Джек Кертис - Заколдуй меня Страница 55

— Эллвуду?

— Нет, священнику по имени Кэри. Люк ведь часто ходил на исповедь. — Ее улыбка сейчас походила на гримасу. — Да, на исповедь... Кэри был звеном в этой цепи. Эллвуд не хотел привлекать к себе внимания — он дорожил возможностью находиться на базе. Они виделись с Люком время от времени — просто чтобы поддерживать контакт. Таким образом, цепь состояла из полковника — невольного участника, Лори, Люка, Кэри, ну, а дальше... кто знает...

— И все-таки, какую роль во всем этом играл Эллвуд?

Паскью заметил, что при упоминании этого имени тень пробежала по лицу Сюзан.

— Все это походило на злую шутку, правда? «Мы все про тебя знаем!» Жестокая шутка, но не более того. Когда мы начали ей звонить и без конца повторять: «Мы знаем!» — Лори испугалась. Мало того, что она изменяла мужу, так еще и разболтала то, что не положено, Люку. Это уже расценивалось как шпионаж, передача секретной информации в постельных разговорах. Люк прекрасно знал, в каком отчаянии Лори. Хотя она и словом не обмолвилась о телефонных звонках. Наверное, боялась оттолкнуть его. А Лори, говоря по правде, с ума от него сходила. Он видел всю безнадежность ее положения. Лори была на двадцать лет старше. В таком возрасте поздно что-то менять. У нее хватало здравого смысла исключить всякую возможность их совместной жизни. Но любила она его так, будто бы ее приворожили, и во всем ему подчинялась.

Сюзан умолкла и отвернулась, словно что-то привлекло ее внимание. У Паскью возникло ощущение, будто он видит тонущего человека, но не может спасти, потому что тот слишком далеко от берега.

— Так же, как и я, — добавила, помолчав, Сюзан.

— Я помню лишь, что Люк развлекался с женой полковника. И что мы все над этим потешались. Он рассказывал разные комичные подробности: например, как полковник заходит в дом через парадную дверь, а Люк в это время смывается через черный ход. А эти телефонные звонки... Какая глупость! У нас тогда просто мозги были набекрень, да простит нас Господь! И у Лори тоже. Но мы этого не знали. Просто не задумывались над этим.

— Но ты-то знала, — возразил Паскью.

Сюзан, чуть помедлив, кивнула в ответ.

— Она была моей соперницей. А любила Люка так же сильно, как я. Ты думаешь, меня интересовало, что с ней произойдет?

А вот еще один снимок, групповой. Тут мы все стоим под деревом. Лицо Лори просматривается между ветвей, потемневшее, как подпорченный фрукт. Все замерли. Вдруг заплакала какая-то женщина. Образы, навеянные ЛСД, проступали то ясно, то едва различимо, как изображение, проецируемое на экран, музыка среди деревьев, темная голова Лори, разноцветные клубы тумана, высвеченные верхушки деревьев и сама Лори, покачивающаяся словно в каком-то величавом танце. А женщина все плачет.

Карла продолжала рассказывать:

— Госпиталь представляется мне в черно-белом изображении. — Взволнованная воспоминаниями, она стала заметнее хромать и, поскольку шла рядом, слегка ударяла его бедром. — Я пролежала там очень долго, но не помню, чтобы меня кто-нибудь навещал. На больничном снимке я вижу дверь, люди входят и выходят. Через эту дверь просматривался лишь коридор. А обычная жизнь протекала где-то снаружи.

Они дошли до берега. Карла сняла туфли и отпустила его руку, собираясь пройти по кромке берега, где пенилась вода.

Снова щелкнул затвор фотоаппарата. Лори взобралась на дерево. Щелчок. Вот она привязала шнур. Еще щелчок. Вот спрыгнула вниз. Щелчок. Все в сборе... Посмотрите в объектив — улыбочка — щелк!

* * *

Тут Паскью сообразил, что Сюзан так и не ответила ему, и повторил вопрос:

— Откуда ты знаешь, что это Люк?

— Все продолжалось ровно год — день в день. Большую часть времени мы проводили на планете под названием ЛСД — и чувствовали себя там лучше, чем где бы то ни было. Люк бредил разного рода преобразованиями государств и самой жизни. Все подлежало изменению. — Она улыбнулась, потом вспомнила про его вопрос. — Как я узнала, что это Люк? Из письма. Я ведь любила его, была когда-то его женой. Сам тон письма, особенно в том месте, где упоминалась Лори, не оставлял сомнений — это Люк.

— Неужели? Я полагал, все письма одинаковы. Но может быть, ошибался...

Сюзан пожала плечами:

— Письма преследовали одну цель — запугать и вынудить действовать тем или иным образом. Уверена, что во всех этих анонимных письмах было одно и то же предложение встретиться. Но все адресаты воспринимали их по-разному...

— Но если ты знала об этом...

— О чем? Я знала, что это Люк. Но понятия не имела, что он способен убить. Разве что шантажировать. И я подумала: если он расскажет, моя жизнь изменится. Это меня устраивало. Просто жить не могу без потрясений. Мне скучно.

— Но это всего лишь догадки. — Паскью рассуждал, как адвокат.

Ему требовались более веские доказательства.

Сюзан покачала головой.

— Раньше были догадки. А теперь — нет.

Паскью вопросительно взглянул на нее.

— Однажды, во время отдыха на морском побережье в Греции, — начала рассказывать Сюзан, — нам повстречался один фокусник: иллюзионные номера, магия, жонглирование... Люку словно дух святой явился — теперь его мысли только этим и были заняты. — Она грустно улыбнулась. — Одержимость у него в характере. Я тоже была его страстью. А это налагает большую ответственность. — Улыбка исчезла с ее лица. — Потом выяснилось, что этот фокусник — профессионал и весьма популярен. Где только он не выступал со своими эстрадными шоу! Звали его Луис Мэддокс, но на сцене он был известен как Орсо. Люк не пропускал ни единого выступления. Подружился с ним. И в конце концов стал брать у него уроки. Он добился больших успехов, и как-то вечером они выступили в паре. Мэддокс забрался в сундук, связанный по рукам и ногам, а вылез оттуда Люк. Он закончил представление, выдавая себя за Мэддокса, и никто этого не заметил.

Теперь она ответила на другой вопрос Паскью:

— Да, это Люк. Не знаю только, зачем все это ему нужно...

Она спрыгнула и повисла, не достав ногами земли, веревка затянулась на шее. Казалось, судорога пробежала вдоль дерева, как будто это падение, эта тяжесть, этот ужасный сухой щелчок сотрясли его до самого стержневого корня, как будто оно впитало страх вместе с живительными соками.

* * *

Они дошли до дюн, и Карла примостилась там, где обычно сидел Том Кэри.

— Теперь, — продолжала она, — когда у меня есть ты, все эти старые фотографии утратили для меня всякий смысл. Она повернула к нему свое бледное, бесхитростное лицо — так цветок тянется к солнечному цвету. Карла приподняла край юбки, закинув его к талии, улыбнулась и быстрым движением потрогала себя между ног.

— Давай? — предложила она.

— Это мы с тобой революционеры? — рассмеялась Сюзан. — Мы совершали акты мелкого саботажа, мелкие пакости. И кем в конце концов стали? — Она показала на Паскью, словно представляя его кому-то. — Ты адвокат, защищающий презренных убийц, а я, — теперь она повернула ладонь к себе, — оппортунистка, павшая жертвой собственной жадности.

— В самом деле? — спросил Паскью.

— Мой муж умирает от рака и убежден, что я и мой любовник ждем не дождемся его смерти, поэтому составил завещание, по которому лишает меня права наследования. Но самое забавное во всей этой истории то, что у меня нет никакого любовника.

Теперь Паскью догадался: голос, услышанный им по телефону, принадлежал не старику, а ослабевшему от болезни человеку.

— Я ведь всегда любила Люка... — сказала Сюзан. — Не знаю, что между нами произошло. Он без конца накачивал себя ЛСД, репетировал день и ночь — фокусы, иллюзионные номера. Стал скрытным и постепенно отдалялся от меня. Несколько раз он встречался с Валласом Эллвудом, но не знаю зачем.

Она встала, Паскью тоже, с особым тщанием следуя этикету. Слабость одолевала его, словно он уже не первый месяц страдал бессонницей.

Он спросил:

— Теперь, когда ты знаешь, что это Люк, что это он послал тебе письмо, что ты собираешься делать? — Еще не договорив до конца, он понял, что все это нисколько не занимает сейчас Сюзан.

— Вернусь домой, к мужу, — ответила она, — Ему страшно одному умирать.

Карла легла распластавшись, чувствуя как трутся о песок бедра. Задрала платье, прикрыв им лицо, и стала смотреть на солнце — его лучи пробивались сквозь хлопчатобумажную ткань. Склонившись, он поцеловал ее через ткань.

— Ты самый лучший... Всегда будешь лучшим... — Голос ее звучал глухо, едва слышно. Она закинула ноги ему на плечи и смотрела на него через освещенную солнцем ткань, не видя его лица, представляя его себе безымянным воплощением блаженства.

Лори висит на ветке, в безветренном лесу, словно кусок мяса, остальные стоят поодаль, и кто-то из них...