Дэвид Кейс - Таящийся ужас 2 Страница 52

И в этот самый момент произошло нечто такое, что вновь пронзило все естество Джонса ощущением леденящего ужаса, и заставило покрывающие его тело волосы — даже тоненькие волосочки, произраставшие на предплечьях, — встать дыбом от не поддающегося описанию кошмара. Роджерс внезапно перестал вопить и колотиться головой о деревянные панели двери, даже постарался принять сидячую позу. Голова его склонилась набок, словно он внимательно прислушивался к чему-то. В то же мгновение его лицо исказила дьявольская ухмылка триумфа, и он заговорил вполне нормальным голосом.

— Слушай, глупец! Внимательно слушай! Оно услышало мой призыв и идет сюда. Разве ты не слышишь, как оно выбирается из своего чана, что стоит там, в конце коридора? Мне пришлось выкопать глубокую яму, потому что ничто другое Ему не подходило. Это земноводное, ты же знаешь — сам видел на той фотографии. Оно пришло на Землю из свинцово-серого Югота — мира, города которого скрыты под водами теплого, глубокого моря. Оно не может встать там в полный рост, размеры не позволяют, а потому приходится все время сидеть на корточках, скрючившись. Отдай мне ключи, мы должны выпустить Его и встать перед Ним на колени. Потом мы выйдем отсюда и поймаем какую-нибудь собаку или хотя бы кошку, отыщем какого-нибудь пьянчугу, чтобы сделать Ему жертвоприношение.

Не столько слова сумасшедшего, сколько то, как они были произнесены, вызвали в душе Джонса сильнейшее смятение. Подчеркнутая уверенность, даже искренность, звучавшие в этом безумном шепоте, оказывали завораживающее действие. Воображение, в котором сквозила подобная сила, вселяло подлинную угрозу в дьявольскую восковую фигуру, таящуюся где-то за тяжелой дверью. Приглядевшись к ней, Джонс словно завороженный, увидел на ее поверхности несколько трещин, хотя никаких следов физического воздействия с этой стороны дверной панели видно не было. Он представил себе, какого же размера, были комната или шкаф, скрывавшиеся по другую ее сторону, и каким образом была укреплена в ней восковая фигура. Слова маньяка про чан и коридор, несомненно, являлись плодом его воображения, равно как и все остальное.

На какое-то ужасное мгновение Джонс полностью утратил способность дышать. Кожаный пояс, который он подобрал для того, чтобы дополнительно связать Роджерса, выпал из его внезапно обессилевших рук, а все тело с головы до пят сотрясла конвульсия. Он чувствовал, что это помещение способно свести его с ума, как уже случилось с Роджерсом, но лишь теперь понял, что на самом деле лишился рассудка. Он обезумел, потому что его разум заполнили галлюцинации, еще более фантастические, чем те, что он уже пережил в эту ночь. Безумный хозяин музея уверял его, что слышит, как мифический монстр плещется в своем резервуаре за дверью, и — о Боже! — он сам теперь слышал это!

Роджерс заметил, как спазм ужаса сковал лицо Джонса, превратив его в застывшую маску страха. И загоготал.

— Ну что, идиот, наконец-то поверил! Теперь и ты узнал это! Слышишь — Оно идет! Отдай ключи, дурак, мы должны принести Ему жертву!

Но Джонс был уже не в состоянии воспринимать человеческую речь, здравую или безумную. Паралич страха наполовину лишил его сознания и способности передвигаться. Ведь он действительно слышал всплески, на самом деле различал шлепающие и хлопающие шаги, словно громадные мокрые лапы ступали по твердой поверхности. Что-то действительно приближалось к ним. В ноздри ударил прорвавшийся сквозь щели в двери зловонный животный запах, похожий и одновременно несхожий с той вонью, которую ему приходилось ощущать в зоологическом саду Риджент-парка.

Теперь он почти не сознавал, говорит ли что-то Роджерс или молчит. Реальность ускользала от его разума, а сам он превратился в статую, охваченную настолько неестественными видениями и галлюцинациями, что они почти обрели натуральную плоть. Джонсу казалось, что он различает доносящееся откуда-то из бездны за дверью фырканье и пыхтение, а когда неожиданный лающий и трубный звук атаковал его уши, даже не сразу понял, что издал его связанный маньяк. В его сознании продолжала парить фотография той проклятой, неведомой ему восковой твари. Подобное создание не имело права на существование, но не могло ли оно и в самом деле свести его с ума?

Едва очнувшись, он получил новое подтверждение окружавшего его безумия. Ему почудилось, как что-то прикоснулось к запору тяжелой деревянной двери и стало царапать, скрестись, толкать массивную панель. Послышался глухой стук, который с каждой секундой становился все громче. Вонь стояла невыносимая. Вскоре удары по двери загрохотали с новой зловещей силой, словно невидимый таран пытался разрушить разделявшую их перегородку. Раздался оглушительный треск ломающегося дерева, накатила новая волна одуряющего зловония, послышался грохот вывалившейся панели — и показалось черное щупальце, увенчанное крабовидной клешней…

— Помогите! Помогите! Боже, помоги мне! А-аааааа!..

Лишь ценой значительных усилий Джонсу удалось вспомнить тот внезапный, парализующий страх, окунувший его в пучину неконтролируемого, безумного полета в никуда. То, что он сделал на самом деле, очевидно, шло на странном, параллельном курсе его сознания с диким, стремительным полетом ужасающего кошмара. Оказывается, он чуть ли не одним прыжком преодолел пространство склепа, рванул на себя наружную дверь, которая захлопнулась за его спиной, издав при этом характерный щелчок, после чего взлетел по истертой каменной лестнице, перескакивая одновременно через три ступени, и в отчаянии, не имея перед собой никакой конкретной цели, бросился бежать по влажному булыжнику двора и убогим улочкам Саутворка.

На этом его воспоминания обрывались.

Джонс не помнил, как добрался до дома, — при этом никто не видел, чтобы он брал такси. Возможно, он пробежал все это расстояние, подчиняясь лишь слепому инстинкту — через мост Ватерлоо, вдоль Стрэнда, Черринг-кросс к Хаймаркету и оттуда по Риджент-стрит. На нем все еще болтались лохмотья нелепого музейного наряда, когда он понял, что надо обратиться к врачу.

Неделю спустя невропатолог разрешил ему вставать с постели, чтобы гулять на свежем воздухе.

Врачам он рассказал немного. Все пережитое в его сознании окутывала какая-то пелена, завеса, сотканная из безумия и кошмара, и он понимал, что в подобной ситуации самым лучшим будет попридержать язык. Чуть оправившись, он просмотрел все газеты, которые вышли в Лондоне после той сумасшедшей ночи, но никаких публикаций о странном происшествии в музее восковых фигур не обнаружил. Могло ли, в конце концов, все это быть на самом деле? Где кончается реальность и начинаются болезненные грезы? Неужели его рассудок полностью распался на части в «Палате ужасов», а эта схватка с Роджерсом оказалась лишь плодом лихорадочного воображения. Он понимал, что сможет окончательно встать на ноги лишь тогда, когда полностью разберется, что с ним случилось. Ему нужно снова увидеть ту омерзительную фотографию воскового чудища, именуемого «Оно», поскольку ни один разум, кроме того, что принадлежал Роджерсу, не мог сотворить подобного проклятого Богом создания.

Однако прошло еще две недели, прежде чем он отважился снова пойти на Саутворк-стрит.

Над входом в музей висела прежняя вывеска, а когда он подошел ближе, то увидел, что заведение открыто. Билетер любезно кивнул ему как старому знакомому, когда он набрался смелости переступить порог музея, а один из смотрителей демонстрационного зала даже почтительно прикоснулся к краю фуражки.

«А может, все это действительно было лишь сном? Хватит ли ему мужества снова постучать в дверь мастерской и встретиться лицом к лицу с Роджерсом?»

Навстречу ему вышел Орабона. Его темное холеное лицо было по-прежнему украшено сардонической улыбкой, хотя Джонс не мог утверждать, что служитель показался ему неприветливым.

— Доброе утро, мистер Джонс, — проговорил он с легким акцентом. — Давненько мы вас не видели. Вы хотели повидать мистера Роджерса? Сожалею, но он уехал. У него какое-то дело в Америке, так что пришлось уехать. Да, отъезд был совершенно неожиданным. Сейчас я здесь за старшего — и здесь, и у нас в доме. Постараюсь оправдать надежды мистера Роджерса до тех пор, пока он не вернется.

Он улыбнулся, хотя нельзя было исключать, что сделал это лишь из вежливости. Джонс не знал, что ответить, но все же пролепетал несколько вопросов относительно того, что и как было в музее после той памятной ночи. Орабона был неподдельно изумлен, услышав эти вопросы, однако постарался дать гостю исчерпывающую информацию.

— О да, мистер Джонс — двадцать восьмое число. Мне оно запомнилось по нескольким причинам. Утром, еще до прихода мистера Роджерса, понимаете, я застал в мастерской страшный беспорядок. Пришлось основательно потрудиться, чтобы… убраться там. Да, поработать пришлось на совесть. Главный новый экспонат пришлось отливать заново — я сам контролировал весь процесс. Вообще-то это довольно сложная процедура, но мистер Роджерс хорошо меня подготовил. Вы же знаете, он поистине великий художник. А потом он уехал, даже не попрощавшись с другими сотрудниками. Повторяю, его вызвали так внезапно. Перед этим мы работали с химическими реактивами. Довольно шумное, знаете ли, занятие. Прохожие, когда слышали все эти взрывы и хлопки, подумали даже, что здесь, в музее, стреляют из пистолета. Надо же, подумать такое! Вот только с новым экспонатом немного не повезло. Это же подлинное произведение искусства, мистер Роджерс сам его разработал и изготовил. Когда он вернется, обязательно приведет его в полный порядок.