Патриция Хайсмит - Случайные попутчики Страница 59

Он облизал губы. Каждый слог давался ему с неимоверным трудом. И почему сам он раскрывается так осторожно, выдавливая из себя правду каплю по капле? Куда подевались картины, что рисовало воображение, где радость и облегчение от полного и решительного признания?

— Вот поэтому я себя и виню. Я… — он замолк, увидев, что Оуэн пожал плечами. Оуэн допил стакан, Гай машинально налил ему новую порцию. — Вот поэтому я себя и виню, — повторил он. — Мне придется рассказать вам со всеми подробностями. Тут все так запутано. Понимаете, я познакомился с Чарлзом Бруно в поезде, когда ехал в Меткаф. В июне, незадолго до того, как ее убили. Я ехал за разводом.

Гай проглотил застрявший в горле комок. Вот же они, слова, которых от него никто никогда не слышал; он произнес их по собственной воле, но теперь они прозвучали так заурядно, даже унизительно. В горле у него была сухость, от нее никак не удавалось избавиться. Гай вглядывался в исполненное внимания длинное смуглое лицо Оуэна. Он уже не так сильно хмурился, снова закинул ногу на ногу, и Гаю вдруг вспомнились серые ботинки из грубой кожи, в которых Оуэн явился на разбирательство. Теперь на нем были гладкие коричневые туфли с резинками по бокам.

— И я…

— Ну, — подтолкнул его Оуэн.

— Я назвал ему фамилию Мириам. Сказал, что ненавижу ее. У Бруно возникла идея убийства. Двойного убийства.

— Господи! — прошептал Оуэн.

Это «Господи!» напомнило ему о Бруно, и Гаю внезапно пришла в голову чудовищная, невероятно чудовищная мысль, что он мог бы заманить Оуэна в ту же самую ловушку, в которой очутился по милости Бруно, а Оуэн, в свою очередь, подловит другого незнакомца, тот — следующего, и так до бесконечности: последовательность пойманных и ловцов. Гай вздрогнул и сжал кулаки.

— Я ошибся, заговорив с ним. Ошибся, посвятив случайного попутчика в свои личные дела.

— Он сказал, что намерен ее убить?

— Нет, разумеется, нет. Просто у него возникла идея. Он был безумен. Настоящий псих. Я велел ему заткнуться и убираться к черту. Я от него отделался!

Он снова был в том купе. Он вышел из купе, чтобы сойти на платформу. Он услышал, как с лязгом захлопнулась тяжелая дверь. Ну вот, отделался от него, подумал он тогда.

— Вы же не просили его это сделать?

— Нет. Да он и не говорил, что собирается.

— Хватили бы вы разбавленного. И почему вы не присядете?

Неторопливый скрипучий голос Оуэна вернул комнате устойчивость.

Этот голос был подобен угловатому камню, крепко вросшему в сухую почву.

Ему не хотелось присаживаться, пить тоже не хотелось. Похожее виски он пил в купе с Бруно. Это был конец, и Гай не желал, чтобы он напоминал начало. Гай взялся за стакан виски с водой, который налил себе исключительно ради вежливости. Когда он обернулся, Оуэн подливал себе виски и подлил еще немного, словно хотел показать Гаю, что не пытался сделать это у него за спиной.

— Что ж, — протянул Оуэн, — раз этот парень был чокнутым, как вы говорите… В конце концов суд ведь решил то же самое, это маньяк поработал, верно?

— Да.

— Я что хочу сказать, я, конечно, понимаю, каково вам было потом, но, раз вы с ним просто болтали, как вы говорите, я не возьму в толк, с чего вам так казниться.

Гай смотрел на него, не веря собственным ушам. Неужели для Оуэна только это и имело значение? Может, он чего-то недопонял.

— Но, понимаете…

— Когда вы про это узнали? — спросил Оуэн с равнодушным выражением в карих глазах.

— Месяца через три после убийства. Но, понимаете, если б не я, Мириам сейчас была бы живой.

Оуэн снова потянулся губами к стакану. Гай почувствовал на языке тошнотворный вкус смеси из виски и кока-колы, которую Оуэн втягивал своим широким ртом. Что предпримет Оуэн? Вскочит, хряснет стаканом о пол и задушит его, как Бруно Мириам? Он не допускал, чтобы Оуэн остался все так же спокойно сидеть, но проходили секунды, а Оуэн даже не приподнялся из кресла.

— Поймите, я должен был вам рассказать, — стоял на своем Гай. — Я считал, что если кто и потерпел от ее смерти, если кто и страдал, так это вы. Она носила вашего ребенка. Вы собирались на ней жениться. Вы любили ее. Именно вы…

— Какого черта, я ее не любил, — возразил Оуэн, посмотрев на Гая без всякого выражения.

Гай в ответ уставился на Оуэна. Не любил, не любил, звучало у него в голове. Разум его неуверенно отступил, пытаясь перестроить все прошлые уравнения, которые перестали сходиться.

— Не любили? — переспросил он.

— Нет. По крайней мере, не так, как вам, видимо, кажется. Я, понятно, вовсе не желал ее смерти — поймите, я бы на все пошел, чтоб ее спасти, но я был доволен, что не пришлось на ней жениться. Это она носилась с женитьбой. Потому и ребенка заимела. А в этом мужик не виноват, я вам так скажу. Согласны?

Оуэн с пьяной искренностью воззрился на него, ожидая ответа, сжав широкий рот в твердую неровную линию как тогда, на месте для свидетелей; он ждал от Гая каких-то слов, оценки своего поведения с Мириам.

Гай отвернулся, с легким нетерпением махнув рукой. Уравнения никак не сходились. Он не видел во всем этом смысла разве, что иронический. И его поездка в Хьюстон если и имела теперь смысл, то все тот же иронический. И его тягостное мучительное самобичевание в этом гостиничном номере перед посторонним человеком, которому не было до этого дела, опять-таки можно было воспринимать только в ироническом смысле.

— Так вы согласны? — повторил Оуэн, потянувшись взять со стола бутылку виски.

Гай не мог выдавить из себя ни слова. В нем поднималась горячая волна немого гнева. Он приспустил галстук, расстегнул ворот и поискал взглядом в открытых окнах кондиционер.

Оуэн пожал плечами. В рубашке с открытым воротом и распахнутой кожаной куртке он, казалось, чувствовал себя в полном порядке. Гая охватило совершенно непонятное желание чем-нибудь огорошить, избить его, сокрушить, но прежде всего вырвать из самодовольной успокоенности, которую тот излучал, сидя в кресле.

— Послушай, — тихо начал Гай. — Я…

Но одновременно заговорил и Оуэн — и продолжал бубнить, не глядя на Гая, который застыл посреди комнаты, забыв закрыть рот.

— …вторично. Женился через два месяца после развода, и сразу пошли неприятности. Не знаю, может, с Мириам получилось бы по-другому, только, думаю, еще хуже. Луиза два месяца назад взбрыкнула и ушла, чуть не сожгла мне весь дом, а дом-то большой, многоквартирный.

Он все бубнил, подливая себе виски из бутылки, которую пододвинул поближе, и в том, как по-хозяйски распоряжался Оуэн, Гаю почудилось неуважение, явный вызов по отношению к нему самому. Гай вспомнил, как сам вел себя на разбирательстве — для мужа жертвы вел, мягко говоря, весьма посредственно. Так с какой стати Оуэну его уважать?

— Страшное дело, но мужику достается хуже всего, потому что у баб язык лучше подвешен. Взять хоть ту же Луизу, захоти она вернуться в ту многоквартирку, так ее примут с распростертыми объятиями, а позволь я себе всего лишь…

— Послушайте! — оборвал его Гай, не в силах больше все это выносить. — Я… я тоже убил человека! Я тоже убийца!

Оуэн опять уперся в пол обеими ногами, опять выпрямился, взглянул на Гая, потом на окно и снова на Гая, словно прикидывал, как лучше — сбежать или сопротивляться, но пьяное удивление и страх так слабо, так нерешительно обозначились у него на лице, что это само по себе выглядело издевательством над глубокой серьезностью Гая. Оуэн решил было поставить стакан на стол, но передумал.

— Как это? — спросил он.

— Послушайте! — крикнул Гай. — Послушайте, я конченый человек. Меня, можно сказать, уже нет на этом свете, потому что я решил пойти и сдаться полиции. Сей же час! Потому что я убил, вы это понимаете? Не делайте вид, что вас это не касается, не откидывайтесь снова на спинку кресла!

— Почему нельзя откинуться на спинку? — вопросил Оуэн, сжимая обеими руками стакан, в который только что налил свежую порцию виски и кока-колы.

— Вы хоть понимаете, что я убийца, я лишил человека жизни, на что никто из разумных существ не имеет права?

Оуэн, возможно, кивнул в ответ, а возможно, и нет. Во всяком случае, он не торопясь отхлебнул из стакана.

Гай сверлил его взглядом. Слова, тысячи и тысячи непроизнесенных слов, казалось, склубились и проникли в кровь, горячими волнами устремились от стиснутых кулаков вверх по рукам. То были ругательства по адресу Оуэна, отдельные предложения и целые куски из написанного утром признания, которые смешались в кашу из-за того, что развалившийся в кресле пьяный кретин не пожелал его выслушать. Пьяный кретин решил напустить на себя безразличие. Пожалуй, он, Гай, и впрямь не похож не убийцу — в своей чистенькой белой рубашке, шелковом галстуке, темно-синих брюках; возможно даже, что и его напряженное лицо не покажется стороннему человеку лицом убийцы.