Антон Кротков - Расхитители гробниц Страница 5

– Нам пора – тихо позвал Хромой.

Мад взвалил на себя тюк поменьше и стал дожидаться, пока дядя первым пролезет в пролом, чтобы вслед за ним покинуть погребальную камеру. Но объёмистая поклажа не позволила мальчику сразу же протиснуться в узкий лаз. Поэтому вначале он передал тюк дяде и уже собирался вылезти сам, но тут послышался звук глухого удара. Дядя коротко вскрикнул, свет его факела тут же погас. Когда перепуганный подросток, наконец, выбрался из усыпальницы, то его глазам предстала ужасная картина: мужчина в неудобной позе лежал на боку, подвернув под себя ноги, вся правая часть его лица была залита кровью. Он уже не дышал. Рядом с поверженным телом Мад заметил увесистый камень с острыми краями. Похоже, он свалился на голову несчастного откуда-то сверху. Но что могло стать причиной его падения, ведь когда они крушили стену, всё обошлось?

Мад оглянулся на виднеющиеся в пробоине лаза саркофаги. Неужели мумия, не смотря на все уловки дяди, всё-таки разоблачила их и решила покарать одного за другим?! Но тогда ему уже ни за что не выбраться отсюда! Мальчика обступала зловещая тишина, только слабо потрескивали догорающие факелы позади, в гробнице, и тот, что был в его руке.

Надо хотя бы попытаться спасти свою жизнь, но Маду казалось, что, как только он нарушит тишину, слепой Ка начавшей мстить мумии тут же услышит его и разорвёт в клочья. Тут же, словно в подтверждение этой мысли, где-то совсем рядом и вправду раздался странный звук, который можно было принять за осторожные крадущиеся шаги. Слёзы жалости к себе и к последнему родному ему человеку беззвучно текли по щекам мальчика, но он даже боялся их вытереть, чтобы не выдать себя шелестом одежды. Если бы в эту минуту жуткий Ка возник перед ним, то мальчик даже не попыталась бы оказать сопротивления, а только молил бы о скорой смерти.

Но факел в его руке не мог гореть вечно, надо было на что-то решаться. Наконец, схватив свой тюк, мальчик со всех ног бросился через зал и по галерее. Страх обнаружить за спиной ужасного преследователя заставлял его нестись без оглядки так быстро, как он никогда до этого не бегал. Вдруг Мад неожиданно вспомнил о недавних словах дяди, и его охватило жаркое чувство стыда. Он остановился и долго стоял, вглядываясь вглубь коридора. Как ни жутко было возвращаться, но ему пришлось заставить себя это сделать.

Вначале Мад нашёл на уже успевшем остыть трупе свиток с бесценными заклинаниями, потом долго пытался поднять тело с земли. Когда же это ему удалось, то после первых шагов мальчику показалось, что он не сможет пройти с такой непомерной тяжестью даже до конца галереи.

И тем не менее Мад твёрдо решил, что не оставит дядю на растерзание мумии…

На свежий воздух он выбрался абсолютно обессиленным. Ожидающий их возвращения жрец уже давно потерял терпение и готовился преподать хороший урок мерзавцам, заставляющим его так долго ждать, но, увидев хрупкого мальчика, шатающегося под тяжестью мёртвого тела, только недовольно поинтересовался, почему тот вынес всего один свёрток из обещанных ему Хромым шести? На это Мад ответил, что остальное он спрятал недалеко от выхода из гробницы, но вначале пусть уважаемый жрец поможет отправить тело его дяди к хорошему бальзамировщику.

– А ты мне нравишься, – после некоторого раздумья произнёс старик. – Пусть будет по-твоему. Надеюсь, твой покойный дядя передал тебе все свои знания и умения и ты сможешь заменить мне его?

– Постараюсь не опозорить его имени и соответствовать оказанной мне чести, Уважаемый, – почтительно, но с достоинством ответил Мад и прикоснулся рукой к тому месту под одеждой, где у него был спрятан дядин свиток…

Глава 2. Ответственное задание

…День выдался типично лондонским: серым, туманным и ужасно холодным. Легко одетого молодого человека подгоняла мысль о знакомом до мелочей уютном зале с камином, где мелькают лица друзей и подают традиционные угощения к пятичасовому чаю. Почти бегом, чтобы окончательно не превратится в сосульку, он пересёк Сент-Джеймскую площадь. При этом молодой человек бросил привычный взгляд на памятник победителям в крымской войне, по легенде якобы отлитый из трофейных русских пушек с грозных севастопольских бастионов. Впрочем, все его мысли были устремлены к помпезному зданию, выстроенному в стиле неоклассицизма, на главной лондонской улице – Пиккадилли. Здесь, за высокой оградой, размещался элитарный клуб «Атенеум», членом которого данный молодой человек имел честь состоять. Звали юношу Уильямом Бартоном. Уже полгода, как он выпустился из Кембриджского университета и пробовал себя в журналистике в качестве стажёра спортивного раздела газеты «Таймс».

У величественных ворот с позолоченным гербом британской империи Бартона встретил чрезвычайно важного вида швейцар в высоком цилиндре и в сверкающем золотым шитьём мундире с «адмиральскими» галунами на рукавах.

Критическим взглядом он осмотрел демократичный твидовый костюм явившегося сюда прямо из редакции молодого человека и вежливо предупредил:

– Простите, сэр, но позволю себе напомнить вам, что наступает вечер. – это тактичное замечание означало, что этикет требовал от гостей приходить после шести вечера в вечерних смокингах.

– Я знаю, Шон, – весело ответил Бартон. – Обещаю, я долго не задержусь в «логове» – ровно без пяти минут шесть меня уже здесь не будет.

– Нисколько не сомневаюсь в вашем слове, сэр – с большим чувством собственного достоинства кивнул швейцар.

Парковой дорожкой привратник повёл запоздавшего гостя к входу в здание, над портиком которого красовалась скульптура богини Афины. По дороге Уильям, только недавно вырвавшийся на волю из тюрьмы под названием университет, с удовольствием размышлял о том, что если он прямо сейчас сойдёт с дорожки на траву, то этот суровый швейцар не посмеет ему и слова сказать. А если он захочет улечься на лужайке, то сопровождающий его архангел будет просто терпеливо ждать, стоя над ним с постным выражением лица. Одним словом – свобода!

Жизнь в Кембридже состояла из одних условностей, исторических традиций и разных глупых запретов. Например, студентам даже в летнюю жару необходимо было присутствовать на лекциях только в мантиях. Бывали даже случаи, когда и студенты, и профессора, вынужденные на протяжении нескольких часов парится в толстых длинных декоративных одеяниях, теряли сознание.

Или чего стояли невыносимо длинные ежедневные совместные обеды, проходящие пр свечах в старинных высоких залах со столами, уставленными музейной утварью. На таких мероприятиях под постоянными критическими взглядами воспитателей даже еда превращалась в экзамен по этикету и в конечном итоге – в изощрённейшую из пыток.

А прекрасные зелёные лужайки Кембриджа! Их имели право топтать только те, кто принадлежал к привилегированной касте профессорского корпуса. И не дай бог, какому-нибудь замечтавшемуся школяру ступить на запретную травку!

Нет, всё-таки правы философы: если хочешь понять что такое счастье, сначала узнай обратную сторону жизни…

Они поднялись по беломраморной лестнице, проследовали через анфиладу почти пустынных в этот час комнат, напоминающих Уильяму читальные залы его родного Кембриджа, и, наконец, вошли в просторную гостиную, заполненную аристократических бездельниками в безукоризненных смокингах, пошитых на заказ у лучших портных. Впрочем, кроме слуг, здесь никогда и не бывали люди в костюмах, купленных в магазинах готового платья, пускай даже и в самых дорогих. Как никак «Атениум» имел репутацию заповедника лондонской элиты, а это ко многому обязывало. К удовольствию Уильяма, в этот час среди посетителей клубе пока ещё преобладали люди его возраста. Отпрыски лучших семейств Британии, свободные от условностей великосветского общества, от души резвились, словно подросшие щенки. В одном части зала в самом разгаре был рыцарский турнир – молодые балбесы, оседлав товарищей, сражались друг с другом за главный приз – дюжину бутылок шампанского. А в другой части зала под дружный хохот и восторженные комментарии происходило состязания игроков в дартс. Уильям улыбнулся, заметив, как один из дротиков отклонился от мишени и чуть не воткнулся в мягкое место проходящего мимо официанта.

Но после шести часов подобные шуточки здесь станут невозможны. Шум и звонкие голоса смолкнут, и бал будет править благопристойная тишина. Диваны в глубокие кожаные кресла займут серьёзные господа, чьи строгие лица с обязательным безупречным пробором на голове и пенсне на носу будут скрыты за толстенными биржевыми вестниками.

Ну а пока можно было не разыгрывать из себя чопорную благопристойность в этом строгом зале, высокие потолки которого давали ощущение открытого пространства, а потемневшие от времени декоративные панели и картины старых мастеров на стенах подчёркивали богатство и вековые традиции клуба.