Монс Каллентофт - Осенний призрак Страница 5

Как же ты могла, Беттина? Как посмела ты сдаться своей болезни, раку? Или тебя печалило, что наших доходов больше недостаточно, чтобы поддерживать замок в подобающем состоянии? Для этого требовалось слишком много денег, миллионы.

Я не хочу верить в это. Но я чувствую вину, как человек, причинивший зло тому, кого любит больше всего на свете.

Боль. Ты, похоже, узнала о боли все, и ты говорила мне, что в этом знании нет никакого смысла.

Картины на стенах замка — твой выбор. Анчер,[7] Киркеби.[8] Портреты моего предка Эрика и других чудаков, оригиналов и безумцев, что жили в Скугсо до меня.

Ты умерла в замке, Беттина. Ведь тебе было бы невыносимо покинуть его, и потому мне сейчас стыдно перед тобой. Какой мягкой ты могла быть, с такой же жесткостью защищала то, что принадлежало тебе.

Больше всего ты беспокоилась о мальчике.

«Позаботься о Фредрике. Защити его, сам он не справится», — вот о чем просила ты, умирая.

Иногда я спрашиваю себя, не подслушивал ли он тогда под дверью?

Никогда не знаешь, чего от него ожидать. Или, может, не хочешь знать? Я, как и все, люблю и свою дочь, и его, своего сына. Но я всегда замечал его слабости, даже когда не хотел. Я был готов протереть себе глаза до дыр, только бы разглядеть его достоинства, но это у меня никак не получалось.

Я видел своего собственного сына, сплошь состоящего из одних недостатков, и ненавидел себя за это. Иногда он даже напивается так, что теряет над собой контроль.

Часы на шкафу бьют шесть, а Аксель Фогельшё все еще стоит у окна в гостиной. Вот что-то отделяется от темноты снаружи и движется через парк. Человек в черном. Тот, которого он видел и раньше?

Аксель Фогельшё прогоняет эту мысль прочь.

«Я знал, что это ошибка, — думает он. — Тем не менее я был вынужден сделать это: возложить на Фредрика, моего первенца, следующего графа Фогельшё, руководство делами, дать ему доступ к капиталу, когда рак победил Беттину и я окончательно пал духом. Он никогда не хотел ни жить в замке, ни заботиться о нашем маленьком сельскохозяйственном и лесном предприятии. Сейчас выгоднее взять дотацию на обработку целины или арендовать земли.

Не хотел. Не мог. Но с деньгами у него должно было получиться, ведь у него высшее экономическое образование и было все, кроме неограниченной свободы действий.

У каждого человека есть и хорошие, и дурные стороны, — думает Аксель Фогельшё. — И не в каждом сидит хищник, и не у каждого столько наглости, сколько требуется для этой жизни. Отец хотел, чтобы я осознавал ответственность, которая дается вместе с привилегиями, понимал, что в обществе нам предназначена роль лидеров. Но он был в некотором смысле человеком былых времен. Разумеется, я руководил работами в Скугсо, я снискал себе уважение в элитарных кругах лена.[9] Но чтобы лидером? Нет. Я пытался объяснить Фредрику и Катарине, по крайней мере, что значат наши привилегии, не хотел, чтобы они принимали их как должное. Не знаю, преуспел ли я в этом.

Беттина, посоветуй, как мне сделать Катарину счастливой? Только не начинай опять про свои древности. Здесь мы с тобой не сойдемся, ты это знаешь.

Молчи, Беттина.

Молчи.

Позволь мне только задать тебе один вопрос.

Испортилась ли наша с тобой порода, Беттина?»

Иногда он думает об этом, глядя на Фредрика, а может, и на Катарину.

Зеленое пальто от «Барбур»[10] обтягивает живот Акселя Фогельшё. Но он носит его вот уже двадцать пять лет и не желает менять на новое только потому, что теперь килограммы пристают к телу легче, чем раньше.

«Пусть все идет своим чередом, — думает он, стоя в прихожей. — Мы, Фогельшё, придерживались более-менее определенного образа жизни на протяжении почти пяти столетий. Мы задавали тон в этих краях, в этом городе».

Он прекрасно знает, что местные жители всегда подражали ему и его семье. Первый в Эстергётланде ватерклозет появился в Скугсо. А его дед был первым, кто надел костюм-тройку. Они во всем задавали тон, и это понимала и политическая, и экономическая власть, даже если теперь все это стало историей.

В этом году не пришло приглашения на губернаторский обед. Каждый раз, когда губернатор устраивал обед для самых видных жителей лена, среди гостей был кто-нибудь из семьи Фогельшё. Но не в этом году.

Аксель Фогельшё разглядывает снимок Линчёпингского замка в газете «Эстергёта корреспондентен». Там был граф Дуглас, историк Дик Харрисон, директор авиастроительных предприятий «Сааба», шеф отдела информации компании «Вольво», государственный секретарь — уроженец этого города, директор больницы, главный редактор местной газеты, президент национальной спортивной конфедерации, барон Адельстоль. И никого из Фогельшё.

Он обувает свои черные резиновые сапоги.

Я иду, Беттина.

Перчатки. Что за восхитительная телячья кожа!

Аксель Фогельшё думает, что еще не поздно все поправить.

Он слышит голос Беттины: «Защити мальчика!»

«Я защищал Фредрика. Сделал все, что было необходимо, несмотря на то что теоретически банк мог бы взять ответственность на себя».

Он начинает забывать лицо Беттины.

«Ради мальчика я должен был наплевать на все остальное», — думает Аксель Фогельшё, нажимая кнопку лифта, чтобы спуститься вниз и выйти в безлюдные утренние сумерки.

5

Мотор «Рендж Ровера» гудит мощно и в то же время ненавязчиво, как никакой другой. Автомобиль немедленно реагирует, когда Йерри Петерссон нажимает педаль. Вероятно, такими же послушными были раньше лошади, когда графы, теперь уже давно умершие, вонзали шпоры в их потные бока.

Лошадей теперь нет, как и графов. Но он готов купить несколько лошадей, если встретит женщину, любящую животных. Говорят, это свойственно женщинам, и это одно из тех предубеждений, соответствующих действительности.

Йерри Петерссон видит, как клубы тумана несутся над полями на восток, к краю хвойного леса. Собака сидит рядом с ним на пассажирском сиденье. Ее прекрасно сбалансированное тело покачивается в такт автомобильным рессорам, в то время как взгляд блуждает по окрестностям, высматривая какое-нибудь живое существо, чтобы побежать за ним, облаять, загнать в ловушку. Йерри Петерссон проводит одной рукой по ее жесткой, влажной шерсти. От собаки исходит природный, настоящий запах, так гармонирующий с этой сельской местностью. Своего кобеля бигля Йерри назвал Хови, в честь Ховарда Хьюза, голливудского сумасшедшего тридцатых годов; как говорят, он создал современную авиапромышленность и под старость превратился в одинокого ипохондрика в замке под Лас-Вегасом.

«Если у меня когда-нибудь будет собака, я назову ее в честь большего безумца, чем я сам или кто-либо из моих знакомых», — так думал Йерри Петерссон, читая биографию Хьюза.

Ноздри собаки то сжимаются, то расширяются, когда она будто пожирает глазами поля вокруг замка Скугсо.

По утрам замковые владения особенно красивы. Нарождающийся день словно тонким маслянистым слоем растекается по камням и полю, дождь стучит по крыше автомобиля и ветровому стеклу. Йерри Петерссон останавливается на краю дороги, смотрит на птиц, прыгающих по земле цвета устричной раковины, отыскивая червяков в гнилой растительности и лужах, разрастающихся день ото дня. Листва лежит здесь кучами, и Йерри думает, что она похожа на потрепанное покрывало с прекрасного живописного полотна мастера старой школы. И под этим покрывалом жизнь идет своим чередом: личинки окукливаются; жуки сражаются друг с другом, а мыши с потоками дождевой воды заплывают в такие края, о существовании которых не подозревали раньше.

Собака беспокоится, скулит, хочет наружу.

— Сиди тихо, скоро выйдешь, — утешает ее Йерри Петерссон.

Земля.

Может ли она стать судьбой?

Иногда, когда Петерссон объезжает свои владения на автомобиле, ему мерещатся люди, с которыми сводила его жизнь. Они мелькают между деревьями, камнями, домами.

Он не мог не появиться здесь снова, ведь так?

В тот новогодний вечер был сильный снегопад. Настолько сильный, что утренний туман был похож на только что вымытое прозрачное стекло.

Йерри вырос всего в нескольких милях отсюда, в многоквартирном доме в поселке Берга со своими родителями.

Он смотрит на себя в зеркальце заднего вида, заводит машину и продолжает путь. Минует два поворота, прежде чем снова остановить машину. Собака обеспокоена теперь еще больше, и Йерри сначала выпускает ее, а потом уже выходит сам. Бигль устремляется в открытое поле, словно почуяв косулю или лося, зайца или лисицу.

Несколько секунд Йерри смотрит ей вслед, а потом и сам ступает на болотистую землю. Шлепает по воде, видит, как собака стремительно пересекает лесную поляну то в одном, то в другом направлении, исчезает в глубокой канаве, потом возникает снова, чтобы зарыться в кучу листьев: бледно-охряных, матовых, будто покрытых бронзовой пудрой, цвета сусального золота, словно соперничающих друг с другом в красоте и оригинальности расцветки.