Зухра Сидикова - Стеклянный ангел Страница 49

Все двадцать три часа, пока он ехал в поезде, — остаток ночи и весь день, — он не спал. Боялся, что Надя Ермилова подкрадется к нему во сне и задушит его жесткой, как проволока, жгучей, как крапивный хлыст, веревкой.

Глава девятнадцатая

Страх не оставил его даже тогда, когда он уже шел по знакомому перрону родного города. Такси взять побоялся, вдруг пришло в голову, что она может спрятаться на заднем сиденье и накинуть ему веревку на шею. Несмотря на то, что он ясно понимал всю абсурдность этого опасения, пошел на автобусную остановку, все время оборачиваясь.

В автобусе было тепло, он согрелся и немного успокоился. Облокотился на стекло, замер, наслаждаясь покоем. За окном медленно проплывал вечерний город, переливающийся неоновыми огнями. Мерцающий фарами поток машин, подвижный, словно ртутный ручеек, плавно перетекал по изгибам улиц в широкий желоб главного проспекта, словно вбирающего в себя всю энергию затихающего к ночи города.

Хорошо, что он успел позвонить маме днем. Сейчас волновалась бы, что телефон не отвечает. Оказалось, что зарядку Миша в спешке оставил дома, и теперь телефон мертво лежал в боковом кармане джинсов. Но маму он предупредил, и сейчас она спокойно ждала сына в маленькой квартирке на окраине, готовила ужин, слушала радио…

Радость от возвращения домой охватила Мишу, ненадолго вытеснив этот липкий тошнотворный страх. Ему хотелось верить, что здесь в родном городе с ним ничего плохого не случится.

Но, как только он вышел из автобуса, страх вернулся.

Чтобы попасть домой, нужно было пройти квартал. Дальше начинался темный узкий проулок, с одной стороны ограниченный глухой стеной длинного жилого дома, именуемого в народе «китайским», с другой — забором заброшенной стройки, нависающей над кварталом уродливыми бетонными горбылями.

Миша осторожно ступил в этот узкий темный коридор, лишь слегка освещенный фонарем-доходягой, который неистово скрипел под порывами гуляющего здесь сквозняка где-то в самом конце переулка, там, где притулился к забору ночной ларек. Вокруг не было ни души. Он пошел, сутулясь, подняв плечи, стараясь как можно быстрее пройти этот сырой, воняющий мочой, тоннель. И вдруг, словно в ответ на свой липкий потный страх, услышал шаги за спиной. И тут же — бешеный, отдающий в голову, стук собственного сердца. За ним кто-то шел! Выпавший недавно снег скрадывал звук, но он отчетливо уловил его. Это был звук шагов… женских шагов… Слишком частый, почти дробь. Словно кто-то бежал на каблуках.

Он прижался спиной к забору, застыл в оцепенении, чувствуя, что ноги снова отказывают. В голове все перемешалось: от бесполезного призыва быть мужчиной, не бояться, вмазать этой суке! — до панического вопля: Беги, беги, придурок! Не стой! Но он уже не пытался разобраться в этом хаосе мыслей и чувств. И ничего не мог с собой поделать. Панический страх парализовал тело.

Усилием воли он заставил себя выставить перед собой сумку и приготовиться обороняться.

— Добрый вечер, Михаил! А я за вами от самой остановки иду, — сказала преследовавшая его женщина, подойдя к нему вплотную.

Миша ничего не ответил. Ему хотелось засмеяться, но почему-то снова очень сильно заболело горло.

— А я вашей маме заходила. Она сказала, что вы будете в девять. Вот я и ждала на остановке. А телефон у вас не отвечает.

— Оля, — наконец выдохнул он, — какого черта вы по ночам шляетесь?

— А вы что, испугались?

— Ничего я не испугался, — Миша, наконец, опустил сумку. — Чего мне бояться?

— Просто у вас такое лицо…

— Обычное лицо, — буркнул Миша.

— Я вам адрес принесла.

— Какой еще адрес?

— Адрес Людмилы. Жены того человека, директора школы. Того, которого задушили.

Мишу передернуло от одного этого слова: «задушили». Почему-то затошнило и сильно заболел живот. Он согнулся пополам. Черт, этого еще не хватало! Неужели отравился? Так ведь не ел ничего почти сутки… Ох, как больно!..

— Что с вами? — Ольга кинулась к нему, — вам плохо?

— Нет, нет, все нормально, — сказал Миша и выпрямился. Уф, вроде отпустило. Поскорее бы домой, к маме.

— Где вы взяли адрес этой Людмилы?

— Я ее случайно на улице встретила и проследила за ней. Шла до самого дома.

— Господи, Оля, что у вас за странные наклонности? Почему вы за всеми следите?

— Вовсе не за всеми, — обиделась она, — я думала: вам нужно. Если не нужно, я порву…

— Нет, нет, подождите. Мне очень нужно. Спасибо, я перед вами в долгу. Даже не знаю, как вас благодарить? Может, я заплачу вам за проделанную работу?

— Вот еще, — хмыкнула Ольга, — не надо мне ничего. Просто хотела вам помочь.

— Спасибо огромное. Уже поздно, хотите я такси вам вызову? Или у нас останетесь. Я на кухне лягу, а вы…

— Нет, спасибо. Автобусы еще ходят. Я пойду.

— Но ведь уже поздно. Вы не боитесь?

— Не боюсь, — она махнула рукой и быстро пошла вдоль забора, отбрасывающего черную тень на узкую полосу подсвеченной фонарем заснеженной тропинки, словно мокрая вата поглотившей ее шаги.

— Я вам позвоню! — крикнул он вслед, взглянул в темноту, отделяющую его от дома, и пожалел, что не уговорил ее пройти вместе с ним остаток пути. Оставшиеся несколько метров вдоль черного забора, безлюдный неосвещенный двор, три лестничных пролета — интересно, не вывернули ли снова лампочку? — ему предстояло пройти одному.

Он глубоко вдохнул, и быстро, стараясь не оборачиваться, пошел вперед.

Мама набрала ему пенную ванну, и, пока он отмокал и приходил в себя, через дверь рассказывала ему последние новости. Миша слушал ее голос, особо не вдаваясь в смысл, взгляд его расслабленно блуждал и останавливался на всех подробностях маленькой ванной комнаты, знакомых ему с детства и досконально изученных, — трещина на плитке, подтек на потолке, отколотый уголок ванны, и чувствовал, как постепенно затуманивается, словно отходит на задний план все, что случилось с ним в далеком городке, в старом заброшенном доме. Будто это не с ним произошло, а с кем-то другим, а он был всего лишь свидетелем, сторонним наблюдателем. Он представлял все происшедшее в виде фотоснимков: щелк, и он на полу, щелк, и цепкие руки на шее, щелк, и он один в холодном доме, щелк, и лицо парнишки-водителя крупным планом.

Он крикнул, чтобы мама принесла ему шарф. Мол, горло немного застудил в поездке. Мама всполошилась, забеспокоилась, начала выспрашивать, заохала, заахала.

Миша ее успокоил, болит, мол, совсем чуть-чуть.

Он просто хотел спрятать шею. В зеркале он видел темный след от веревки.

Старый шарф, — из настоящей английское шерсти, о чем с гордостью каждый раз сообщала мама, непременный атрибут лечения ангины еще с детства, — надежно прикрыл все это дело от маминых глаз.

Миша сидел на кухне, ел картофельное пюре с меленькими тефтелями и чувствовал, как притуплялся, становился не таким острым этот тошнотворный унизительный страх — страх быть убитым, задушенным, страх умереть отвратительной, гадкой смертью. Как будто смерть может быть другой…

Глава двадцатая

Он проспал до двенадцати часов дня. Мама ушла на работу, и он сам заварил себе крепкого чая. Теперь на выспавшуюся, и наконец, здраво соображающую голову, при свете дня, он мог поразмыслить над тем, что с ним произошло, и что теперь делать.

Итак, первое — на него было совершенно покушение. Видимо, с целью запугать его. Второе — до собеседования оставался один день, и сейчас он должен был решить — продолжать, или послать все к черту. Сдаться, отказаться от мечты или идти напролом.

И еще, он боялся думать о том, о чем думал с того момента, как увидел на стене в комнате Джульетты Николаевны обрывки сорванной со стены афиши… Эта девушка со стеклянными ангелами, безжалостная и хитрая преступница… Это кто-то из его окружения, кто-то, кого он знает в лицо. В этом уже нет сомнения. Поэтому исчезли фотографии из детского дома. Она не хотела, чтобы он узнал ее.

В итоге после получасового обдумывания он принял решение: он будет продолжать, чего бы это ему ни стоило.

Ехать нужно было за город, по жуткому гололеду. Старушку-девятку то и дело заносило. Миша чертыхался. Но плохая дорога и необходимость контролировать машину спасали от страха, который снова и снова подступал и холодил сердце.

Вероятно невроз, успокаивал себя Миша, просто нервишки не выдержали. Ничего — все кончится, все наладится, все будет окей.

И все же, когда он поднимался по лестнице, этот страх заставлял его поминутно оборачиваться. В памяти то и дело всплывало это пакостное ощущение жгучего прикосновения веревки.

Заранее приготовив липовое удостоверение, протянул руку к звонку. На месте звонка торчали два провода. Он негромко, но настойчиво постучал в дверь.