Рут Ренделл - Тринадцать шагов вниз Страница 5

У нее были приятели, с которыми она познакомилась в Сент-Блейз, и они называли себя ее друзьями. Но для человека, который никогда не ходил в школу, такие отношения были слишком сложными. На каникулы она куда-нибудь ездила с отцом, иногда даже за границу, и благодаря ему хорошо говорила по-французски и по-итальянски, но применить свои знания не имела возможности, разве что читать в оригинале Монтеня или Д’Ануччио. У нее никогда не было мужчины. Гвендолин иногда бывала в кино или театре, но ни разу — в хорошем ресторане, танцевальном клубе или на вечеринке. Иногда она говорила себе, что, как Люси у Вордсворта, живет «среди нехоженых дорог», но скорее с облегчением, чем с досадой.

Профессор дожил до очень преклонного возраста и умер в девяносто четыре года. Под конец жизни он не мог ходить и страдал недержанием, но ум был по-прежнему ясным, а требовательность не уменьшилась. С помощью изредка приходящей медсестры Гвендолин ухаживала за ним. Она никогда не жаловалась. Никогда не показывала усталости. Она меняла отцу пеленки и перестилала кровать, думая только о том, как бы скорее покончить с этим и вернуться к чтению. Приносила еду и убирала посуду с тем же настроением. Отец растил ее лишь для одного — чтобы она обслуживала его, заботилась о нем в старости и читала книги, не соприкасаясь с проблемами внешнего мира.

В жизни профессора бывали моменты, когда он смотрел на дочь без предубеждения и приходил к выводу, что она очень привлекательна. Он всегда считал, что мужчина может влюбиться, а потом и жениться, или, по крайней мере, захотеть жениться, только по одной причине — если женщина очень красива. Интеллект, остроумие, обаяние, доброта — все это не имело значения при выборе спутницы жизни ни для него, ни, насколько он знал, для других умных мужчин. Себе он завел жену только из-за внешности и, когда видел отражение ее красоты в дочери, начинал опасаться, что кто-нибудь уведет его дочь. Но никто не увел. Да и как с ней могли познакомиться, если он никого не приглашал в дом, кроме врача, и она не ходила никуда без отца, который бдительно следил за каждым ее шагом?

Но наконец профессор умер. Он оставил ей дом, изрядно обветшавший, окруженный конюшнями, маленькими фабриками, зданиями местной администрации, лавками и проектами расширения улиц. В то время Гвендолин была высокой стройной дамой шестидесяти шести лет, чей благородный профиль теперь напоминал щелкунчика, а греческий нос скрючился. Лицо, некогда прекрасное — нежное, белое, с легким румянцем на высоких скулах, — покрылось морщинами. Такую кожу иногда сравнивают с яблоком, долго пролежавшим в тепле. Голубые глаза выцвели и стали серыми, волосы, все еще густые, поседели.

Две женщины постарше, называвшие себя ее подругами, которые красили ногти и волосы и одевались по последней моде, иногда говорили, что мисс Чосер застряла в Викторианской эпохе. Но это показывало лишь то, что они забыли свою молодость, ведь часть одежды Гвендолин покупала в 1936 году, а часть — в 1953-м. У нее было много старомодных платьев, которые будут стоить целое состояние в Ноттинг-Хилле, где это очень модно. Например, то, которое она купила в 1953-м ради доктора Ривза. Но он ушел и женился на другой. По тем временам вещи были прекрасными и хорошо сохранились, поскольку она так ни разу и не надела их. Гвендолин Чосер была живым анахронизмом.

Она совсем не заботилась и о доме. Справедливости ради надо упомянуть, что через год или два после смерти профессора она хотела сделать капитальный ремонт, а кое-где все переоборудовать. Но она всегда принимала решения медленно, а когда наконец решила поискать бригаду, оказалось, что не может себе этого позволить. Поскольку она никогда не платила взносы в Фонд национального страхования и, конечно же, никто не делал взносы за нее, то жила на очень маленькое содержание. Те деньги, что оставил отец, таяли с каждым годом.

И тогда одна из ее подруг, Олив Фордайс, предложила взять квартиранта на верхний этаж. Гвендолин возмутилась, но, поразмыслив, пришла к выводу, что идея не так уж плоха. Правда, сама она не шевельнула бы и пальцем. Миссис Фордайс нашла объявление Майкла Селлини в «Ивнинг Стандарт», организовала встречу и прислала его в Сент-Блейз-хаус.

Гвендолин, прекрасно владевшая итальянским, обратилась к нему «мистер Челлини», но он, внук итальянского военнопленного, всегда называл себя Селлини. Она отказалась называть его так — она ведь знала, как правильно, а как — нет. Жилец хотел, чтобы они обращались друг к другу по именам — Микс и Гвен, — и предложил ей этот вариант.

— Не стоит, мистер Челлини, — отрезала она.

Она оскорбилась бы до глубины души, обратись к ней кто-нибудь так фамильярно. Лишь Олив Фордайс, тоже к неудовольствию Гвендолин, использовала это сокращение. Гвендолин называла Микса не квартирантом и даже не «человеком, снимающим у нее квартиру», а жильцом. А когда он упоминал о ней, что случалось довольно редко, то называл ее «старой крысой, хозяйкой дома». Но они сосуществовали вполне мирно: поскольку особняк большой, они встречались крайне редко. Конечно, это было только начало — Микс жил в доме всего две недели.

Во время одной из таких случайных встреч он сказал ей, что по профессии инженер. Для мисс Чосер «инженер» значило «человек, который строит плотины и мосты», но мистер Селлини объяснил, что занимается обслуживанием спортивного оборудования. Ей пришлось переспросить, что он имеет в виду, и Микс рассказал, что ремонтирует тренажеры, которые продаются в больших спортивных магазинах. Единственным большим магазином, куда наведывалась Гвендолин, был «Харродс», и, зайдя туда в следующий раз, она прямиком двинулась в спортивный отдел. И попала в мир, которого совершенно не понимала — не понимала, кому нужны все эти тренажеры, и усомнилась, что мистер Селлини говорил правду. Как выражался профессор, не заговаривал ли он ей зубы?

Временами, но не часто, Гвендолин обходила дом с тряпкой и щеткой для ковра. Она не слишком усердно орудовала этим приспособлением и никогда не чистила его. Пылесос, купленный в 1951 году, сломался двадцать лет назад и так и не был починен. Он стоял в подвале среди скатанных ковров, там же, где стол, сложенные картонные коробки, граммофон тридцатых годов, скрипка без струн и корзинка с профессорского велосипеда, на котором он когда-то ездил в Блумсберри и обратно. Со щетки каждый раз, когда ее поднимали, сыпалась грязь. Когда Гвендолин, волоча щетку по ступенькам, доходила до своей спальни, то уставала от всего этого и мечтала вернуться к чтению Бальзака или Троллопа. Не хотелось возвращать щетку на место, так что она оставляла ее в углу спальни с обмотанной вокруг ручки тряпкой. Иногда щетка простаивала там неделями.

Чуть позже, около четырех, Гвендолин ждала в гости Олив Фордайс с племянницей на чашку чая. Она никогда не видела эту племянницу, но Олив говорила, что та мечтает посмотреть, где живет Гвендолин, потому что без ума от старинных домов. Сент-Блейз-хаус приведет ее в восторг. Гвендолин не была особо занята, только перечитывала «Отца Горио». Через минутку она сходит в магазин на углу и купит к чаю рулет с вареньем и, может, заварной крем.

Уже много лет она не пекла сама, но когда-то каждый пирог, эклер или булочку делала своими руками. Она хорошо помнила рулеты с вареньем, крем, малиновый джем, тонкий слой сахарной пудры. Профессор не выносил покупных сладостей. Но пить чай любила вся семья. А к чаю можно было пригласить гостей. Когда миссис Чосер была уже очень больна и медленно, в муках, умирала, ее врача всегда приглашали к чаю. Поскольку мать лежала наверху, а профессор часто читал где-то лекции, Гвевдолин оставалась наедине с доктором Ривзом.

Она верила, что их любовь была главным событием в ее жизни. Он был моложе, но не настолько, чтобы родители Гвевдолин сочли это проблемой. Миссис Чосер осуждала браки, в которых муж младше жены больше, чем на два года. Доктор Ривз — с темными вьющимися волосами и темными горящими глазами — казался мальчишкой. Он был очень худым, но поедал невероятное количество приготовленных Гвендолин булочек с кремом и домашнего клубничного варенья, печенья и бисквитов. Сама же Гвендолин аккуратно отщипывала пирожное. Мужчины не любят, когда девушка жадно ест, говорила мать. Перед чаем, во время еды и после доктор Ривз любил порассуждать. О своей работе, амбициях, Корейской войне, месте, где он жил, «железном занавесе» и переменах. Гвендолин тоже говорила обо всем этом, как никогда и ни с кем, иногда упоминала, что хочет узнать жизнь, завести друзей, отправиться в путешествие, увидеть мир. А еще они всегда говорили о ее матери — сколько ей осталось и что может случиться потом.

Как известно, почерк врача ужасно неразборчив. Гвендолин тщательно исследовала рецепты, которые он выписывал миссис Чосер, пытаясь угадать, как его зовут. Поначалу она думала, что его зовут Джонатан, потом — Барнабас. Самым близким к истине оказалось имя Свитхан. Однажды она ловко повернула разговор на имена и на то, как они влияют на судьбу человека. Ей нравилось ее имя, при условии, если никто не называл ее Гвен. Никто? А кто мог ее так называть? Родители — единственные, кто не обращался к ней «мисс Чосер». Но она не сказала этого доктору Ривзу, страстно желая узнать, что скажет он сам.