Джеймс Гриппандо - Смерть в кредит Страница 54

– На тот момент она была нелегалкой – может, этим все и объясняется, – предположил Мартинес. Он сидел за письменным столом в кожаном кресле цвета бычьей крови, сцепив на затылке пальцы. – Заявить под риском депортации не всякий решится.

– Не катит, – сообщила Энди. – Она вышла за американца и четыре года назад получила гражданство. Если до того ей и было чем рисковать, то потом… За четыре года можно было многое успеть.

– Логично. А сама она как это объясняет?

– Я не давила. Не хочу ее отпугнуть: замкнется, перестанет отвечать на мои звонки. Нам это ни к чему.

– Вы хороший тактик, – сказал Мартинес. – Слушайте подсказки интуиции. До сих пор она вам здорово помогала.

Конечно, Энди хотелось получить более конкретный совет, но пришлось удовольствоваться одобрением и устной поддержкой начальника. Она поблагодарила и вернулась в свой кабинет.

Не было сомнений в том, что в Майами она делает себе имя на деле Оценщика. Руководство счастливо. В Куонтико Энди здорово поддержали. И даже Питер Крэншоу, ее местный конфликтер, и тот сбавил обороты и уже не огрызался, как прежде. Энди с головой ушла в расследование, сделав его центром своей вселенной. В бюро ценили подобную преданность делу. Впрочем, если бы ее спросили, чем вызвано это усердие, Энди, пожалуй, затруднилась бы с ответом. Почему она так старается? Потому что она все делает с полной отдачей? Или потому что в Майами она новенькая и у нее пока нет жизни помимо работы? Внешне ответы вполне правдоподобные. Очень жаль, что они не были правдой.

Энди подошла к окну и посмотрела вниз, на парковку. Позади простиралось поле, окруженное по всему периметру высоким сетчатым забором, установленным здесь из соображений безопасности. В результате правительственное здание больше походило на тюрьму. Энди прекрасно понимала, почему память подкидывает ей одни и те же ассоциации. Об этом человеке она думала с тех самых пор, как Кассандра спросила ее о сестре. Энди не была чересчур откровенна, но когда речь заходит о ее семье, уже невозможно оставаться безучастной. Достаточно небольшой бреши – и поток воспоминаний прорывается безудержной волной. Нет, она не лгала Кассандре. Энди действительно выросла в приюте, потом в девять лет ее удочерили, и она действительно несколько лет не подозревала о существовании сестры. Проблема таилась как раз в том, о чем Энди смолчала, хотя суть лежала на поверхности, у всех на виду. Беда была в зеленых глазах Энди, этих редких красивых зеленых глазах. Ее мать и отец принадлежали к индейскому племени, испокон века населявшему Америку. Как вдруг родилась Энди, ребенок с глазами «англо». Ей и сестре-близняшке не суждено было вернуться домой. Их мать так и не покинула родильное отделение – муж застрелил ее прямо в больнице. Убийца сел в тюрьму. Девочки отправились в сиротский приют.

Энди все смотрела на проволочное ограждение. Теперь было не время предаваться мыслям о прошлом, но она ничего не могла с собой поделать. Не так-то просто хранить секреты: они могут оказаться непосильной ношей. Энди не планировала уезжать из Сиэтла. Почему-то в глубине души она чувствовала, что после встречи с тем человеком она сбежит из города, бросит работу и любимых людей. Придется осваиваться на новом месте. И тем не менее они встретились. Это было очень важно.

Получилось хуже, чем она себе представляла. Гораздо хуже.

Исправительная колония в Уалла-Уалла, штат Вашингтон, – место не для суеверных. Располагается она на Северной Тринадцатой улице, в строении тысяча триста тринадцать, что само по себе знак недобрый. Для полноты картины еще не хватало заявиться туда в пятницу тринадцатого.

Энди приехала в субботу, в отведенное для посещений время. Дело было личного характера, никак не связанное с ее работой, и Энди действовала как гражданское лицо: не стремилась привлечь к себе внимание или добиться особого отношения со стороны администрации, чтобы облегчить себе путь, – нет, ничего такого. Ей пришлось преодолеть все препоны, с которыми сталкивается человек, не внесенный в список регулярных посетителей находящегося под стражей заключенного. Разрешения пришлось дожидаться две недели – достаточно времени, чтобы хорошенько все обдумать. Да и путь был не близкий – от Сиэтла пять часов на машине, сто раз можно повернуть обратно. И все-таки Энди не поддалась такому искушению: раз решила – значит, надо довести до конца.

Колония размещалась на пятистах сорока акрах земли к юго-востоку от Вашингтона, настоящая крепость посреди живописной во всех смыслах равнины, лежащей в обрамлении Голубых гор. Город Уалла-Уалла (название это происходило от индейского «многоводье») вполне можно назвать прелестным, недаром Национальный фонд сохранения исторического наследия отметил его особо. При иных обстоятельствах Энди, возможно, не отказалась бы от соблазна заглянуть в близлежащую винодельню, коих в городе насчитывалось целых сорок. Впрочем, целью ее приезда было посещение крупнейшего в стране исправительного учреждения, приютившего в своих стенах более двух тысяч преступников. Здесь имелось четыре отдельных корпуса, каждый по-своему оборудован, в каждом поддерживаются разные уровни режима. Энди направилась в главный корпус, где содержались особо опасные преступники, охраняемые чуть менее строго, чем приговоренные к смертной казни.

– Вам сюда, – сказал надзиратель при входе в здание.

Оказавшись внутри, Энди не стала размахивать удостоверением, никоим образом не пытаясь выделиться среди прочих посетителей. Она представилась сотруднику, ведущему, как должно, учет посещений. Женщина-надзирательница досмотрела ее на предмет соответствия дресс-коду заведения: просвечивающая, прозрачная одежда запрещена, глубокое декольте и открытая поясница не допускаются; можно носить синие джинсы в том случае, если талия находится на высоте не менее трех дюймов от пупка. Нижнее белье обязательно.

– Чисто, – отрезала надзирательница.

По большей части посетители направились в центр контактов, где свободным гражданам позволялось общаться с заключенными. Энди указали другое направление.

– Заключенный Викаса переведен в изолированную камеру, – пояснил охранник. – В контактах ему отказано.

До Энди не сразу дошло, что она приехала как раз для того, чтобы встретиться с заключенным по фамилии Викаса.

– Вы хотите сказать, что я зря ехала сюда из самого Сиэтла?

– Нет, ему позволяются встречи, но при отсутствии личного контакта. Вас будет разделять стеклянная перегородка.

Энди было глубоко безразлично, хотя демонстрировать она этого не стала – она не собиралась обнимать и целовать человека, расправившегося с ее родной матерью.

– Ничего страшного.

Надзирательница провела ее в зону для посещений. Охранник подвел Энди к переговорному отсеку номер три – всего здесь было пять отсеков, посетители отделялись от заключенных общей стеклянной перегородкой. По другую сторону стекла находилась узкая комната футов пять в глубину и двадцать – в ширину, с массивной железной дверью в дальней стене. Справа от Энди, в пятом отсеке, сидела женщина, глядя через стекло на заключенного, который был старше ее. Оба молчали, словно за долгий срок пребывания по разные стороны стеклянной перегородки уже исчерпали темы для разговоров. Энди отвернулась – ей не хотелось, чтобы заметили, что она подсматривает за чужим несчастьем. Она придвинула стул ближе к стеклу и телефонному аппарату, стоявшему на стойке, и стала ждать.

Раздался звонок, и она вздрогнула от неожиданности. По другую сторону стекла отворилась металлическая дверь. На пороге появился седовласый человек в оранжевой робе. Дверь закрылась. Заключенный медленно направился к стеклу и, усевшись в кресло, устремил взгляд на посетительницу. Несколько секунд они молча изучали друг друга через стекло. На нагрудном кармане его робы трафаретными черными буквами значилась фамилия «Викаса» – только так Энди поняла, что перед ней тот, кого она так долго искала. Этот человек был для нее совершенным незнакомцем.

«В трех футах» – только об этом она могла думать. Она сидела в трех футах от человека, убившего ее мать.

Этого крупного человека нельзя было назвать толстым, и Энди заключила, что в былые годы он проводил бесчисленные часы в тренажерном зале тюрьмы. С годами мышцы обмякли, зато на лице застыл недобрый оскал. Смуглая кожа приобрела нездоровый пепельный оттенок, тюремную бледность. Зато она была гладкой – удивляло нехарактерное для такого возраста отсутствие морщин. Как видно, приговоренному к пожизненному заключению без возможности выйти досрочно не имело смысла сильно беспокоиться об освобождении. Но что всего больше ее поразило – так это его черные проницательные глаза. Они тлели как угольки, впившись в бездонные зеленые радужки Энди. Он будто бы смотрел на какого-то другого человека, воскрешая его из прошлого, – ненависть проникала сквозь стекло.