Том Смит - Ферма Страница 52

— Это для Мии.

Каждый предмет обстановки в комнате по отдельности выглядел безупречно, но вместе они не производили ощущения домашнего уюта и казались лишь воспроизведением лубочной рождественской картинки.

Хотя я разговаривал с Хоканом уже несколько минут, Эльза, его супруга, появилась лишь для того, чтобы подать нам подогретое вино с пряностями. Выйдя из кухни, она коротко кивнула мне, держа в руках поднос с двумя бокалами узорчатого стекла, вазочкой с колотыми миндальными орехами и измельченным изюмом и кувшин с вином, над которым поднимался пар. В полном молчании она бросила несколько стружек ореха и изюма на дно бокала, наполнила его вином и протянула мне. Я взял его и поблагодарил, хотя мне и показалось странным, что она старательно избегала моего взгляда и не осталась с нами, а вернулась в кухню.

Хокан предложил тост:

— Давайте пожелаем вашей матушке скорейшего выздоровления.

Я не удержался и с вызовом ответил:

— И чтобы Миа поскорее вернулась домой.

Пропустив мою ремарку мимо ушей, Хокан продолжил:

— Это подогретое вино готовится по старинному семейному рецепту. Каждый год люди просят меня поделиться секретом, но мы свято храним его. Это особая смесь специй и разных видов алкоголя, а не просто вино, так что будьте осторожны, оно не так безобидно, как может показаться.

Я уже ощутил, как горячая жидкость согревает желудок. Хотя благоразумие подсказывало, что следует ограничиться одним глотком, я быстро прикончил целый бокал. Мелко нарезанные орехи и изюм образовали сладкую, буквально тающую во рту массу. Раздумывая над тем, а не подцепить ли их пальцем, я заметил на подносе крошечные деревянные ложечки, предназначенные как раз для этой цели. Хокан заметил:

— Ваш приезд в Швецию — трогательный жест. Быть может, одного его окажется достаточно, чтобы помочь бедной Тильде. Хотя, с практической точки зрения, я не совсем понимаю, чего вы рассчитываете этим добиться.

Я разозлился на него за то, что он назвал маму «бедной Тильдой», потому что был уверен: он сделал это специально.

— Я надеюсь свежим глазом взглянуть на здешние события.

Хокан взял в руки кувшин и вновь наполнил мой бокал.

— Ваш приезд свидетельствует не в мою пользу.

Я отпил глоток из своего второго бокала. Мне хотелось увидеть, как он отреагирует на мой вопрос, хотя я заранее знал, что он ответит.

— Есть какие-то новости о Мие?

Хокан покачал головой.

— Никаких.

Он уронил руку, которая упала вдоль тела, и пальцами коснулся золотистой бумажной обертки одного из подарков. Хотя прикосновение было почти невесомым, коробочка легко сдвинулась с места, и мне пришло в голову, что она пуста. Молчание хозяина показалось мне вызывающим. Переступлю ли я черту и стану проявлять настойчивый интерес к теме, которую он, что было совершенно очевидно, не имел ни малейшего намерения обсуждать? Я принял вызов и сказал:

— Должны быть, вы серьезно обеспокоены. Ведь она еще очень молода.

Хокан допил свой бокал, но не стал наполнять его вновь, тем самым давая понять, что мне пора уходить.

— В самом деле? Я начал работать на этой ферме, когда мне исполнилось девять лет.

Его ответ показался мне примечательным и любопытным.

После того как мы попрощались, я вдруг решил заглянуть в подземную мастерскую, где он вырезал своих троллей. Услышав, что дверь за моей спиной захлопнулась, я зашагал по подъездной аллее, но, скрывшись из виду, по заметенному снегом полю вернулся к дому, где и затаился под окном кухни, надеясь подслушать разговор Хокана и Эльзы. Тройное стекло не пропускало наружу ни звука, и, отказавшись от этой идеи, я поспешил к убежищу. Наружная дверь была заперта. На ней красовался новенький замок. Он выглядел надежным и мощным, а дужка была усилена тугой резиновой прокладкой, сломать которую неопытному любителю было бы не под силу. Мне ничего не оставалось, как вернуться домой прямо по заснеженному полю. На полпути я обернулся и увидел Хокана, стоявшего у окна спальни. На уровне пояса у него мерцали огоньки свечей. Не знаю, видел он меня или нет.

Когда я проснулся на следующее утро, было еще темно — накануне я решил, что постараюсь по максимуму использовать короткий световой день. Я зажег свечи и позавтракал кислым йогуртом с тыквенными семечками, дольками яблока и протертой корицей. Одевшись потеплее, я шагнул с крыльца дома в глубокий снег и, провалившись по колено, зашагал к Лосиной реке. Выйдя на берег, я увидел, что она замерзла. Покидая ферму, отец в спешке забыл о лодке, которую на зиму следовало вытащить на берег, и теперь ледяной панцирь заключил ее в свои объятия. Гребной винт вмерз в лед, который сдавил корпус с такой силой, что появились хорошо заметные трещины. Весной, когда лед растает, лодка даст течь и уйдет на дно. По словам отца, она была куплена не для того, чтобы собирать улики, а потому что престарелая Цецилия страдала слабоумием. Если верить Хокану, у нее случались провалы в памяти и она воображала себя молодой девушкой, которую ждет долгая, счастливая жизнь.

Я шагнул с причала в лодку. Как и говорила мать, мотор был снабжен ЖК-монитором. Но он был тускл и темен: в аккумуляторах не осталось ни капли энергии, достаточной для того, чтобы оживить дисплей. Мысли мои обратились к кусочку льда, который мать обнаружила в жабрах лосося. Она была права, в тот вечер она действительно нащупала его кончиком пальца — отец купил лосося, руководствуясь, однако, совсем другими причинами, чем те, о которых она подозревала. В Лосиной реке перевелись лососи. Лососевая лестница[8], построенная для того, чтобы рыба обходила стилизованную под старинную мельницу плотину, не выполняла своего предназначения — конструкция ее оказалась неудачной и непродуманной. Лососи больше не поднимались вверх по реке, так что ловить в ней стало нечего, за исключением скользких угрей и хищных щук. Отец, прельстившись стоимостью фермы, сгоряча заверил мать, что в реке водится рыба. Многочисленные справочники, утверждавшие, что Лосиная река богата рыбой, вышли в свет еще до того, как на ней была построена мини-ГЭС. Слишком поздно осознав свою ошибку, отец постарался скрыть ее, боясь, как бы это открытие не доконало мать, которую и так надломили проблемы со скважиной. Он действовал из лучших побуждений, но, как говорят, благими намерениями вымощена дорога в ад. За лосося, выловленного в норвежских водах, заплатил Хокан, приобретя его у местного рыботорговца.

Я бросил комок смерзшейся земли на лед, чтобы определить его толщину. У меня ничего не получилось. Тогда я перебросил ноги через борт и осторожно попробовал его ногой. Лед выдержал мой вес. Я ступил на него уже обеими ногами, готовый в любую секунду влезть обратно в лодке, если он затрещит. Но лед оказался прочным, и я отправился в долгий путь к острову Слезинки.

Осторожно ступая, я медленно продвигался вверх по замерзшей реке. Мне понадобилось три часа, чтобы добраться до опушки леса, и к тому времени я уже успел пожалеть о том, что не захватил с собой еды и горячего питья. Дойдя до первых деревьев, я ненадолго остановился, чтобы перевести дух, глядя на раскинувшийся передо мной бескрайний пейзаж, словно сошедший со страниц сказок о троллях, которые так любила мать, — казалось, он существует вне времени и пространства, вечный и неизменный. Надо мной раскинулось белесое небо, а меж деревьев повисла морозная дымка. Кое-где из воды торчали валуны, и лед замерз вокруг них причудливыми наростами — брызги и пена буквально застыли на лету. Снег был исчерчен следами животных. Расстояние между некоторыми было очень большим — наверное, их оставили лоси. Не исключено, что мать действительно встретилась с одним из них на реке, и он проплыл так близко, что она и впрямь могла коснуться его, если бы захотела. Наверняка и остров Слезинки не выдуман и существует на самом деле. Я ухватился за ту же самую ветку, что привлекла внимание матери. На коре дерева виднелись следы веревок, которыми привязывали лодки.

Оказавшись на острове, я сгреб снег с почерневших головешек в том месте, где полыхал пожар. Отец утверждал, что окрестные подростки собирались здесь и занимались всяким непотребством: курили травку и совокуплялись. И пожар тогда вспыхнул совсем не случайно. Мать сама устроила его. На борту лодки они обнаружили пустую канистру. Одежда, брошенная ею на берегу реки, пропахла бензином. Что же касается обгоревшего молочного зуба, последней обнаруженной ею убийственной улики, то он был ее собственным. Это был молочный зуб моей матери, который вместе с прочими детскими безделушками хранился в резной деревянной музыкальной шкатулке. Отец полагал, что мать бросила ее в огонь, смотрела, как она горит, и так близко подошла к пламени, что оно обожгло ее до волдырей. Все сгорело без следа, уцелел лишь обуглившийся молочный зуб.