Роберт Уилсон - Тайные убийцы Страница 53

— Но если ты дашь молодому парню работу, он заработает денег, пойдет и купит себе мобильник, портативный компьютер и машину, — возразил Фалькон.

— Да, купит, но только после того, как убедится, что его семья обеспечена, — ответил Диури. — И отлично. Главное, чтобы материализм не стал его новым божеством. Многие американцы глубоко религиозны, но при этом ими движет материализм. Они верят, что эти две вещи идут рука об руку. Что они богаты, потому что они — богоизбранный народ.

— Как все перемешалось, — проговорил Фалькон.

— Только экстремист поляризует общество путем упрощения, — со смехом произнес Диури. — Экстремисты понимают одно важное свойство человеческой натуры: никто не хочет ничего знать о сложности ситуации. Ирак захватили из-за нефти. Нет, неправда, тут все дело в демократии. Обе крайности далеки от истины, но каждого из этих утверждений достаточно, чтобы люди в него поверили. Да, дело тут действительно в нефти, но не в иракской нефти. Да, речь тут идет о демократии, но не о том диковинном звере, которого якобы надо клонировать и запустить в Ирак, чтобы страна не распалась.

— По-моему, мы прошли полный круг, — заметил Фалькон. — Видимо, мы приближаемся к истине.

— Нефть, демократия и евреи. Во всем этом есть доля правды, — сказал Диури. — Да, это был блестящий план — создать колоссальную отвлекающую зону, чтобы весь мир уже не смотрел в другие стороны.

— К сожалению, большинство конспирологических теорий всегда награждают феноменальным умом и способностью предвидения тех, кто редко проявляет эти качества, — вставил Фалькон.

— Эта затея не требовала какого-то феноменального ума или пророческих способностей, ибо она свела все сложности к очень простым и неизменным интересам. К тому же она устрашающе логична, а конспирологическим теориям обычно не хватает логики, — проговорил Диури. — Я уже говорил тебе, что все здесь вертелось вокруг нефти, демократии и защиты других стран, но к Ираку все это не имело отношения.

Для того чтобы американцы могли поддерживать свое мировое господство, им нужен постоянный источник нефти по выгодной с точки зрения конкуренции цене. Демократия — отличная вещь, если на выборах побеждает нужный человек, то есть тот, кто сможет лучше других защищать американские интересы. Демократия в арабском мире — штука опасная, потому что политика здесь всегда неразрывно связана с религией. Ее внедрили в Ираке лишь потому, что насаждение другого диктатора, более сговорчивого, чем Саддам Хусейн, остальной мир не принял бы.

— По крайней мере, это вносит идею демократии.

— До этого в арабском мире уже предпринимали попытки демократизации. Но все рушилось, как только становилось очевидным, что победит кандидат от исламистов. Демократия отдает власть в руки большинства, а у этого большинства ислам стоит на первом месте. Этим не очень-то защитишь американские интересы, вот почему демократически избранную Иракскую ассамблею и конституцию страны пришлось слегка… поднагнуть.

— Ты думаешь, причина — в этом?

— Неважно, в чем на самом деле причина. Важно то, что так это обычно воспринимают в арабском мире.

— Кого же тогда хотят защитить американцы, развивая такую бурную деятельность в этом регионе, если не израильтян?

— Израильтяне в состоянии позаботиться о себе сами, пока получают поддержку американцев, а она им гарантирована благодаря тому, что они очень неплохо представлены в Вашингтоне. Нет, американцы должны защищать слабых и шатких, разлагающихся и коррумпированных, тех, кто стоит на страже их самых главных и самых священных интересов — нефти. Я уверен, — и я не какой-то одинокий безумец, сторонник очередной теории заговора, — что они захватили Ирак для защиты саудовского королевского семейства.

— Саддам Хусейн зарекомендовал себя не самым удобным соседом.

— Именно так. Так что на основании событий прошлого был разработан идеальный сценарий, — сказал Диури. — Каждый мог понять, что после первой войны в Персидском заливе в девяносто первом Хусейн стал просто отработанным материалом, вот почему Буш-старший оставил его в покое и не стал создавать вакуум власти, чреватый опасной неопределенностью. Американцам повезло: Саддам продолжал кривляться на своей маленькой сцене с самоуверенностью арабского национального героя. Он был жесток, он осуществлял геноцид, он травил газом курдов и проводил массовое уничтожение шиитов. Было очень легко создать образ злого гения, который дестабилизирует обстановку на Ближнем Востоке. Они даже ухитрились обвинить его в событиях одиннадцатого сентября.

— Но он действительно был жестоким, агрессивным и деспотичным, — заметил Фалькон.

— Когда же силы коалиции обратят внимание, скажем, на Роберта Мугабе в Зимбабве? — поинтересовался Диури. — Но таковы уж правила игры у американцев. Они вносят в общую картину крупицы правды, что только осложняет дело.

— Если Саддам — отработанный материал, почему саудовская монархия сочла, что ей нужна защита?

— Она начала опасаться военной силы, которую сама же и создала, — ответил Диури. — Чтобы поддержать доверие к себе в арабском мире как к стражам святынь ислама, они финансировали медресе, религиозные школы, которые стали рассадником экстремизма. Как и всем загнивающим режимам, им свойственна паранойя. Они ощутили неприязнь к себе арабского мира и его экстремистских групп. Саудовцы не могли пригласить американцев войти в их страну, как они это сделали в девяносто первом, но они могли попросить их обосноваться по соседству. Американцам это сулило двойную выгоду: они не только защищали свои неизменные нефтяные интересы, но и отвлекали силы террористов от своей родины, создавая мишень в самом сердце исламского мира. Буш выплатил долги нефтяным компаниям, американский народ почувствовал себя в большей безопасности, и все это — под видом того, что силы Добра наносят сокрушительный удар по силам Зла.

Наступило молчание; Диури закурил первую за утро сигарету и отпил еще несколько глотков чая. Фалькон продолжал сосать сладкую, вязкую жидкость из своего стакана. Вопрос, с которым он приехал, распирал ему грудь.

— Чай, сигареты, продукты… все это — средства для ведения переговоров, — загадочно произнес Диури.

Фалькон изучал Якоба, глядя на него поверх стакана. Шпионы, даже те, которыми движут простые и ясные мотивы, должны быть сложными людьми. Неприятная, но необходимая особенность их личности — потребность (а значит, и способность) обманывать. Но почему «шпион»? Почему он сам поставляет информацию Марку Флауэрсу? Потому что он начал считать иллюзорную жизнь утомительной. Мнимая реальность политиков с их подковерной борьбой, бизнесменов с их самоуверенными широкими улыбками, ученых мужей с их напыщенностью: за ней было утомительно наблюдать по телевизору, сознавая, что ее покров очень тонок. Он шпионил не потому, что хотел обменять одну шаткую иллюзию на другую, в которой он обладал чуть большей информированностью: просто ему нужно было напоминать себе, что приятие существующего порядка вещей означает пассивность, а он уже понял, как опасны нерешительность и бездействие, он обнаружил эти качества в собственной душе. Но то, о чем он собирался попросить своего друга Якоба Диури, было настоящим шпионажем, а не какими-то деталями, которые он дает Марку Флауэрсу, чтобы тот заполнял пробелы в своих головоломках. Он собирается попросить Якоба передавать информацию, которая может привести к аресту, а может быть, и гибели тех, кого он, возможно, знает.

— Ты задумался, Хавьер, — проговорил Диури. — Обычно на этой стадии разговора европейцы начинают ерзать в кресле от скуки, потому что им не хочется говорить об Ираке, о палестинском вопросе и об остальных ужасных проблемах, не имеющих решения. У них больше нет аппетита к полемике. Мои коллеги по миру моды предпочитают обсуждать новый альбом «Колдплей»[65] или костюмы в новом фильме База Лурмана.[66] Даже бизнесмены больше любят говорить о футболе, теннисе и гольфе, чем о международной политике. Похоже, мы, арабы, производим товар, который никому не нужен. Мы заняли рыночную нишу самых скучных бесед в мире.

— Это должно только подстегивать арабов: у вас нет того, чего вы хотите. А тот, кто чувствует себя комфортно, никогда не захочет говорить о том, что вызывает у него чувство дискомфорта.

— Мне вполне комфортно, — возразил Диури.

— Разве? — спросил Фалькон. — Ты богат, но есть ли у тебя то, чего ты хочешь? Ты знаешь, чего ты хочешь?

— Комфорт у меня ассоциируется со скукой, — заметил Диури. — Может быть, дело в моем прошлом, но я не выношу самоуспокоенности. Я хочу перемен. Хочу перманентной революции. Только так я чувствую, что живу.