Антон Фарб - Глиф Страница 58

— Сиди и не дергайся, — ответил Рома, и мир вокруг него будто бы сместился в другую плоскость — стал плоским и нарисованным, как декорации в театре, и чем-то похожим на сон, когда уже понимаешь, что спишь, а проснуться никак не удается…

Точно такое чувство он испытывал возле гаража Чоппера, во время повторной разборки Славика с байкерами. Но тогда те же актеры играли заново свои роли; сейчас же Ромчик оказался похитителем, а Вова просился в туалет.

Как будто Игра давала ему возможность переиграть сценарий за другого игрока. «А теперь я буду черными…»

Да ну нафиг! Прямо теория заговора какая-то… Ромчик встряхнул головой. Дежа-вю, он когда-то вычитал, есть следствие накопившей усталости мозга. А уж чего-чего, а усталости ему было не занимать. Похищение в четверг, переезд к Нике в пятницу, визит к матери в психдиспансер в субботу, разборка у гаража в воскресенье, погоня за Шефом в понедельник и… блин, драка с Вовой и «Мажорами» тоже в понедельник, то бишь — сегодня. Да, долгий выдался денек. Как, впрочем, и вся неделька.

Тут поневоле крыша начнет отъезжать.

— Слушай, Ром, — опять заныл Вова. — Ну чего ты? Отвяжи на минутку, дай в сортир сходить! Ты ж нормальный пацан, мне Славка про тебя рассказывал.

— Слушай, ты, козел, — прошипел Ромчик. — Полчаса назад ты меня чуть не придушил, забыл уже, да? А теперь я стал «нормальным пацаном»?

— Да ладно, чего ты? — почти обиделся Вова. — Это ж Игра! Тут правила такие… Все должно быть по-взрослому. Ты вон тоже меня приложил, а девка эта чуть голову не пробила железякой. Такая Игра! — пожал плечами он.

Да уж, подумал Ромчик, машинально ощупывая языком опухшую губу и потирая рукой ссадины на шее. Игра. Мать ее так и эдак.

— И какая же это Игра? — зло спросил он. — Казаки-разбойники? Индейцы против ковбоев? Ты сам-то, тупица, понимаешь, во что играешь?

Вова важно надулся.

— А-Эр-Гэ. Alternate Reality Gaming, — расшифровал он в ответ на непонимающий взгляд Ромчика. С чудовищным произношением Вовы (сразу почувствовался житомирский инъяз с его особым, нигде более в мире не встречающимся акцентом) это прозвучало как «эльтернайт риэлыти гэйминг».

— Чего? — переспросил Рома, не веря своим ушам.

— Это ты лучше у Белкина спроси, чего это такое, — посоветовал Вова. — Он мне об этом рассказал. Америкосы придумали. Для рекламы всяких фильмов там, концертов и тэ-дэ. Делается вброс искусственной информации в реальный мир. Ну, как подделка, что ли. «Кроличья нора», называется. И если народ купился, начинается игра. Реальность становится… ну как бы — альтернативной. Добавляются всякие там загадки, коды, артефакты. Как в том фильме, помнишь, с Майклом Дугласом? Ну вот. И народ прется. Сначала от игры прется, а потом — куда надо, туда и прется. На фильм или на концерт…

Да уж, объяснил называется, хмыкнул Рома. А ведь нечто подобное он уже слышал. В самом начале Игры. От Клеврета. Про партизанскую «рекламную кампанию»… Значит, вот чем занимался (или думал, что занимается) Белкин, когда администровал он-лайн версию Игры. Интересно…

Звонок в дверь — все то же поднадоевшее «тирлинь-тирлинь» — заставил Ромчика вздрогнуть.

— Кто это? — шепотом спросил Вова, испуганно глядя почему-то на карту Житомира с прилепленными стикерами-глифами.

— Сиди тихо, — скомандовал Ромчик и отправился посмотреть.

Ника, конечно, наказала ему дверь не открывать ни при каких обстоятельствах (как будто Рома сам этого не понимал; Ника вообще была классная, но периодически строила из себя заботливую клушу) — ну так и Рома шел всего лишь посмотреть, а не открывать.

Посмотрел. В глазок. Но безуспешно — на лестничной клетке свет не горел, и не видно было ни зги.

«Тирлинь-тирлинь»!

— Кто там? — громко спросил Ромчик, вытягивая из кармана велосипедную цепь.

— Это я, Игорь, — раздался до боли знакомый голос. — Ника дома?

Какой еще к чертям Игорь?

— Ники нет, — чуть растерявшись, ответил Рома. — Что-то передать?

— Ромчик, ты? — переспросили из-за двери. — Это же я, Игорь Белкин! Открывай давай!

Белкин. Легок на помине! Или опять Игра вмешивается в происходящее, подчиняя все своим неведомым законам?

Как бы там ни было, прикинул Ромчик, а особой опасности Белкин, способный передвигаться лишь в инвалидном кресле или на костылях, представлять не должен. А вот пару вопросов ему задать не мешало бы…

— Сейчас, обожди, — сказал Ромчик, убрал цепь и защелкал замками.

27

Первый труп они заметили почти сразу. Его трудно было не заметить: долговязый детина в полном байкерском прикиде (берцы, кожаные штаны, усеянная заклепками косуха, джинсовая жилетка с вышитым на спине ржавым тараканом и черная бандана с зелеными листиками конопли) лежал возле пустой собачьей будки, лицом вниз.

— Давайте его перевернем, — предложил Радомский.

— Зачем? — спросила Ника.

Вместо ответа Радомский присел на корточки и, взявшись за плечо покойника, потянул его на себя. Что-то липко чавкнуло.

— Не надо, — успела попросить Ника. — Не надо трогать руками…

А потом она увидела. С трупом было что-то не так. С лицом.

Точнее, лица у трупа не было вовсе.

Кровавые лоскуты, черные в призрачном свете луны, свисали с костей черепа. Не было ни глаз, ни носа, и кашеобразное месиво с осколками зубов было на месте нижней челюсти.

Радомский удивленно присвистнул.

— Эк его, — сказал он. — Картечью, что ли?

— Нет. Это не картечь.

Она уже видела подобное. В Косово. Так выглядели трупы, над которыми потрудились падальщики. Одичавшие собаки, еноты, лисицы. Кто-то обглодал лицо байкеру. До костей.

Страшно не хватало фотоаппарата…

Хотелось спрятаться за видоискателем. Но — увы. Наблюдателем эту бодягу не пересидишь. Придется участвовать.

— Вот это — картечь, — показала рукой она на стены дома.

Давно не беленая штукатурка была усеяна десятком крошечных оспин.

— И это наверняка картечь, — добавила она, махнув в сторону выбитого окна (одной створки вообще не было, а другая криво висела на одной петле; на подоконнике и отливе россыпью бриллиантов поблескивало битое стекло, и полоскалась на ветру грязная тюлевая занавеска). — А вот дерево — вряд ли. Скорее, динамит. Только взрыва ведь мы не слышали, так?

Старое, скрюченное дерево, росшее в центре двора, выворотило с корнем и повалило на крышу дома. Шифер проломался, и из-под него торчали черные, прогнившие стропила.

— Машина, — сказал Радомский уверенно. — Дерево задели машиной. Вон следы, видите? — Он показал на две глубоких борозды в черной, жирной земле. — «Хаммер» или «Тойота FJ». Точно такие же были во дворе вашего дома, возле простреленного мотоцикла.

— Выходит, эта перестрелка была продолжением первой?

— Вероятно…

Они оба замолчали, и во дворике повисла совершенно неестественная, стерильная тишина. Собаки, поняла Ника. Собаки не лают. После такой пальбы, да в частном секторе все местные тузики и барбосы должны с ума сходить. Если они не сбежали, как Пират. Все разом.

И воя сирен, что характерно, не слыхать. Аборигены тоже сбежали? Или забились под пол, как мыши? Неужели никто не вызвал милицию? Ах да, телефоны же не работают… Тогда понятно. Каждый сам за себя.

— Пойдемте в дом? — предложил Радомский.

— Подождите, — остановила его Ника. — По-моему, там еще один…

Зрение и чутье военного корреспондента ее не подвели: за поваленным деревом был еще один труп, на этот раз — знакомый. Скинхед в нейлоновом «бомбере» и камуфляжных штанах. Ему попали в грудь, из дробовика, с близкого расстояния и, вероятно, не один раз. Нейлоновая курточка была вся издырявлена, и кое-где торчали клочья синтепоновой подкладки. Крови практически не было: скинхед, очевидно, сразу упал на спину, а так как картечь не прошла насквозь, кровь осталась внутри тела.

— Я его знаю, — сказала Ника. — Он был на складе. Где держали Рому.

— Ага, — изрек Радомский. — Судя по диспозиции, эта мразь держала оборону. А байкеры штурмовали. Если скин работал на Анжелу… — Радомский недобро блеснул глазами.

Они переступили через покойника и приблизились к входной двери. Открытая настежь, она вела в полутемный тамбур, куда пробивались лучи света из комнаты.

— Я пойду первый, — вызвался Радомский.

Ника не возражала.

Единственным источником света в комнате оказался экран двадцатидюймового монитора, на котором крутился скринсейвер со скандинавскими рунами. И даже в этом тусклом свете было видно, что комнате здорово досталось в результате перестрелки. Люстра, сбитая картечью, валялась под ногами, обои кое-где еще тлели вокруг маленьких дырочек, и весь, абсолютно весь, был изрешечен ковер на стене. Остро и кисло пахло кордитом.

— Ого! — сказал Радомский.