Кен Бруен - Мученицы монастыря Святой Магдалины Страница 5

— Но позвольте мне хотя бы высказаться.

— Почему бы и нет?

— Может быть, я могу пригласить вас на ленч? Вам подойдет «Брассери», час дня завтра?

— Ладно.

— Спасибо, мистер Тейлор, вы не пожалеете.

— Сомневаюсь.

Клик

По экрану телевизора уже шли титры «Ангела». Я подумал, не посмотреть ли «Скай ньюз», но почувствовал, как наваливается усталость. Уже в постели, впервые за долгое время, я ощутил проблеск надежды. Может быть, удастся пробиться. Разумеется, во сне я видел вампиров. Что примечательно, у всех было лицо Билла Касселла. Там же присутствовали его постоянный часовой, большой такой детина, и еще один человек, которого я не мог толком разглядеть. Когда я прокрутил в уме этот сон, я вспомнил строки из «Бесплодной земли» Элиота, те самые, про «третьего, что всегда идет рядом с тобой».

Когда я проснулся, мне почудилось, что я ощущаю странный запах. Не сразу сообразил, что это такое.

Фруктовая жвачка.

Я надел костюм, купленный в магазине подержанных вещей. Вне сомнения, когда-то костюм был вполне приличным. Я выбрал его по двум причинам: он был дешевым и темным. Я взглянул на себя в зеркало. Выглядел я как труп, которому похоронных дел мастер не смог помочь. На мне была белая рубашка и шерстяной галстук. Когда я вошел в «Брассери», меня встретила роскошная девица и спросила:

— Столик на одного?

— Не знаю, я должен тут встретиться с мистером Бойлом.

— А, Теренс.

Сердце мое упало, а красотка добавила:

— Он за своим обычным столиком, вон там.

Она провела меня в центр зала и широко улыбнулась:

— Ну вот.

Терри Бойл встал и тоже улыбнулся:

— Джек Тейлор?

— Он самый.

Я надеялся, что выгляжу суровым. Парень протянул руку и сказал:

— Рад, что вы сумели прийти.

— Угу.

Он был хорошо сложен, примерно шесть футов два дюйма ростом, блондин, и у него был свежий цвет лица. Не красив, но, как говорится, вполне респектабелен. Темный костюм так и кричал о больших деньгах. Теренсу Бойлу было около тридцати лет, плюс-минус. Представитель первого поколения ирландцев, не знавших тягот безработицы и эмиграции, что сделало их свободными и самоуверенными.

Полная противоположность ситуации, в которой вырос я. Они с миром на равных. Мы же прокрадывались в жизнь с опаской, чувством неполноценности, возмущением и, что греха таить, с завистью.

Моей реакцией стала пьянка. Поколение Бойла всерьез спиртным не баловалось. Он сказал:

— Садитесь.

Я сел, дав себе слово сжечь свой костюм при первой возможности. Теренс взглянул мне в глаза:

— Выпить не хотите?

— Может, стакан воды.

Он кивнул, и я спросил:

— В чем дело?

— Я слышал, что вы столкнулись… с проблемой.

Господи, неужели есть кто-то, кто еще не слышал? Я вздохнул:

— Где вы слышали?

— От старшего инспектора Кленси. Он был другом нашей семьи.

Подошла официантка, выдохнула:

— Будете заказывать, ребята?

— Джек, что вы хотите на ленч?

— Похоже, вы хорошо знаете это заведение, я доверюсь вам.

— Спагетти здесь просто блеск… Пойдет? Какую-нибудь закуску?

Я отрицательно покачал головой. На закуску мне требовался тройной скотч. Терри налил воды в стаканы.

— Еда здесь первоклассная. Вам понравится, — заметил он.

— Жду не дождусь.

Теренс Бойл внимательно посмотрел на меня, оглянулся через плечо, затем снова уставился мне в лицо:

— Я голубой.

Я повернулся и крикнул официантке:

— Бокал вина.

Теренс растерялся и забормотал:

— Не надо. Я совсем не хотел вас завести.

Я рассмеялся:

— Завести меня? Замечательное выражение. Я знаю вас целых две минуты, и вы всерьез решили, что можете завести меня?

Господи, я кричал. Пришла официантка с вином. Поставила бокал в центре стола, на нейтральной территории. Белое вино в бокале на длинной ножке, стекло снаружи запотело, капли влаги цеплялись за стекло подобно случайным желаниям. Теренс попытался снова:

— Я вовсе не хотел… вот так выбалтывать про свою сексуальную ориентацию. Но я считаю, что лучше с самого начала расставить все по местам.

Я наклонился ближе к его лицу и спросил:

— Почему вы решили, что ваши сексуальные предпочтения представляют для кого-то хотя бы малейший интерес?

Теренс опустил голову. По крайней мере, я перестал орать, чему мы все были рады. Я кивком указал на бокал:

— Пейте вино.

Он схватил бокал, залпом выпил половину вина и проговорил:

— Спасибо… Я хочу сказать… можно начать все с начала? Мне кажется, мы не туда завернули.

— Точно.

Принесли еду. Уверен, она была очень вкусной, но я мог лишь лениво ковырять вилкой в тарелке. Теренс тоже не слишком преуспел.

— Расскажите, что говорил обо мне Кленси, — попросил я его.

Он отодвинул тарелку и начал:

— Это было в то время, когда вы занимались историей с самоубийством подростков, помните?

Еще бы мне не помнить. Я кивнул, и Терри продолжил:

— Старший инспектор играл в гольф с моим отцом. О самоубийствах тогда говорил весь город. Инспектор сказал, что вы сможете разобраться, несмотря на то что вы почти хронический алкоголик. Он еще сказал, что вы бы многого добились, если бы не спились.

Я взглянул на Теренса Бойла:

— И вы считаете, что это своего рода рекомендация?

— Я обратился в агентство — они отказались. Не захотели даже касаться этого дела.

— Какого дела?

— Моего отца убили.

— Вот как

— Я знаю, кто это сделал.

— Кто?

— Его жена.

— Что?

— Моя мачеха.

— А, будет вам.

— Я серьезно. Пожалуйста, займитесь предварительным расследованием, проверьте ее. Я хорошо заплачу.

* * *

Книгами следует пользоваться бережно.

Я сидел на ступеньках у церкви Августинцев. Робко проглядывало солнце, и мне казалось, что я должен был отдать этому должное. Женщина-румынка, волочившая за руки двоих детей, спросила:

— Это католическая церковь?

— Да.

И они вошли не оглянувшись. Рядом со мной на стене висел огромный стеклянный ящик. В нем когда-то обитала Богородица Споручница грешных. Кто-то спер статуэтку.

Теренс вручил мне толстый конверт, полный денег. Его мачеху звали Кирстен, она жила в семейном доме на Тейлорз Хилл. Его отца нашли мертвым в постели. Умер он якобы от сердечного приступа. Я заметил:

— Тут все чисто.

Теренс вздохнул:

— Амфетамин бы этому поспособствовал. У отца было больное сердце.

— Амфетамин?

— Любимое лекарство Кирстен.

— Разве при вскрытии его бы не обнаружили?

— Да не было вскрытия.

— Почему вы не потребовали?

— Я был в Нью-Йорке. Когда вернулся, отца уже кремировали.

Я подумал и признал:

— Странно.

— Подождите, вот увидите Кирстен — тогда поймете, что значит «странно».

— И как я ее увижу? Позвоню и спрошу: вы случайно не убили своего мужа?

Теренс не стал скрывать раздражения и огрызнулся:

— Вы же частный детектив. Не мне вас учить. Вы должны уметь.

— Никто этого не умеет.

Он показал на конверт и заявил:

— Именно за это я вам и плачу.

Я сделал паузу, хотел, чтобы он сам осознал, каким тоном разговаривал. Потом произнес:

— Теренс, я скажу это только один раз.

— Что?

Похоже, он всерьез разозлился. Я продолжил:

— Бросьте этот тон. Не смейте никогда разговаривать со мной, как с гребаным слугой. Попробуйте еще раз — останетесь без передних зубов.

Когда мы вышли из ресторана, Бойл вручил мне свою карточку. На ней значились его имя и три телефонных номера. Я поднял глаза:

— Чем вы занимаетесь?

— Компьютерное обеспечение.

— Это что, ответ?

— Для моего поколения вполне ясный.

Я решил не заводиться:

— Ладно, но я считаю, что вы зря тратите время и деньги.

Теренс слегка улыбнулся и заметил:

— Познакомьтесь с Кирстен — тогда поговорим.

— Ладно, деньги ваши.

— И не забывайте об этом.

Он исчез, прежде чем я успел среагировать.

Когда я шел к Шоп-стрит, кто-то дернул меня за рукав. Я повернулся и оказался лицом к лицу со своей матерью. Она наша признанная мученица, которую Бог облагодетельствовал сыном-пьяницей. Чем глубже в унитаз я падаю, тем лучше ей становится. Мой отец был хорошим человеком, а она обращалась с ним как с грязью. Когда он умер, горевать она начала всерьез и надолго.

Мать запрыгнула во вдовьи одежки и проводила каждый час в церкви или на кладбище, публично оплакивая свою потерю. Люди ее типа обычно находят священника, который постоянно за ними следует. У нее в последние годы эскортом служил святой отец Малачи, козел, каких поискать. Даже в других обстоятельствах я бы никогда его не полюбил, но в качестве заложника матери я его ненавидел и презирал. Во время нашей последней встречи он прокричал: