Эрик Ларсон - Дьявол в Белом городе. История серийного маньяка Холмса Страница 6

Дочь Джона Шермана, Маргарет, часто приходила на строительную площадку. Она была молодой красивой блондинкой и часто появлялась на стройке по пути к своей подруге, Делле Отис, жившей на другой стороне улицы. Маргарет очень нравился строящийся дом, но еще больше ей нравился архитектор, который так непринужденно чувствовал себя среди пирамид песка и штабелей древесины. Торопливость в таком деле была бы излишней, и Бернэм дождался своего часа. Он сделал ей предложение. Она ответила согласием; период ухаживания проходил спокойно, без происшествий. Но затем разразился скандал. Старший брат Бернэма подделал чеки, чем подорвал бизнес их отца, занимавшегося оптовой продажей лекарств. Бернэм тут же пошел к отцу Маргарет для того, чтобы разорвать помолвку – ведь о каком ухаживании может идти речь на фоне такого скандала? Шерман ответил, что он уважает чувство чести Бернэма, но категорически против разрыва помолвки, и спокойным голосом добавил: «В каждом стаде есть паршивая овца».

Позже Шерман, женатый человек, сбежит в Европу с дочерью друга.

Бернэм и Маргарет поженились 20 января 1876 года. Шерман купил им дом на углу 43-й улицы и Мичиган-авеню, возле озера, но что было более важным – недалеко от скотопрогонного двора. Ему хотелось, чтобы новая семья жила вблизи от него. Ему нравился Бернэм, и он с радостью согласился на женитьбу, но он не вполне доверял этому молодому архитектору. Он думал, что Бернэм слишком много пьет.

Сомнения Шермана, касавшиеся некоторых особенностей характера Бернэма, не ставили под вопрос его квалификацию как архитектора: тот получал заказы и на другие дома. Не испытывая ни малейших колебаний, Шерман обратился к компании «Бернэм и Рут» с заказом на строительство входного портала в скотобойню «Юнион», который стал бы символом роста ее важности для экономики и жизни города. В результате появились каменные ворота: три арки из лемонтского известняка [38], накрытые медными крышами, над которыми возвышалась центральная арка с вырезанной из камня скульптурой – несомненно, творением Рута, – изображавшей любимого быка Джона Шермана, которого также звали Шерман. Эти ворота стали достопримечательностью, дошедшей до XXI века, через много лет после того, как последняя свинья перешла в вечность, пройдя по огромному деревянному помосту, названному Мостом вздохов [39].

Рут тоже женился на дочери скотопромышленника, но его брак оказался слишком грустным и печальным. Он проектировал дом для Джона Уокера, президента мясоперерабатывающего комплекса, и встретился с его дочерью, Мэри. Почти сразу после помолвки девушка заболела туберкулезом. Болезнь быстро сводила девушку в могилу, но Рут оставался верным клятве, данной при помолвке, даже несмотря на то, что всем было видно, что он берет в жены умирающую женщину. Церемония бракосочетания проходила в доме, который спроектировал Рут. Одна из подруг, поэтесса Гарриет Монро, стоя вместе с другими гостями на лестнице, ожидала появления невесты. Сестра Монро, Дора, была единственной подружкой невесты на этой свадьбе. «Долгое ожидание пугало нас, – вспоминала Гарриет Монро, – но, наконец, появилась невеста. Она опиралась на руку отца и походила на белый призрак, пролетевший половину пути с неба на землю. Медленно и неуверенно она тащила тяжелый атласный шлейф, осторожно ступая по широким ступеням лестницы, а затем по полу, направляясь к эркеру, заставленному веселыми цветами и винами. Впечатление было исключительно печальным». Невеста Рута выглядела бледной и исхудавшей; у нее хватило сил лишь на то, чтобы шепотом произнести свои клятвы. «Ее веселость, – писала Гарриет Монро, – можно было сравнить с драгоценностями, украшающими голый череп».

Мэри Уокер умерла через шесть недель, а два года спустя Рут женился на свадебной подружке покойной невесты, Доре Монро, и почти наверняка разбил этим сердце ее сестры-поэтессы. То, что Гарриет Монро тоже любила Рута, не вызывало никаких сомнений. Она жила неподалеку и часто навещала супругов в их доме на Астор-плейс. В 1896 году она опубликовала биографию Рута, со страниц которой на читателя смотрит Рут, буквально окропленный ангельским бальзамом. Позднее в своих мемуарах, названных «Жизнь поэта», она изображает замужество Рута и своей сестры как событие «настолько счастливое, что мои собственные мечты о счастье нашли подтверждение в этом жизненном примере и я бы не согласилась на меньшее». Но сама Гарриет никогда так и не нашла себе достойного спутника жизни, посвятила себя поэзии и даже основала журнал «Поэзия», с помощью которого способствовала встрече отечественного читателя с Эзрой Паундом [40].

Рут и Бернэм процветали. Заказы водопадом сыпались на их фирму, отчасти потому что Рут сумел разрешить проблему, мучившую чикагских строителей со времени основания города. Разрешив ее, он помог городу стать местом рождения небоскребов, несмотря на то, что геологическое основание города для этого абсолютно не подходило.

В 1880-е годы в Чикаго произошел невиданный доселе рост населения, благодаря которому стоимость земли поднялась до такого уровня, которого никто не мог предсказать – в особенности в центральной части города, в так называемой «Петле», получившей свое название из-за того, что на этом месте линии канатной дороги разворачивались в обратном направлении. С ростом стоимости земли ее владельцы искали способы повышения эффективности вкладываемых инвестиций. Естественно, взоры большинства инвесторов обращались к небу.

Наиболее трудной проблемой преодоления высоты подъема считалась способность людей подниматься по лестничным ступеням, особенно с учетом пищи, которой люди питались в XIX веке, однако это препятствие было устранено широким внедрением в обиход лифтов и столь же важным изобретением Элайшей Грейвсом Отисом [41] безопасного механизма удерживания кабины лифта при спуске от свободного падения. Существовали еще и другие препятствия, основным из которых было отвратительное качество чикагских грунтов; один инженер, описывая трудности укладки фундаментов в Чикаго, в сердцах сказал, что «более раздражающей работы не существует нигде в мире». Основа фундамента закладывалась на 125 футов ниже уровня поверхности – это слишком большая глубина, и рабочие, достигая ее, испытывали невероятные трудности, чтобы соблюсти определенные требования и экономики, и техники безопасности, основанные на использовании строительных методов, известных в 1880-е годы. Между этим уровнем глубины и поверхностью залегала смесь песка и глины, настолько пропитанная водой, что инженеры называли ее «гумбо» [42]. Она сжималась под действием веса даже объектов среднего размера и заставляла архитекторов в качестве рутинного правила проектировать здания с тротуарами, которые перекрывали первый этаж на уровне четырех дюймов над поверхностью – в расчете, что когда здание осядет и потянет за собой вниз тротуар, пешеходные дорожки окажутся там, где надо.

Существовали лишь два способа решения проблем, которые ставили перед строителями здешние грунты: строить невысокие здания, избегая, таким образом, проблемы, либо заводить кессоны под основания фундаментов. Реализация последнего решения требовала выкапывания глубоких шахт, подпирающих стены, и закачивания в каждую из шахт такого количества воздуха, что создаваемое при этом давление удерживало воду, не допуская ее проникновения в кессон. Этот процесс снискал себе дурную славу, поскольку его применению сопутствовали многочисленные случаи гибели от кессонной болезни; его использовали в основном мостостроители, не имевшие другого выхода. Джон Огастес Реблинг [43] прославился удачным использованием кессонов при строительстве Бруклинского моста, однако первое их применение в Соединенных Штатах случилось несколько ранее, в период между 1869 и 1874 годами, когда Джеймс Б. Идз строил мост через Миссисипи в Сент-Луисе. Идз тогда обнаружил, что рабочие начинают страдать от кессонной болезни на глубине шестидесяти футов от поверхности земли, что составляет примерно половину глубины, на которую должен был опуститься чикагский кессон. Из 352 человек, работавших при строительстве моста на восточном кессоне, снискавшем себе дурную славу, от болезни, связанной с изменением давления, погибло двенадцать человек, двое остались инвалидами на всю жизнь, еще тридцать шесть получили серьезные травмы. Количество погибших и травмированных превысило 20 процентов от общего числа рабочих.

Но чикагских землевладельцев интересовал доход, а в центре города доход обеспечивала только многоэтажность. В 1881 году один из массачусетских инвесторов, Питер Шардон Брукс-третий, обратился в фирму «Бернэм и Рут» с заказом построить офисное здание такой высоты, до которой еще не отваживались подниматься чикагские строители; он уже придумал название этому небоскребу – «Монток» [44]. Раньше он обращался к ним с заказом на строительство семиэтажного дома, названного «Греннис Блок». С этой постройки, рассказывал Бернэм, «и начала проявляться присущая только нам оригинальность… Это было нечто удивительное. Всем хотелось посмотреть на это здание, и весь город гордился им». Они перенесли свой офис на его верхний этаж (впоследствии выяснилось, что это решение было потенциально фатальным, но тогда ни у кого не возникало такой мысли). Брукс хотел, чтобы новое здание было на 50 процентов выше прежнего, «если, – добавил он, – земля сможет его выдержать».