Это откуда такой педик? – поинтересовался у женщины старший, второй лишь азартно похлопывал дубинкой по ладони.

От ужаса та не могла связать и двух слов. Но сэр Реджи уже облачился, и милиционер, понимая, что в таком деликатном деле взять негодяя с поличным они опоздали, предложил решить дело полюбовно:

– Ладно, по полтиннику баксов каждому из нас пусть дает и сваливает. Тоже мне этот… Шон Коннери!

Сэр Реджи не удивился ни сумме, ни самому факту требования мзды. Он улыбнулся, достал бумажник, вынул две пятидесятидолларовые бумажки, отдал их мрачным ментам, а потом забрал у переводчицы фотокамеру, наставил на них и, показав рукой на памятник, что-то сказал.

– Че это он нам говорит? – удивился молодой мент.