Дин Кунц - Ледяное пламя Страница 53

Глава 4

В ход пошли щетка, совок, ведро с водой и тряпки. Джим купил даже моющее средство для окон, а в доме нашлась бумага. Когда они соскребли грязь со стекла, комната стала светлее и приобрела жилой вид. Холли убила паука над дверью, потом еще семь и успокоилась только после того, как, исследовав с фонарем все темные закоулки, убедилась, что ей ничто не угрожает.

Конечно, первый этаж кишмя кишит пауками, но об этом она решила не думать.

К шести часам солнце стало клониться к земле, но в комнате было еще достаточно светло, и они не стали зажигать лампу. Рассевшись по-турецки на спальных мешках перед термосом-холодильником, они принялись за гору толстых бутербродов, чипсы и сыр, запивая свой роскошный ужин ледяной пепси-колой. Хотя Холли не обедала, она совсем не думала о еде и только сейчас почувствовала, как проголодалась. "Болонья" с сыром и белым хлебом, приправленная горчицей, словно таяла во рту. Холли по-ребячески радовалась, что все так вкусно и хорошо, как в счастливые времена ее детства.

Они почти не разговаривали. Молчание и раньше не рождало в них чувства неловкости, а в этот момент даже самый интересный разговор явно проиграл бы в сравнении с вкусной едой. Впрочем, молчание объяснялось и другой причиной. Холли просто не знала, о чем можно говорить, сидя на чердаке старой мельницы и ожидая встречи с неведомым. Любой светский разговор при таких странных обстоятельствах казался бы неуместным, а обсуждать серьезные дела и вовсе смешно.

- Знаешь, у меня какое-то дурацкое чувство, что мы тут сидим, а зачем - и сами не знаем, - наконец произнесла она.

- У меня тоже, - признался Джим. Было часов семь, когда, открыв коробку с шоколадными пирожными, она подумала, что в здании мельницы нет туалета.

- Слушай, а как быть с уборной? Джим поднял с пола связку ключей и протянул Холли:

- Вот ключи. Как войдешь в дом, туалет справа от кухни.

Холли заметила, что в комнате сгустились тени, а за окном наступили сумерки. Отложив пирожные в сторону, она сказала:

- Я мигом, одна нога здесь, другая там. Еще стемнеть не успеет.

- Давай-давай. - Джим поднял руку, словно готовясь произнести перед знаменем слова присяги. - Клянусь всем, что для меня свято, по крайней мере одно пирожное я тебе оставлю.

- Если я вернусь и найду меньше половины пирожных, ты как миленький отправишься в Нью-Свенборг за новой коробкой, - пригрозила Холли.

- Ты так серьезно относишься к пирожным?

- Можешь не сомневаться.

- Вот это мне нравится в женщинах, - улыбнулся Джим.

Холли взяла фонарь и направилась к двери. Оглянувшись на пороге, она сказала:

- Лучше зажги лампу.

- Непременно. Когда вернешься, здесь будет светло и уютно.

Холли стала спускаться по узким крутым ступенькам. Она не хотела разлучаться с Джимом, и с каждым шагом в ней росло беспокойство. Одиночество ее не пугало. Наоборот, она боялась за Джима, боялась оставлять его одного. Хотя, конечно, это смешно - он взрослый мужчина и лучше чем кто-либо способен себя защитить.

Первый этаж погрузился в темноту. Затянутые паутиной окна не пропускали даже слабого сумеречного света.

Когда Холли прошла в сводчатую дверь пристройки, у нее появилось жутковатое чувство, что за ней кто-то наблюдает. Она тут же упрекнула себя: что за глупые страхи - ведь кроме нее и Джима на мельнице никого нет. Но, подойдя к выходу, она не выдержала и, обернувшись, ткнула в темноту фонарем. Огромные черные тени, точно драпировка из крепа в аттракционе "комната ужасов", окутывали части механизмов. Когда на них попадал луч фонаря, они бесшумно соскальзывали, обнажая ржавые зубья и шестеренки, а потом снова возвращались на место. Холли никого не увидела, но тот, кто за ней следил, мог спрятаться за жерновами.

Внезапно устыдившись собственной робости, она вышла на улицу, недоумевая, что стало с неустрашимым репортером, которым она когда-то была.

Солнце скрылось за линией гор. Синее небо, точно сошедшее со старых полотен Максфилда Периша, потемнело и приобрело багровый оттенок. Несколько жаб выбрались из ила и уселись на берегу пруда.

Она прошла вдоль воды. Мимо сарая. Подошла к дому. Ее ни на секунду не покидало гнетущее ощущение чужого присутствия. Однако, даже если кто-то в самом деле прячется на мельнице, вряд ли она удостоилась чести находиться под наблюдением целого взвода шпионов, притаившихся в поле, за сараем и на вершинах окрестных гор.

- Идиотка, - саркастически сказала себе Холли, открывая дверь.

Забыв про фонарь, она бессознательно пошарила по стене рукой и щелкнула выключателем. Удивительно, но свет в доме был.

Еще больше она поразилась, увидев перед собой полностью обставленную кухню. У окна разместились обеденный стол и четыре стула. С настенного крючка свисали медные чайники и кастрюли, а над плитой помещались двойные полочки с кухонными принадлежностями. На разделочном столе стояли тостер, микроволновая печь и миксер. Внимание Холли привлек холодильник. На нем она заметила листок с длинным перечнем покупок, прижатый к стенке маленьким магнитом в форме банки пива.

Выходит, пять лет назад, когда старики умерли, Джим не выбросил старые вещи?

Холли провела пальцем по полке и посмотрела на черту, оставленную в тонком слое пыли. Мебель на кухне протирали совсем недавно. Прошло от силы три месяца, но уж никак не пять лет.

Выйдя из туалета, она прошла по коридору, заглянула в столовую, а потом в гостиную. Если не обращать внимания на пыль, покрывавшую столы, шкафы и расшитые чехлы диванов, у комнаты был вполне жилой вид. Холли окинула взглядом картины на стене, маленький столик у кресла, заваленный стопками журналов, пыльные безделушки в серванте из красного дерева, высокие старинные часы, которые, похоже, остановились давным-давно.

Первой ее мыслью было: Джим оставил мебель, чтобы сдавать дом, пока не найдется покупатель. Но потом, заметив на стене фотографии в рамках, она решила, что ошиблась. Когда дом сдают, фотографии не оставляют. Она подошла поближе и стала разглядывать маленькие снимки: отец Джима в молодости, ему лет двадцать, не больше, мать с отцом в свадебных нарядах, пяти-шестилетний Джим с родителями.

Четвертая фотография изображала симпатичную чету лет пятидесяти. В коренастом мужчине с открытым смелым взглядом и квадратным подбородком Холли узнала старого Айренхарта, а красивое умное лицо женщины напомнило ей черты Джима и его отца. Вне всяких сомнений перед ней Лена и Генри Айренхарты - родители отца Джима.

Лена Айренхарт - та самая женщина, в чье тело прошлой ночью вселилась душа Холли. Широкие скулы, красивое волевое лицо. Не приятное, а именно красивое, величественное. Широко посаженные глаза, полные губы. На правой щеке родинка.

Хотя Холли довольно точно описала женщину из сна, Джим ее не узнал. Возможно, ему просто не приходило в голову, что у его бабушки широко посаженные глаза и полные губы. Волосы тоже могли быть кудрявыми не от природы, а после посещения парикмахерской. Вот только родинка на щеке... Пять лет - слишком короткий срок, чтобы забыть о такой детали.

Даже войдя в дом, она так и не избавилась от неприятного ощущения, что за ней следят. За несколько минут, проведенных у фотографии Лены Айренхарт, это чувство в ней настолько усилилось, что Холли не выдержала и резко обернулась.

Никого.

Она быстро прошла к двери и выглянула в коридор. Пусто. Остановилась перед темной лестницей из красного дерева, ведущей на второй этаж. На ступеньках и перилах - нетронутый слой пыли.

Хоти г смотрела вверх и негромко окликнула:

- Эй!

В гулкой тишине пустого дома ее голос прозвучал странно и безжизненно.

Ответа не последовало.

Холли стала нерешительно подниматься по лестнице.

- Эй! Есть здесь кто-нибудь? - снова позвала она.

В ответ - гулкая пустая тишина.

Нахмурившись, она остановилась на третьей ступеньке. Взглянула вниз, потом опять задрала голову.

Тишина казалась слишком глубокой, неестественной. Даже в пустом заброшенном доме, где никто не живет, слышно, как порой скрипят рассохшиеся половицы или ветер стучит в неплотно закрытое окно. Но здесь так тихо, что, если бы не звук ее собственных шагов, она бы подумала, что оглохла.

Холли поднялась еще на две ступеньки и остановилась.

Она ясно чувствовала на себе чужой взгляд. Такое впечатление, что старый дом ожил и изо всех щелей, с каждого куска обоев таращатся на нее тысячи злобных пронзительных глаз.

Косой луч, падающий со второго этажа, подхватил золотистый рой пылинок.

В окна заглядывало багровое лицо сумерек.

До лестничной площадки оставалось пройти четыре ступеньки. От нее начинался последний пролет, ведущий в холл второго этажа. Холли окончательно уверилась: наверху притаилось несчастье. Необязательно Враг или вообще кто-то живой и враждебный - скорее ужасное зрелище, способное повергнуть ее в трепет.