Джон Гришем - The Chamber. Камера Страница 53

– Каким Эдди был отцом?

– Не знаю. Трудный вопрос.

– Почему?

– Все дело в его смерти. Когда он покончил с собой, я долго не мог прийти в себя, все думал: “Значит, он бросил нас, значит, мы ему не нужны”. Узнав же истинные причины, я разозлился. Неужели стоило все эти годы лгать, менять имена, скрываться? Чего ради? От таких мыслей у меня голова шла кругом. Да и сейчас идет.

– В тебе до сих пор говорит злость?

– Нет. Стараюсь помнить только хорошее. Поскольку другого отца у меня не было, я не знаю, как оценить его. Он не курил, не пил, не играл в азартные игры, не употреблял наркотиков. Что еще? Не волочился за женщинами, не истязал детей. У Эдди возникали проблемы с работой, но семья никогда не оставалась без крыши над головой, не голодала. Родители часто вели разговоры о разводе, однако дальше споров дело не заходило. Несколько раз оставляла дом Эвелин, несколько раз – Эдди. Но оба возвращались. Мы с Кармен к этому даже привыкли. Когда наступали мрачные дни или, как мы их называли, тяжелые времена, Эдди удалялся в свою комнату, запирал на ключ дверь, опускал шторы. Эвелин терпеливо нам объясняла: “Папочка нездоров, поэтому ведите себя потише, не приближайтесь к телевизору, не включайте радио”. Она не только старалась помочь отцу, она его опекала. Проходила неделя, и Эдди широко распахивал дверь, будто ничего и не было. Выглядел он при этом совершенно нормально. Если Мы с Кармен задавали ему вопросы, он всегда находил для нас время. Водил на ярмарки, играл с мальчишками в бейсбол на заднем дворе. Пару раз мы выбирались в Диснейленд. Наверное, Эдди был добрым человеком и хорошим отцом. Просто иногда на него нападала хандра.

– Но настоящей близости с ним у тебя не было.

– Это правда. Эдди помогал мне делать уроки, требовал только отличных оценок. Мы вели умные беседы о Солнечной системе и окружающей среде, но обходили молчанием девчонок и автомобили. В наших разговорах отсутствовала тема семьи или предков. Отец производил впечатление очень замкнутого человека. В минуты, когда мне больше всего на свете не хватало именно его, он без слов запирался в своей комнате. Сэм потер глаза, откинулся на спинку стула.

– Как он ушел?

– Ушел?

– Я имею в виду его смерть.

Адам надолго задумался. Рассказать о самоубийстве отца он мог по-разному. Мог позволить себе быть жестоким и бесстрастно изложить факты. Подобная откровенность уничтожила бы сидевшего перед ним старика. Адам испытывал сильнейшее искушение так и поступить. Еще до первой встречи с Кэйхоллом у него мелькала мысль: “Я обязан это сделать. Сэм должен страдать, должен в полной мере ощутить свою чудовищную вину перед сыном. Пусть потекут по его лицу слезы раскаяния”.

Но в то же время ему хотелось как можно быстрее снять с плеч тяжкий груз, опустить гнетущие подробности и двигаться дальше, дальше. Сэм был уже достаточно наказан, от смерти старика отделяло меньше четырех недель.

– Эдди страдал от депрессии, – сказал Адам, глядя на прутья решетки. – Он не выходил из своей комнаты почти месяц. Каждое утро мать повторяла: “Папочке уже лучше, еще чуть-чуть, и все будет нормально”. Мы с Кармен верили. Он безошибочно выбрал день, тот, в который именно я должен был вернуться домой первым. Эвелин была на работе, Кармен гостила у подруги. Я увидел его на полу своей спальни, с пистолетом в руке, “кольтом” тридцать восьмого калибра. Один выстрел в правый висок. Вокруг головы небольшая лужица крови. Я опустился на краешек постели.

– Сколько тебе тогда исполнилось?

– Почти семнадцать. Последний класс школы, круглый отличник. На полу Эдди аккуратно разложил штук шесть полотенец и улегся посредине. Я попробовал нащупать пульс, но запястье уже окоченело. Коронер сказал, что смерть наступила три часа назад. Рядом белела отпечатанная на машинке записка, начиналась она со слов “Дорогой Адам”. Отец уверял, что любит меня, и просил прощения. Добавил, что я должен взять на себя заботу о женщинах, что наступит день и я все пойму. Дальше шли распоряжения: сунуть полотенца в пластиковый пакет для мусора, протереть пол, вызвать полицию. “Не прикасайся к оружию, – дважды подчеркнул он, – и поторопись, пока ты один”.

Адам закашлялся, опустил голову.

– Я сделал все в точности, как он просил, и дождался полиции. Минут пятнадцать в спальне находились только двое, он и я. Он – на полу, я – на постели. У меня текли слезы, я спрашивал его: “Зачем? Почему?” Задавал сотни других вопросов. Отец лежал передо мной в выцветших джинсах, старых дырявых носках и своей любимой футболке. Его можно было бы принять за спящего, если бы не маленькая дырочка в голове да запекшаяся на волосах кровь. Я ненавидел Эдди за то, что он убил себя, и жалел его, мертвого. Почему он не поговорил со мной? Потом за спиной у меня раздались голоса. Приехала полиция. Меня отвели в кухню, набросили на плечи одеяло. Вот так умер отец.

Сэм сидел, прикрыв правой рукой лицо.

– После похорон Ли на несколько дней осталась у нас дома. От нее я узнал о тебе и вообще о Кэйхоллах. В голове крепко засела история со взрывом офиса Крамера. Я начал рыться в старых газетах, делал вырезки. Примерно через год стало ясно, почему Эдди решил уйти из жизни. Пока шли твои судебные процессы, отец прятался в комнате, когда же они закончились, Эдди покончил с собой.

Старик опустил руку, глаза его были мокрыми.

– Ты винишь меня в смерти Эдди? Так, Адам?

– Нет. Во всяком случае, не на все сто процентов.

– На сколько же? На восемьдесят? Девяносто? У тебя было время подсчитать. Какова же моя вина?

– Не знаю, Сэм. Скажи сам. Кулаком Кэйхолл вытер глаза.

– Черт возьми! Я требую максимума. За смерть сына отвечаю только я! Этого ты от меня ждешь?

– Тебе виднее.

– Пошел ты к дьяволу со своим великодушием! Еще одна жертва? Сначала близняшки Крамера, потом он сам, а теперь Эдди? Значит, я уложил четверых? Может, прибавишь еще кого-нибудь? Тогда поторопись, часы тикают.

– А есть кого прибавить?

– Ты про трупы?

– Про них. До меня доходили слухи.

– И ты в них поверил, не так ли? Ты с готовностью принимаешь на веру все, что обо мне говорят, да?

– Нет.

Резко поднявшись, Сэм заметался по комнате.

– Я устал от беседы! – выкрикнул он из угла. – И от тебя тоже! Лучше уж иметь дело с погаными евреями!

– Это легко поправить, – не остался в долгу Адам. Кэйхолл, шаркая, приблизился к стулу.

– Через двадцать три дня пустят газ, но тебя интересуют только мертвецы. Немного терпения, мой мальчик, и у тебя появится новый объект. Ты собираешься действовать?

– Сегодня утром я направил суду ходатайство.

– Замечательно. Тогда убирайся! Вон! Пытка закончена.

ГЛАВА 22

Дверь за спиной Адама распахнулась, и на пороге вырос Пакер. Сержант пришел не один, его сопровождали двое джентльменов, судя по всему, юристов: темные костюмы, сосредоточенные лица, тяжелые, распухшие от бумаг кожаные портфели. Взмахом руки Пакер указал пришедшим на свободный конец длинного стола, прямо под кондиционером, и они сели. Затем гигант окинул взглядом Адама, пригнул голову и пристально всмотрелся в продолжавшего стоять у своего стула Сэма.

– У вас все в порядке?

Адам кивнул, Кэйхолл же медленно опустился на стул. Когда Пакер вышел, мужчины начали выкладывать на стол толстые папки. Через минуту обоим пришлось снять пиджаки.

Некоторое время в комнате царила полная тишина. Адам почувствовал на себе заинтересованные взгляды коллег. Еще бы – они находились в одной комнате с пресловутым убийцей и его защитником!

За перегородкой стукнула дверь. Двое одетых в форму парней ввели на половину Сэма невысокого жилистого чернокожего, все тело которого опутывали прочные стальные цепи. Впечатление было такое, будто он готов наброситься на присутствующих и передушить их. Охранники усадили мужчину напротив адвокатов, сняли кое-какие оковы, оставив, однако, те, что перехватывали его заведенные за спину руки. Затем один покинул комнату, другой же, выбрав место примерно посредине между Сэмом и его товарищем, широко расставил ноги.

Кэйхолл покосился на соседа, который – это было очевидно – ничуть не радовался приходу юристов. Однако и те, сохраняя абсолютную невозмутимость, даже не приветствовали своего клиента. Около минуты Адам наблюдал за троицей – до того момента, пока они не заговорили. Приглушенные голоса звучали вполне отчетливо, но разобрать, о чем шла речь, не представлялось возможным.

Сэм подался к оконцу, движением подбородка предложив Адаму сделать то же. Когда лица обоих приблизились к решетке, Кэйхолл прошептал:

– Это Стокгольм Тернер.

– Стокгольм?

– Да. Правда, у нас все зовут его Стоком. Афроамериканцы очень любят давать детям необычные имена. Сток говорит, что одного его брата зовут Берлин, другого – Копенгаген. Кто знает, может, так и есть.

– За что он сидит?