Р Скотт Бэккер - Зовите меня Апостол Страница 5

Кимберли дососала сигарету до фильтра и выщелкнула окурок в окно.

— Для тяжелого физического труда, — объяснила, выдохнув. — Когда аж кряхтишь и стонешь от натуги.

— Ха-ха, — ответил я, вышвыривая свой следом на щебень и трещиноватый асфальт внизу. «В толпу», — как говаривала Кимберли, глядя на тысячи окурков, уже скопившихся там.

Я встал.

— В «Дрожки» пойдешь? — осведомилась Кимберли.

Я постарался не обращать внимания на то, как она красива в зыбком косом свете, пробивающемся с аллеи. Промычал невнятно: «Угу». Она привычно ухмыльнулась — насмешливо и отчасти презрительно. Она тоже знала меня как облупленного.

Надо было приниматься за работу по делу «Мертвая Дженнифер», и потому я отправился в любимую кофейню, называвшуюся «Дрожки», где околачивался днями напролет. Там меня мафия и пристукнет когда-нибудь — если сочтет стоящим усилий.

Кофейня за углом, где сидят бездельники и куда охотно заглядывают спешащие по делам прохожие, — уютное пристанище, губка, впитывающая и местных бомжей, и затюканных клерков, и молодых мамаш, наслаждающихся отпуском по уходу за чадами. Как и у всех заведений на моей улице, жизнь «Дрожек» протекала сложно и циклично. Иногда кофейня забита под завязку, кондиционеры с духотой не справляются. А порой здесь безлюдно, холодно и неуютно, будто на хоккейной арене в понедельник утром.

В тот день мне повезло — было почти пусто. Мимоходом отвесил комплимент Эшлен: «Чудесная у тебя прическа сегодня!» Перекинулся парой слов с хозяйкой, Мишель.

— Стол, над новым делом работаешь, да? — тут же затараторила Эшлен, жизнерадостная болтушка.

Кафешным девушкам я казался кем-то вроде зверя из цирка — опасным с виду, почти настоящим, но без клыков и с подпиленными когтями. Ухватить ухватит, да не укусит, обслюнявит только.

— Начинаю работать.

— И над чем сейчас? Очередная шестипалая шлюшка? — Мишель подмигнула мне из-за стойки с бокалами.

— Нет-нет! — запротестовала Эшлен. — Мое любимое дело — это про парня того, ну, который с… как же оно называется?.. Ага, с пустулой на причиндале!

— О да! — Мишель хихикнула. — Дело «Девять раз поскрестись»!

Я временами с удовольствием шокировал бедных девушек, рассказывая про особо колоритные дела. И давал им названия для вящего эффекта. Эдакий Конан Дойл в стиле порно.

— Нет, девушки. На сей раз настоящее, без балды. Важное и большое.

— И как оно называется? — спросила Эшлен.

— Называется? Хм, «Девушка, погибшая в забытой Богом дыре».

— Ну, звучит серьезно до смерти, — поддакнула Мишель неуверенно.

Вот оно, неудобство постоянной клоунады. Когда вдруг становится не смешно — а рано или поздно обязательно становится не смешно, — на тебя смотрят будто на незнакомца, чужого сумасброда, не понимая, как с тобой обращаться.

— Я же говорил — важное.

Оно самое, солидное дело для солидного «Агентства Мэннинга».

Честно говоря, это «серьезно до смерти» меня вышибло из колеи. Я вместе с кофе удалился в самый затишный и сумрачный уголок кафе и засел, размышляя. Презираю мелкие, глупые, несерьезные делишки, но ведь и на душу из-за них ничего не ложится. К примеру, я однажды две недели выслеживал парня, оттого что его жене почудился запашок кала с пениса. Ну, я нащелкал фоток — как он из гей-клубов выходит и всякое такое. Показываю жене, а она — вы только представьте! — от счастья заплакала. Наверное, всегда подозревала: гей он, с ней остался против своей натуры, ради нее остался, терпел, любил! А чего испугалась: вдруг с другой бабой повелся? Ну и скажите мне, какая разница, провалю я такое дело или удачно сделаю? Как подобное дело вообще возможно провалить?

Ноль последствий — значит, ноль ответственности. Я предпочитаю гарцевать по жизни именно так.

В этом, собственно, и дело. Вы на меня гляньте: засранец засранцем, прогадивший все. А любой засранец твердо знает: поведешься с настоящим, солидным народом, который решает, двигает суммы и даже в нужнике не расстается с газетой, — хлопот не оберешься. Настоящих, серьезных хлопот. Засранцы все просирают. Они по жизни такие. И если ты просрешь дело засранца — ну так он еще горше его бы просрал, и если с тобой сделать что захочет — тоже просрет. По всемогущему закону больших чисел, в среднем вся эта засранная куча сама себя гасит и все выходит путем. Потому-то засранцы предпочитают водиться с себе подобными. Если Билл уже нагадил в твой сапог, можно с чистой совестью проблеваться в его машине.

А Бонжуры — они были настоящие. Люди, а не засранцы. Никакой блевотины в машине и мелкого дерьма с пол-оборота. Настоящая проблема — заблудшая честная дочь, никак не могущая отыскать дорогу домой.

Бля.

И кому ее искать? Мне, трахающему секретарш-стриптизерок?

И вот впервые за суматошную карьеру я озаботился тем, что мой психоаналитик-мозгокопатель Мартин называл «деловой интенцией».

— Вы можете измениться, да, можете! — так он мне чирикал. — Вам это легче, чем сменить белье!

Он был из тех бойких трепачей, которые все время придумывают для пациентов оправдания и зовут это «терапией».

— Док, но на всем моем белье отметины от того же дерьма. Моего дерьма.

— Ну и прочь белье! Идите так!

— Что, загадить еще и джинсы?

Как видите, я не слишком верю в перемены. Но так или иначе, я уселся поудобнее, вдохнул глубоко и твердо решил не просрать хотя бы это дело. А значит — вести его по порядку, по правилам, от и до.

Попадали когда-нибудь в аварию? Если да, то знаете: жизнь — штука быстрая. Даже слишком.

Так вот, поймите: каждый момент нашей жизни — как в аварии. Монотонность, привычность, порядок мира вокруг создают видимость: все под контролем, в нашей власти вмешаться и выправить. И в голове у каждого сидит гордое: «Смогу, если захочу». О, как мы крепко подсели на эту фальшь! Потому настоящие события, подлинный ход вещей, при котором мы — лишь беспомощные жертвы, из наших рассказов про жизнь выпадают. И неважно, про героическое ли рассказывают — прыгнул, спас, победил — или про дрожь и бегство со всех ног, но в рассказах всегда все успевается: и пистолет из канавы подхватить, прежде чем злодей на спуск нажмет, и поразмышлять о судьбах коммунизма в Чехии, пока колкостями обмениваешься.

Поразительное самообольщение.

Если подумать: мы же по жизни как автоматы движемся. А когда озираемся, соображая, то всегда на шаг позади жизни, смотрим в недоумении, будто сдачу ожидая где-нибудь в иноязычной и странной загранице. Потом нам кажется: времени было вдосталь, мы со всем сами управились. В действительности мы наши впечатления о событиях переносим на сами события, нам кажется: они происходили именно так, как нам представлялось. Удивительный парадокс человеческой натуры: наше воображаемое прошлое в таком же рабстве у настоящего, как настоящее — у прошлого истинного. Как только мы загрузим впечатление в память, оприходуем, уложим на полку — оно наше целиком, верти как вздумается. Потому прошлое видится непрерывной цепочкой наших важных и ответственных решений, каждый момент — дверь в тысячи возможностей.

На самом-то деле моменты бегут, нас не спрашивая, суматошным стадом, и не видно за ними ровно ничего. Проще выдавленную пасту в тюбик загнать, чем словить момент и шагнуть в открытую им дверь.

Потому я предпочитаю просто плыть по течению.

В детстве у меня со школой не ладилось.

Был у нас учитель биологии — из тех, кого на первый взгляд все любят и кто учеников вроде бы обожает. Если вы не нравитесь мистеру Маркусу — значит, вы сущее чудовище. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Само собой, я его ненавидел. Вот она, моя сущность кратко и ясно: я — тот, кто ненавидит ваших любимых учителей.

Однажды Маркус трепался про фотосинтез, а Рози Хуарес — ух, что за девчонка! — вдруг спросила про грибы.

— Ми-истер Ма-аркус, разве они не растения? А ведь растут без света!

А тем временем Томми Бриджман хрипел, сопел и отхаркивался на задней парте, будто слизь в горле застряла комком резины и хлюпала, пока он дергался, стараясь выкашляться. Думаю, подобных типов все знают, они в каждом классе есть: заморенные, бледные, нескладные, что ни скажешь — ухмыляются глупо и беспомощно.

Маркус глянул хитро, улыбнулся, подмигнул. Мать честная, до чего же я ненавижу подмигивание! Он что, мультиков насмотрелся, болван старый?

— Рози, рассмотрим, к примеру, нашего общего друга Бриджмана, — предложил мистер Маркус. — Он — живое доказательство тому, что некоторые растения прекрасно обходятся и без света. Впрочем, скорее всего, не так уж и прекрасно…

И тут он выдал фирменное: «Да уж, хоть в класс и приходишь, класса от того не прибавляется».

Тут все заржали — зычно и смачно, будто публика на телешоу. Бедняга Бриджман только сгорбился, нос вытер и заулыбался по-всегдашнему, робко и смущенно. А на меня накатило. Все вокруг показалось таким глянцевым, гладеньким — до тошноты. У меня всегда так, когда вижу дерьмо шестидюймового калибра. И сопливый недоросток Томми Бриджман показался мне своим в доску, корешем и братом, а солнечный мистер Маркус — подонком из подонков.