Владимир Гриньков - Таящийся ужас 3 Страница 59

Разумеется, после этого между нами возникла непродолжительная отчужденность, но затем она снова вернулась ко мне. Более того, мне даже показалось, что мы стали еще ближе друг другу. Найда изо всех сил старалась угодить мне, предвосхищала каждое мое желание, успокаивала и помогала обрести веру в себя в те дни, когда муза, казалось, навечно отвернулась от меня. Не каждого Господь одаряет талантом созидания, и тот, кому выпал подобный жребий, всегда испытывает потребность в женщине, которая была бы способна понять его и с готовностью отдавала бы ради него всю свою жизнь без остатка.

Я нуждался в такой женщине, как Найда. Если на то пошло, она обладала всем, о чем другим женщинам оставалось только мечтать: роскошно обставленный дом и муж, с каждым новым днем превращавшийся в прижизненный памятник собственному литературному гению. Кто может упрекнуть меня в том, что я недостаточно хорошо обходился с ней? Даже в моменты немилосердной творческой апатии я хранил верность своей жене. Кратковременный роман с Анеттой я сам был склонен объяснять своим же полнейшим смятением, наступившим после внезапной смерти Сонни. Именно так я и сказал Найде — должен признать, она совсем не рассердилась.

«Все вполне естественно», — проговорила она тогда, и я подумал, что это явилось ярчайшим примером ее рассудительности и умения понимать меня.

Вслед за тем событием мой творческий процесс стал резко набирать обороты — вплоть до сегодняшнего ступора, упадка, причем, надо признать, самого тяжелого и беспросветного, какие только выпадали на мою долю. Я чувствовал себя выжатым лимоном, был изломан, вконец выхолощен. В мозгу, при малейшей попытке написать хоть строчку — пустота, словно в космосе. Я понимал, что этот кризис будет особенно тягостным и затяжным. Но Найда отнеслась к моим мукам с терпением стоика, пока я писал, рвал и переделывал бесчисленное количество неуклюжих и ни на что не годных фрагментов книги. Лишь однажды она подала голос протеста — когда я заявил, что на этот раз должен повеситься.

— Ну нет, этого я уже не потерплю, — заявила она, точно выверив, что полагается говорить в таких ситуациях. — Нельзя этого делать, ты меня слышишь, Эрик?

Однако я добился своего, и она сложила из книг нечто вроде эшафота, пока я упорно трудился над составлением своего «предсмертного письма». Она же раздобыла где-то веревку и наточила как бритву нож; а потом поддерживала меня, пока я взбирался на самодельную плаху и затягивал узел…

Кадык снова судорожно дернулся вверх, и я чуть не поперхнулся.

— Эрик, ты уверен в том, что это действительно необходимо? — спросила Найда.

На этот раз ее вопрос прозвучал как в хорошо поставленной драме, с неизбежным скрытым подтекстом.

— Ведь одна-единственная секундная оплошность, и все — конец…

Бог ты мой, впервые за все это время я испытал прилив настоящих эмоций, доселе скрытых под плотной завесой искусно наигранного равнодушия. Будто из бездонной пучины наружу, к поверхности, наконец вырвался воздушный ком чувств, с появлением которого я и сам должен был продемонстрировать столь же неистовую реакцию и взорваться новым, не менее мощным эмоциональным зарядом.

Так что же таилось у нее внутри? Я был вправе знать это. Я уже устал сжимать ее хрупкие загорелые плечи, пытаясь вытрясти из нее тайные помыслы, чтобы они заскакали и покатились по полу, подобно белым мраморным шарикам. Нет, я определенно должен был выяснить, что за коварные мыслишки гнездятся в потаенных уголках ее сознания. Отчего мой мозг вынужден страдать и терзаться в корчах сомнений? Откуда вообще взялись эти нелепые подсознательные подозрения, которые с каждой новой секундой терзают меня все больше?

А вдруг… Едва ли не агонизируя, я повернул голову и устремил взгляд на ровную стопку машинописных страниц, лежащих как обычно на краю стола.

Нет, только не это. Найда всегда, с самого начала нашей жизни, упорно отказывалась прочитать хотя бы одну-единственную написанную мною строчку.

— Разве я могу читать твои книги и судить о них с холодным бесстрастием критика? — обычно возражала она. — Ведь мне так хорошо известно, откуда все это берется…

Значит, она не могла заранее знать содержание фрагмента, который я поместил в середине последней главы — самого эффектного эпизода, который я когда-либо задумывал, вырванного с кровью из живого тела самой жизни… Но какой смысл сейчас во всех этих сомнениях и терзаниях? «Ведь важно лишь то, что происходит сегодня, — повторил я себе, — только это мгновение — пока она стоит и ждет. Чего ждет?.. Моей смерти?»

Я облизнул пересохшие губы и ощутил терпкий соленый привкус. Для паники нет абсолютно никаких оснований, успокоил я себя. Все окажется ничуть не хуже, чем в тех многократно повторенных ситуациях, когда я умышленно подталкивал и себя, и ее к самой кромке жизни. Укус тарантула. Снотворные таблетки. Рассеченные вены. Погребение заживо — это было в моей четвертой книге. Или вот еще: человек — я сам — тонет в ледяной воде, когда у него остается только один шанс на выживание, олицетворенный в тоненькой рыбацкой леске, зажатой в кулаке женщины, сердце которой терзают страстная любовь и лютая ненависть…

Надо ли удивляться тому, что критики столь восторженно реагируют на образчики моего жестокого натурализма? Ведь все эти леденящие душу сцены являются точными слепками моих же фронтальных столкновений со смертью.

Смерть вообще похожа на женщину — столь же прекрасна, сколь и загадочна!

В ходе подобных опытов я, естественно, целиком полагался на Найду; при этом меня ни разу не посетило подозрение относительно того, что я целиком нахожусь в ее власти. Так стоит ли терзать себя ненужными сомнениями на этот раз?

— Найда! — дикий страх сдавил мне горло, — Найда!

Судорожное движение поколебало шаткое равновесие, я оказался абсолютно не готов к тому, что книги все сразу выскользнут у меня из-под ног. Глаза мои адски расширились, готовые вылезти из орбит, ноги дернулись, а руки взметнулись над головой, цепляясь за натянувшуюся веревку. Обманчивое зрение утративших подвижность глаз выхватило ее лицо, — она пристально смотрела на меня. Она улыбалась. — улыбалась, наблюдая, как я конвульсивно захрипел, словно добровольно выплевывая из себя последние остатки собственной жизни, — и сжимала нож в неподвижно застывшей руке. Вот оно что: на сей раз она все-таки даст мне умереть, и главное, что за это ей ничего не будет. Перед моими глазами возник круговорот световых пятен, перемежающихся темными вкраплениями, пока все не потонуло в густом, непроглядном мраке…

Я медленно открыл глаза. Найда опустилась на колени рядом и лихорадочно растирала мои запястья, словно пытаясь загнать в них утраченную жизнь. Я жадно вдыхал, буквально впитывал, сладкий, пьяняще-дивный воздух. Веревка куда-то исчезла, а книги, как и прежде, стояли на стеллажах. Сколько времени я находился без сознания? Пять минут? Десять?

— Ты задумала убить меня? — слова вырывались словно пьяные матросы из таверны.

— Задумала, — бесцветным голосом произнесла она.

В моей голове беспомощно кружились и путались дурацкие мысли. Я понимал, что она не лгала, и все же эта правда непостижимым образом оставалась мне недоступной. Как она может сохранять спокойствие, быть такой холодно-равнодушной?

— Но почему, Найда?

Она взяла со стола стакан, протянула его мне и чуть подняла мою голову, пока я глотал саднившее горло виски. Где-то, в глубине моего тела, начала вздыматься теплая волна. Я так и не умер, я продолжал жить и жизнь никогда еще не представлялась мне такой упоительной и сладостной.

— Я ждала, Эрик, долго ждала и верила, что когда-нибудь настанет день и ты сам поймешь смысл того, что ты делаешь со мной. Я сохраняла надежду, потому что любила тебя. Но ты зациклился на своей работе. Много же мне понадобилось времени, чтобы постичь эту истину. Твой эгоизм погубил Анетту, а вместе с ней и остальных женщин, над которыми ты так радостно насмехался, описывая их в своих книгах. Взгляни хотя бы на то, как ты вверял мне собственную жизнь… Может быть, Эрик, для тебя это и было всего лишь невинной забавой, но скажи, ты хоть раз обо мне подумал? Ты был до конца уверен, что противоядие подействует? Или я вдруг опоздаю наложить жгут? Вдруг мне не удастся остановить кровотечение? Тебе никогда не было интересно узнать, что думаю по поводу всего этого лично я? Раз за разом смотреть и видеть, как ты умираешь, угасаешь у меня на глазах, да еще, вдобавок ко всему, стараться в мельчайших деталях все запомнить, чтобы потом пересказать тебе в красках и подробностях!

«Она сердится», — с явным удовольствием подумал я.

Гнев разрумянил ее, бешеными искрами заплясал в глазах: гордая, пленительная грудь поднималась и опускалась, словно стремясь вырваться из воздушных пут скрывавшего ее платья.